Вышли в жизнь романтики

Юля решила бодрствовать и крепко потерла глаза, чтобы прогнать сонливость.

Все же, наверно, задремала, потому что вскочила, когда над ухом кто-то громко сказал:

— На автобус не опоздайте!

Схватив чемодан, Юля вышла из вокзального здания.

Возле автобуса уже выстроилась длинная очередь.

«Вот он какой, Мурманск, столица Заполярья!» — думала Юля, с любопытством разглядывая внушительные каменные здания, мимо которых шла машина. Магазины, киоски, светофоры. На тротуарах много моряков. В просветах улиц синеют сопки. Хотелось увидеть море, но порт оставался где-то в стороне. Вскоре улица перешла в шоссе; плавными виражами оно поднималось на холмы.

Разные люди ехали в автобусе. Внимание Юли привлекла семья лейтенанта-пограничника. Сам лейтенант — в новенькой зеленой фуражке, аккуратный, молчаливый, невозмутимый. Когда в очереди шумели и толкались, он не проронил ни слова. Однако подсадил в машину не только свою светловолосую жену с годовалым мальчиком, но и других женщин с ребятами.

Подъехали к деревянному мосту, переброшенному через кипящую в камнях речку. Дальше ожидался какой-то Чертов перевал.

Шофер сделал остановку; через стекло кабины было видно, как он неторопливо выпивает и закусывает.

После моста начался подъем. Километров через пять машина стала. Шофер, чертыхаясь, полез под автобус.

Пассажиры высыпали наружу.

Юля старалась запомнить пейзаж, чтобы потом описать его в письме домой и Софье Александровне.

Горизонт был мягко очерчен покатыми холмами. Казалось, видно на тысячи верст кругом: воздух чист и прозрачен. Елочки — как игрушки и словно обложены ватой. Но это не вата, а ягель — олений мох, — так объяснил один из пассажиров. Справа от шоссе, в низине, озеро, вдоль берега тянется еще кромка льда, а середина черно-синяя. Озеро, наверно, очень глубокое и холодное-холодное. Между камнями пробивается трава особенно яркого, почти изумрудного цвета. А небо над головой — как хрустальный купол: легкий и величавый.

— Красиво! — вырвалось у Юли.

— Самое красивое — тишина, — откликнулась стоявшая у обочины шоссе пассажирка. Она курила, спокойно поглядывая вокруг. На ней было потертое, но по моде сшитое пальто. Кубанка посажена на голове кокетливо, чуть-чуть набок. — Такая глубокая тишина… только на Севере и бывает, — медленно продолжала женщина. — «Край непуганых птиц, край нехоженых троп». Пойдемте побродим. Тут еще долго.

Звали ее Антонина Петровна. На Крайнем Севере, как и Юля, она впервые. И тоже ленинградка.

Антонина Петровна поинтересовалась, где Юля жила в Ленинграде, кто остался из родных. У нее самой почти никого — единственный брат в армии, кадровый офицер. Сама тоже прослужила в армии всю войну сестрой в госпитале, потом училась в медицинском институте, закончила институт, работала на Урале, а теперь вот получила назначение в Заполярье: будет организовывать больницу в новом рабочем поселке.

— Собственно, не больницу, а пока медпункт, — поправилась Антонина Петровна. — Там еще ничего нет.

Наконец шофер вылез из-под машины. Вид у него был мрачный.

— Ну, скоро? — наседали пассажиры.

Послышалось что-то маловразумительное насчет заднего места и коробки скоростей вперемежку с угрозами по адресу некоего Сашки-диспетчера.

— Что же вы думаете предпринять?

Вместо ответа шофер сел на подножку машины и закурил.

— У них не автотранспортная контора, а… кустарная артель «Червонное дышло», — сказал кто-то.

— Почему «дышло»? — стал кипятиться шофер. — Зачем такие слова? «Дышло»! Думаешь, мне интерес? И так в кармане черная касса.

— Плачется, — продолжал тот же голос. — А сам забегал в магазин, три пол-литра захватил.

«Дышло» все же ударило по самолюбию шофера. В нем пробудилась энергия. Он останавливал встречные машины, просил помочь.

Никто не отказывал. Уже несколько водителей, подстелив измазанные телогрейки, залезали под автобус, копошились в чреве машины, что-то вывинчивали, прилаживали, но мотор оставался бездыханным.

Похолодало.

Юля бродила с Антониной Петровной по ельнику, собирала сучья. Увидев, как она тащит с берега озера корягу, лейтенант одобрительно кивнул головой:

— Эта долго будет гореть…

В опустевшей машине матери укладывали спать младенцев.

Неподалеку от обочины шоссе вспыхнул костер. Все расселись кругом, наблюдая, как пляшет, вырываясь длинными языками, и резвится веселое пламя.

— Так можем и до завтра загорать.

— Здесь закон — тайга, а прокурор — бурый медведь. Впрочем… Мересьев восемнадцать суток шишками питался.

— Тут и ягель есть.

— Желающие могут в олени записаться!

— Хороши шуточки…

Из окна автобуса высунулась жена лейтенанта:

— Боря!

Лейтенант пошел в машину и скоро вернулся оттуда с полным рюкзаком.

— Картошечка, — объявил он. — Запечется хорошо… для всей компании!..

Поужинали, обжигая пальцы горячими картофелинами. Даль все еще оставалась светлой. Лишь чуть-чуть потускнели краски. Камни, кусты, гладь озера — все как бы оцепенело в матовом холодноватом свете незаходящего солнца. Ночная тень обходила стороной этот уголок земли.

У костра остановился «пикап». Он следовал в Мурманск. Несколько военных моряков подошли к огню.

— Что, резина подвела? — спросил старший офицер, он был в черном мундире, с кортиком на боку. — Как приедем в Мурманск, позвоним в гараж, чтобы прислали «Техпомощь».

Юле вспомнился дорожный знакомый — моряк, по имени Марат, его открытое, смуглое, чем-то опечаленное при прощании лицо. Отзывчивые люди моряки, всегда готовы помочь.

«Пикап» ушел, снова стало тихо.

Мужчины покуривали у огня и толковали о своем, а возле Юли и Антонины Петровны собралось несколько женщин.

…Часто потом вспоминался Юле этот тревожный вечер в светлой пустыне горной тундры, у костра, возле сломанного автобуса, среди незнакомых, но ставших вдруг близкими людей.

Поздно ночью пришла летучка «Техпомощи». Через час автобус смог наконец тронуться.

Перевал был погружен в туман. Когда спустились ниже, Юля увидела по обеим сторонам дороги серые, угрюмые развалины — остатки железобетонного сооружения.

— Танковые ворота, — негромко сказал лейтенант. И добавил, прочитав вопрос в Юлиных глазах: — Это немцы хотели наших остановить…

Он начал что-то рассказывать, но Юлю сморила усталость.

Сон был путаный, рваный.

Расклеив ресницы, ока увидела, что все уже в автобусе спят. Откинув голову на спинку сиденья и держа на коленях мальчика, спала жена лейтенанта; сам лейтенант, сдвинув свою новенькую фуражку, по-детски положил голову на ее плечо.

Заскрипели тормоза. В окошке колебались призрачные силуэты гор, подернутых жемчужной дымкой. Можно было различить очертания машин с ковшами и черпаками.

— Северострой? Приехали? — испуганно спросила Юля.

— Спите, девочка… И я туда. Будем добираться вместе.

На улице светло и безлюдно. Высадив пассажиров, автобус скрылся за поворотом шоссе.

«День или ночь?» — подумала Юля.

В обе стороны от остановки тянулись квадратные дома, добротные, но какие-то угрюмые, без палисадников и оград. Стояли они не по прямой линии, а с отступами в сторону — один левее, другой правее. В этой кажущейся разбросанности чувствовалась, однако, система. Потом Юля узнала, что дома строились концессионерами-канадцами, искавшими в этих местах цветной металл. Они ставили дома с таким расчетом, чтобы лучше защищаться от снежных заносов и чтобы в комнаты попадало как можно больше солнечного света.

— Куда же идти? — растерянно спросила Юля.

Антонина Петровна закурила и присела на чемодан.

— Будем ловить машину на Северострой.

Мимо шел высокий, с толстенными скатами «МАЗ». Антонина Петровна подняла руку. Шофер притормозил, открыл дверцу кабины.

Кабина была просторная, поместились все трое. Чемоданы засунули в кузов между серыми бетонными блоками.