Человек находит себя (первое издание)

— Ну, у этого, знать-то, все по струнке заходят — поговаривали рабочие.

Весь первый день новый директор обстоятельно знакомился с технологией, говорил с рабочими, мастерами, особенно интересовался работой цеховых браковщиков.

Вечером он сказал главному инженеру, что пока больше беспокоить его не будет, вначале вникнет еще в хозяйственные дела, а соображениями по производственной части поделится позже.

На другой день Токарев издал приказ о своем вступлении в должность. Он очистил ящики письменного стола, повыбрасывал из-под толстого стекла выгоревшие бумажки годовой давности. Вызвав секретаршу, торжественно вручил ей тяжелый чернильный прибор из серого камня с медведями, резными чашами и шарами.

— Передайте этот монумент кому-нибудь из желающих, — сказал он. — А мне, попрошу, рабочий комплект: чернильницу, ручку и карандаш.

На столе он оставил еще только пепельницу, часы и календарь.

Когда Токарев как следует познакомился с делами, он поехал в обком партии и вернулся оттуда еще более озабоченный и хмурый. «Мебель должна радовать человека, как радуют его произведения искусства, а не отравлять ему настроение», — вспоминал Токарев слова секретаря обкома, который в разговоре особенно напирал на былую славу северогорских мебельщиков.

Слова эти не давали покоя, заставляли думать о том, как бы покруче и получше повернуть дело.

Ясно было одно: причины брака коренятся в станочном цехе. Здесь обрабатывались детали, узлы будущей мебели. Малейшая небрежность рабочего, малейшая неточность приводила после к порче целой вещи.

Внешне в цехе все как будто было на своих местах. В каждой смене, кроме мастера, было два контролера, которые браковали плохие детали. Но они не успевали проверять все, и брак не прекращался. Мастер при этом оказывался в стороне, он отвечал только за план.

И Токарев решил: надо убрать всех контролеров во всех цехах. Пускай мастер отвечает за качество.

Он поделился мыслью об этом с главным инженером. Гречаник схватился за голову. Как это так снять бракеров? Как можно додуматься до этого? Ведь это же прыжок в пропасть!

Токарев доказывал, что если мастер должен будет отвечать за качество, он обязательно позаботится о том, чтобы рабочие не нарушали технологию, будет учить тех, кто плохо знает станок.

— Брак-то ведь рабочий делает, своими руками! Или по неряшливости, или от желания заработать побольше, или оттого, что не умеет делать хорошо. Вот мастер и должен следить за рабочим, учить его.

— Но если не справлялись двое контролеров, то как же, по-вашему, управится один мастер? Наоборот, нужно ОТК усиливать! — убеждал Гречаник.

Не поддержало Токарева и созванное им совещание мастеров и начальников цехов. Еще бы! Столько хлопот взваливать на свою шею!

И Токарев осуществил временную перестройку, назвав ее генеральной репетицией. Он упразднил должности цеховых контролеров, вменил в обязанность приемщику промежуточного склада, куда поступали из станочного цеха детали и узлы, строго контролировать все, что приходит на склад.

— Безжалостно возвращайте мастерам весь брак, — предупредил Токарев, — пускай сами разбираются, кто там у них виноват, это их дело!

Вскоре Токарева вызвали в Москву, откуда он вернулся только вчера, накануне поездки в Ольховку. Он даже не успел проверить, как идет в цехах работа по-новому. И вот, уже попал в газету! «Не принимает мер к решительной перестройке работы!»

Гречаник появился вскоре после телефонного звонка, Это был высокий человек с худощавым лицом и тонкими губами. Темные усталые глаза его казались маленькими из-за сильно вогнутых стекол больших роговых очков: он был близорук. Черные волосы, разделенные прямым пробором, такие же черные густые брови, нос с горбинкой — все это делало его похожим на южанина, хотя родился и вырос Гречаник в Ленинграде. В Северную гору он приехал с первых дней пуска фабрики и сразу попал в труднейшую обстановку. Не хватало ни материалов, ни рабочих рук. Приходилось брать на работу людей без квалификации, учить их. Сколько времени и сил уходило на это! Но когда, наконец, магазины Новогорска стали заполняться платяными шкафами — единственной мебелью, которую выпускала фабрика, — Гречаника и бывшего директора Гололедова вызвали в обком партии.

— Где же, по-вашему, наши шахтеры, нефтяники, металлурги будут брать остальную мебель? — задал вопрос секретарь обкома. — Подумайте, единственная в области фабрика выпускает одни шкафы! Ну как же это можно?

— Такая специализация предусмотрена проектом, — оправдывался Гречаник.

— И все-таки профиль придется пересматривать, — настаивал секретарь обкома. — Мы поставим вопрос перед вашим министром. А вы подумайте, как изменить положение.

И производственный план был изменен. Кроме шкафов, фабрика начала выпускать и другую мебель. Вот тогда-то и пришла главная беда. Технология усложнилась, учет запутывался, контроль за качеством стал еще труднее.

Гречаник весь ушел в поиски новых конструкций мебели, но ему все время мешали бесчисленные неполадки на производстве. Бывший директор Гололедов оказался пустым, неспособным руководителем, и вся хозяйственная работа легла на плечи Гречаника.

Когда дела принял Токарев, Гречаник радовался: наконец-то можно будет непосредственно заняться производством, созданием новых конструкций.

Дня Гречанику не хватало. В окнах его квартиры часто по ночам горел свет. Вот и сейчас, отправляясь в контору по вызову директора, он отложил чертежную доску и расчеты.

Войдя в кабинет, Гречаник сразу заметил: у Токарева какое-то особенно озабоченное лицо: щетинистые брови нахмурены, над переносицей вздулся сердитый бугорок, и заметнее сделались складки в углах рта.

— Какие-нибудь неприятные новости из Ольховки? — спросил Гречаник, усаживаясь в глубокое кресло.

— Есть кое-что похуже. Вы читали? — Токарев протянул газету.

Гречаник еще не читал. Он пробежал глазами строки, подчеркнутые директором: «Все еще не приняли мер к решительной перестройке работы». Начал читать сначала. Токарев прохаживался по кабинету. Окончив, Гречаник положил газету на стол и спокойно сказал:

— Я ждал этого.

Токарев круто обернулся:

— В том-то все и дело, Александр Степанович! Вы ждали вместо того, чтобы действовать. — Голос директора прозвучал негромко и сухо.

— Вы же знаете, что я не согласен с упразднением ОТК. Как же мне прикажете действовать?

— Вы мой помощник и обязаны организовать исполнение даже тех указаний, которые вам не по душе.

— Михаил Сергеевич, будем откровенны, вы сами-то верите, что правильно решили?

— Верю! Но этого мало. Надо бороться. Наблюдать со стороны — дело не хитрое.

Брови Гречаника обиженно изогнулись. Он встал.

— Вы ошибаетесь! Я не наблюдатель. Я просто убежден, что в наших условиях годится только одно: строжайший нейтральный контроль.

— Этот нейтральный контроль давным-давно захлебнулся, а вы все еще за него держитесь! Рабочего нужно научить делать хорошо. Кто же как не мастер заинтересован в этом?

— Мастер не справится физически! — повысил голос Гречаник.

— Если вы не поможете! Только с душой, по-настоящему!

Гречаник нахмурился:

— Душа мне плохой помощник в том, во что я не верю.

— Вот мы и договорились! — В глазах Токарева промелькнул решительный огонек. — В таком случае и мне вы помощник плохой! — повысил он голос.

— Не кричите на меня, — спокойно произнес Гречаник, — Я сижу ночами, чтобы подготовить переход на другую мебель, разве это не помощь?

— О чем спор? — неожиданно раздался возглас из дверей.

В кабинет быстрой походкой вошел секретарь партийной организации фабрики Мирон Кондратьевич Ярцев, худощавый и очень подвижной человек с высоким лбом и непослушными волосами, тронутыми на висках сединой. В руках его была газета. По выражению лица главного инженера, по сведенным бровям директора парторг быстро оценил обстановку.