Вышли в жизнь романтики

— «Закохався»? — переспросила Юля.

— Влюбился по-нашему.

— Так ты от него ждешь письмо?

— Что ты! — замахала руками, засмеялась Ядя. — Ты всегда фантазируешь. Нет у меня никакого хлопца. От наставницы жду. Классная наша руководительница, Алена Ивановна, самая моя любимая. Я от нее уже одно письмо получила, ответила, теперь второе жду. Из Червеня. Это такое местечко под Минском, я там школу кончила, все в зелени. Знаешь, что такое Червень по-белорусски? Июнь.

— Июнь! Червень! — заинтересованно повторила Юля.

— У нас теперь там все цветет… Алена Ивановна больше за меня тревожится, чем мама родная. — Ядя достала из-под подушки книжку и вынула заложенный между страницами конверт с письмом. — Хочешь, почитаю?

— Читай!

— Ну, сначала про сестру мою пишет, Галку. Она еще в шестом, в той же школе. Моему брату Николаю привет — она и его учила, старенькая уже. Это тебе неинтересно. А вот, слушай: «…Безусловно, что вам там нелегко, вдали от родных и близких. Да что же делать? Ведь работать-то везде нужно… Лучше всего иметь хорошую рабочую специальность. Хочу, Ядечка, чтобы ты и твои новые подруги не падали духом, держались дружно, стойко, плечом к плечу — и тогда преодолеете заполярную тундру, добьетесь и куска хлеба и места в жизни. Ты не обижайся на меня, если буду задерживаться с ответом, а пиши мне, как только будет время. Твое письмо читала с удовольствием, только хвалить меня не надо, а то мне даже неудобно немножко. Слепоту вот над тетрадями нажила… Такая наша работа, учительская. А то, что я, может быть, и хорошее что-нибудь заронила в ваши души, меня очень радует. Вижу я, что труды мои не пропали даром…»

Юля приподнялась, слушая письмо, охватила колени руками. Рыжеватые курчавые волосы ее рассыпались, темные горячие глаза полуприкрылись ресницами. Она подумала: могла бы Софья Александровна написать ей такое письмо, как Алена Ивановна Яде?

Между тем благодарный паренек успел уже вернуться и свалил возле печки целую охапку деревянных обрезков, кусков теса, фанеры.

Вслед за ним появились Руфа и бригадир землекопов Анатолий Тюфяков. Тюфяков — дюжий парень с широкими кистями рук. Рукава ватника для его рук коротки и узки. Светлые серые глаза, глубоко упрятанные подо лбом, редко улыбаются.

Сейчас Тюфяков держит за гриф гитару. В палатке знали: хотя он не обладает никакими музыкальными способностями, но записался в коллектив самодеятельности и не пропускает ни одной репетиции хора. Вот и сейчас они вместе с Руфой с репетиции.

— Гитару сюда! — весело командовала Руфа. — На гвоздик. Будь умницей, Толечка, я так устала… — Она сняла грязные туфли и протянула Тюфякову. — Ой, опять петля спустилась. — Она слегка обнажила колено. — Десять пар чулок привезла, а ходить не в чем.

Тюфяков покорно взял туфлю, щепочкой очистил от комков налипшей глины. Тут он что-то заметил на полу. Нагнулся, вытащил из груды обрезков гладко обструганную филенку, хмуро посмотрел на паренька:

— Где брал?

— Около рамы валялась.

— Неси назад.

— Отходы, вот еще дело! Что, отходами нельзя пользоваться?

— Сказано — неси, и все! — повелительно повторил Тюфяков.

Паренек обиженно шмыгнул носом, взял злополучную филенку, вышел.

— У плотников свистнул, — сказал Тюфяков.

— Это я его посылала, — призналась Ядя. — Топить было нечем.

— Значит, хороший материал губить?

— Ты уж слишком строгий, Толечка, — томно протянула Руфа. Отодвинувшись на койке, она освободила место для парня. — Иди сюда. Знаешь, я ночью сегодня совсем замерзла. Брр! Ляжешь в постель, как в лягушечье болото… Что, от этой дощечки строительство разорится?

— Не в том дело… — Тюфяков присел на край койки. — Хотите, я вам палатку утеплю? — Он преданно посмотрел на Руфу. — Все щели законопатим, обоями оклеим. Лампочка у вас какая? Эх, пятисотваттку достать бы! Я в стройбате когда служил, тоже на Севере, мы делали так: брали пятисотваттку, клали в ящик… зажженную… обкладывали песком. Комната так нагревалась, хоть в одних трусах сиди. — Он вздохнул. — Сегодня опять не выполнили.

— Нас тоже гоняли, гоняли, гоняли, — пожаловалась Руфа. — Какая-то шарашкина контора, а не стройка.

— Камней у вас на участке много, — сочувственно заметила Ядя.

— Так не в том дело, — отмахнулся Тюфяков. — Обыкновенная строительная работа. Есть ребята очень несознательные. Не могу ж я над каждым стоять. Пойду в контору — они бездельничают. Аккуратности никакой: «Лопатки, говорит, нет, работать не могу». — «А куда дел?» — «Вчера запрятал, а утром пришел — не найду». Порастеряли инструмента не знаю сколько. Только ломишки соберу — лопаток не хватает. Лопатки соберу — ломишек нет. В палатке беспорядок, грязь. Я в армии так не привык. Там было чисто, каждая вещь на своем месте. За пять минут можно встать, койку заправить. Нет, он лежит, курит, как генерал. И ведь культурные ребята есть, десять классов окончили.

— Например, Савич, да? — натянуто усмехнулся вошедший в палатку Игорь. Он слышал, что говорил Тюфяков.

— А хотя бы и так. Я это тебе в глаза скажу.

— Так. Очень принципиально. — Игорь взял табуретку, поставил возле койки Юли и сел, перекинув ногу на ногу. — Может, и прогульщиком еще назовешь?

— Игорек, да ты не волнуйся, — вкрадчиво начала Руфа. — Анатолий вовсе не собирается жаловаться на тебя. Правда, Анатолий?

Руфа с появлением Игоря стала еще разговорчивей:

— Мальчики, сегодня все идем в кино!

Она вскочила с койки, достала зеркальце, извлекла из сумочки коробку с пудрой и пуховку и стала наводить красоту. Она шутила, сыпала ласковыми словечками, задабривая обоих, но ни Тюфяков, ни Игорь на миролюбивый лад не настраивались.

— Почему, когда старые рабочие прогуливают, — раздраженно заговорил Игорь, — с них не спрашивают? А если комсомольцы-новоселы чуть что не так, так их сразу — «прогульщики, лодыри».

— Зачем делить: старые — молодые, — невесело возразил Тюфяков.

— Мне тетя Нюра с бетонузла жаловалась, — стала рассказывать Ядя. — Мы, говорит, с мужем сюда приехали, когда еще и палатки ни одной не было… Зимой. Мы, говорит, тоже когда-то комсомольцами были, а нас так не встречали, как вас. Обижается, почему теперь всё только для новоселов. Даже подписка на газеты и журналы.

— Все эти женатые, вербованные, они нас назад тянут! — отрезал Игорь.

Тюфяков не соглашался:

— Если не по путевке, так и работать ему нельзя, что ли? Есть и с путевкой, а лодырь!

— Здесь комсомольская стройка! — напомнил Игорь.

— Другой некомсомолец… Вербованный… за смену четыре кубика выбрасывает. Ты сумеешь?

— Я трудностей не боюсь! — Игорь быстро взглянул на Юлю. Она слушала молча. — Мы приехали сюда совершить подвиг, так? У каждого сердце горит. А тут начинаются разговоры: «Почему прогрессивки нет?», «Почему мясишко не завозят?», «Путем не порубаешь — и опять в ямку лезь».

Тюфяков помолчал и поднял на Игоря угрюмые глаза:

— Если у него жена, ребенок… Если он честно заработать хочет, что плохого?

— Я не за длинным рублем сюда приехал! — Глаза Игоря заблестели, голос стал мягче, проникновеннее. — Знаете, о чем я мечтаю? Вот придет Седьмое ноября. Соберемся на демонстрацию. И торжественно поднимем флаг молодежной стройки. Поднимем этот флаг при свете прожекторов. Он будет развеваться, пока мы не построим город. Вот главное! Те, кто придет за нами, для них все уже будет готово. Вот моя мечта! А деньги и удобства я презираю… Да, презираю!

Вошла чем-то озабоченная Егорова, в мокром ватнике и заляпанных грязью ботинках.

— Машины пришли из Металлического, — сказала она, присев к печке и грея озябшие руки. — С шифером. Разгружать надо.

— Сейчас? — погасла Руфа.

— Задерживать нельзя. Майка и Нелли уже там.

— Но мы-то смену уже отработали! — У Руфы даже дрогнули губы. — Что же, культурно отдохнуть нельзя?