Избранные произведения

– Да... эта встреча для меня не безразлична и не скучна... И

напрасно вы думаете, что душа ваша заволоклась серостью

жизни. Такие души не поддаются этому...

– И слава богу, если так. Сегодня все чудесно! И я рад, что у

меня такая обстановка, как будто мы – богатые люди, принц и

принцесса. Для таких моментов нужна красивая обстановка.

– Сыграйте что-нибудь,– сказала Вера Сергеевна.

Он сел за рояль и стал играть. Когда он оглядывался, молодая

женщина, сидя с блюдцем и полотенцем в руках, забывшись,

смотрела перед собой. Почувствовав его взгляд, она переводила

глаза на него, и он видел ее мягкую, грустную улыбку и иногда

блеснувшие непокорные слезинки на глазах.

И опять Андрей Андреич чувствовал необычайную радость

от присутствия этой женщины с грустными глазами и тяжелой

прической.

Наконец она встала, подошла к нему, положив руку на

спинку стула, на котором он сидел, смотрела через его голову в

149

ноты. А он изредка, закинув голову, взглядывал снизу на нее,

чтобы видеть ее лицо...

II

Он кончил играть, а она посмотрела на свои маленькие,

висевшие у пояса, часики и испуганно воскликнула:

– Боже мой, уже второй час! Как же я пойду? Вам придется

провожать меня.

– Нет, не придется...

– Почему? – спросила озадаченно Вера Сергеевна.

– Потому что вы попросту останетесь у меня.

– У вас?..

– Ну да. Сразу видно, что приехали из-за границы. Никаким

оскорблениям и посягательствам вы не подвергнетесь. А от

этого наша встреча будет еще необыкновеннее.

Молодая женщина некоторое время колебалась.

– Нечего раздумывать!

– Может быть, это – судьба? – сказала она, несколько

смущенно улыбнувшись, но улыбка сейчас же сошла с ее лица,

и она несколько секунд серьезно, вдумчиво смотрела на него,

как будто в этой встрече она действительно видела веление

судьбы.

– Ну вот, и прекрасно: раз судьба, тут долго разговаривать не

приходится. Вы ляжете на этом диване, я – на том. Поставим эту

ширму.

– В жизни своей никогда ничего подобного не испытывала...

Она даже взялась рукой за голову, и хотя она улыбалась, но

видно было, что ее волновала создавшаяся обстановка.

– А я-то!.. Я говорю, что вы светлое видение,– прилетели,

внесли с собой что-то прекрасное и опять улетите. Сон!

Они стали устраиваться на ночлег.

Когда Андрей Андреич смотрел, как в его комнате старого

холостяка молодая красивая женщина, нагибаясь, стелила

постель, он испытывал такое чувство умиления и радости,

какого не испытывал никогда.

Постелив с его помощью постели, Вера Сергеевна подошла к

зеркалу и, оглянувшись, сказала:

– Можно попросить вас на минутку выйти?

Но ему хотелось, чтобы она совсем не стеснялась его.

150

– Зачем? – Мы уже так просто относимся друг к другу, и вы

ведь ни в чем не можете упрекнуть меня. А, кроме того, мы

живем в стране диких. Будем же на один вечер дикими.

– Ну, хорошо... Только вы все-таки не смотрите,– сказала

Вера Сергеевна с улыбкой, сделав глазами и головой движение,

как бы прося о маленькой уступке.

Он зашел за ширму и закурил папиросу. Прислушиваясь к

тому, как она, распустив волосы, клала на стол шпильки,

гребенку, он подумал о том, сколько он в своей жизни пропустил

таких чудных мгновений.

– Теперь выходите,– сказал ее голос.

Андрей Андреич вышел из-за ширмы. Она сидела с

заплетенной на ночь по-девичьи тяжелой косой. И с какой-то

несмелой, как бы признающейся улыбкой смотрела не него. В

ней была еще большая простота, близость и доступность оттого,

что она модную прическу с гребенками заменила косой.

Вера Сергеевна встала, выпрямив после долгого сидения

спину и осмотревшись, как бы проверяя, все ли приготовлено на

ночь.

– Ну, теперь спать?

– Может быть, ширму не нужно ставить, просто погасим

огонь и будем раздеваться?

– Нет, нет,– сказала она, покраснев,– я не привыкла.

Он поставил ширму.

– Теперь гасите огонь.

– Уже?

– А что же?..– спросила она с милой застенчивой улыбкой,

приподняв брови.

– Мне хотелось бы не спать всю ночь и говорить, говорить

без конца.

– Мы ляжем и будем говорить, пока не заснем.

– Ну, хорошо. Только давайте подольше не спать. Ну, раз,

два!..

И он погасил свет.

Они стали ложиться. Она – на угольном диване. Он – около

чайного стола на другом диване.

Раздеваясь, Андрей Андреич напрягал слух, стараясь уловить

каждое ее движение, каждый шорох. С бьющимся сердцем он

слышал, как она долго расшнуровывала высокие ботинки и

осторожно ставила их, как бы стараясь не стукнуть. Потом

слышал свистящий шелест шелкового платья, очевидно,

151

снимаемого через голову. А он, когда снимал башмаки, нарочно

стукнул ими, бросив их на пол, как будто ему хотелось, чтобы

она слышала, что он тоже раздевается и так близко от нее, что

их разделяет только темнота.

И пока они раздевались, каждый на своем диване, они не

произносили ни слова.

Он всеми силами души старался представить себе, что она

может чувствовать, и из всех сил напрягал зрение, чтобы

увидеть ее сквозь темноту, но от напряжения в глазах появились

зеленые круги, и он ничего не видел. Как она, вероятно,

удивляется, что с ним все легко и нет никакой неловкости. А не

будь он таким, могло бы получиться глупо, неловко... Если

представить себе, что она, оскорбленная и возмущенная, встала

бы, оделась и ушла.

– Если бы все это видел Василий Никифорович,– сказал

Андрей Андреич,– что бы он подумал?

– А я думаю о том, что подумают ваши соседи,– сказал голос

молодой женщины.

– О, мне совершенно все равно, что подумают обо мне эти

слизняки. Вам удобно?

– Очень. Говорят, что на новом месте плохо спят. Не думаю.

– Если это так, то тем лучше. Сплю я каждые сутки, а вот это

со мной случается не каждые сутки. Вернее – первый раз в

жизни.

Он говорил, а его слух был все напряженно насторожен. Он

ловил каждое ее движение, каждый малейший шорох и

задерживал дыхание, когда слышал, как она поправляла

подушку или отдохновенно вздыхала, как вздыхают, когда,

устроившись, лягут на спину, закинув за голову обнаженные

руки на подушку.

– Я хочу курить, спичку зажечь можно?

Он спросил это не потому, чтобы ему действительно

хотелось курить, а для того, чтобы осветить комнату.

– Можно...

Андрей Андреич зажег спичку и посмотрел в ее сторону. Ее

не было видно за ширмой. Только виднелись снятые ботинки, и

на спинке стула белели части ее одежды.

– Не мало подушек? – спросил он с безотчетной надеждой,

что она отодвинет ширму и взглянет на него. Ему до остроты

хотелось, чтобы она, лежа там, на своем диване, смотрела на

152

него и разговаривала с ним. Но спичка догорела, а она не

выглянула и только сказала из-за ширмы:

– Нет, мне хорошо.

И так они лежали и переговаривались, пока незаметно оба не

заснули.

На утро он проснулся раньше. И долго лежал, стараясь не

шевелиться, чтобы не разбудить ее. У него было необъяснимое

чувство нежности, какое бывает у неиспытавших чувства

отцовства людей по отношению к чужому ребенку, о котором им

пришлось заботиться и оберегать его.

Эта ночевка в одной комнате как будто разрушала какую-то

преграду, какая всегда лежит между посторонним мужчиной и

женщиной.

Это была уже не чужая женщина, а было в ней что-то

близкое, и хотелось, чтобы это ощущение близости было еще

ярче.

Она, думая, что он спит, осторожно отодвинула ширму и