Тропинки в волшебный мир

— Это верно, — согласился с нами и Дмитрий Николаевич. — Только обычно так бывает: надо дождя — его нет и нет, а когда он не нужен — зальет! По заказу он редко приходит.

На крыльцо вышел Иван, одетый в фуфайку, зимнюю шапку с ружьем за плечами. Он слышал из окна наш разговор и вмешался в него.

— Правильно ты вообще-то рассуждаешь, Дмитрий Николаевич, — сказал он. — Когда надо дождя — его обычно не бывает.

А только на этих днях быть дождю. По заказу это или нет, а только быть. По пчелам вижу. Видите, солнышко уж село, а они все на прилетных досках сидят и о чем-то перешептываются. Если бы в конце мая, в июне они так-то сидели, — значит роиться задумали, а сейчас к непогоде. К вёдру они так не выкучиваются.

Мы пошли в тот самый сосновый бор, где накануне спугнули с Иваном глухаря.

— Это самое подходящее место, — рассказывал нам по дороге Михаил. — Я убил там уже одного, а пело их в то утро не один и не два…

По всему лесу из-под толстого слежалого слоя прошлогодних почерневших листьев пробивалась молодая, ярко-зеленая трава Кое-где в березняке уже показались тонкие еще не успевшие развернуться ланцетики ландышей, по кочкам щетинились кисти жесткой лесной осоки. В зарослях дикого малинника начинала куститься молодая изумрудно-зеленая крапива.

Как-то незаметно скрылось солнце, и теплый прозрачный вечер опустился над лесом. Постепенно смолкал птичий гомон.

Высоко над лесом в стороне от нас с резким, протяжным курлыканьем протянула цепочка журавлей.

— Запоздали! — глядя на них, заметил Дмитрий Николаевич. — Где-нибудь по дороге холода их застали, не иначе.

На место пришли засветло. В молодом ельнике отыскали сухую полянку и стали готовиться к ночлегу. Мы с Иваном пошли собирать сушняк для костра. Дмитрий Николаевич отправился к болоту, в глубь соснового острова, подслушать, не выкажет ли где себя на вечерней заре глухарь, чтобы утром легче было ориентироваться. Только Михаил остался на месте. Но и он нашел себе дело. Пока мы таскали хворост, он нарубил мягких еловых и пихтовых веток, толсто настелил их, чтобы не холодно было лежать на сырой еще земле и не простудиться, и развел костер.

За работой и не заметили, как смеркалось. Закат из бледно-розового стал совсем серым, потом зеленоватым и, наконец, совсем померк. В нем ярко загорелась, переливаясь голубовато-зеленым светом, Венера. На небе ярко замигали еще по-зимнему крупные и яркие звезды.

Я прилег на кучу еловых веток, закурил. Хорошо пахло крепким, приятным и очень сильным запахом пихты, таким крепким, что он едва ли уступит по силе запаха зеленой ромашке.

— О-о-о! — вдруг где-то недалеко крикнул Дмитрий Николаевич.

Михаил ответил ему не вставая Захрустел валежник, и к костру вышел Дмитрий Николаевич.

— А вас и не найдешь ночью-то, — сказал он, присаживаясь к костру. — Искал-искал да ну кричать.

— А огонь-то разве не видно? — спросил Михаил.

— Да нет, То ли плохо еще разгорелся, то ли место такое выбрали — густель. Вот посмотрите-ка! — протянул он из темноты к свету какую-то коряжину.

— Лосиный рог? — удивленно спросил Иван. — Где нашел, Дмитрий Николаевич?

— Там в лесу, — лукаво улыбаясь, ответил тот. — Я об него чуть ногу не распорол. Иду вдоль окраины болота, темно уж, под ногами плохо видно. Ну, и запнулся об него да растянулся. Все лицо и руки об кусты ободрал, чуть ложу у ружья не сломал. Со злости было пнул коряжину — думал, сук, хвать — чую, тяжело для сучка, кость, поднял — рог!

Рог был четырехотростковый, тяжелый, светло-серого цвета.

— Хорошая находка, — похвалил Иван.

— Хороша-то хороша, — согласился с ним Дмитрий Николаевич, — только как вот я с ним буду за глухарями подпрыгивать? И бросать жалко.

— Да здесь оставим, а после охоты возьмем.

— А найдем мы еще раз это место? — усомнился Дмитрий Николаевич.

— А как же! — удивился его вопросу Михаил. — Обязательно.

— Смотрите, друзья. Глухаря, может, еще и не увидим, а это уже в руках. А о такой находке я мечтаю давно.

— Найдем, как же! — заверил его Иван и спросил: — А глухаря не подслушал?

— Не слыхал, тетеревов спугнул. Штук десять на болоте сидело. Ну, стрелять не стал, боялся глухаря ненароком потревожить. А место тут для них — самое что ни на есть. В полночь они выкажут себя, запоют.

— Птица тут есть, — подтвердил Михаил. — Самое место — болото, топи, глушь…

Огонь разгорелся. Вскоре стало уже жарко около него сидеть, и я отодвинулся подальше в холодок. Вдруг слух мой уловил знакомое хорканье: «хоог, хоог, пилисиии», и темный силуэт вальдшнепа красиво проплыл почти над самым костром.

— Вот дьявол, смотри-ка ты, тянет! — покосился вслед скрывшейся птице Иван.

Не прошло и минуты, как снова послышалось хорошо знакомое цыканье, и новый вальдшнеп протянул над поляной.

Я было взялся за ружье, но охотники остановили меня.

— С ума сошел! Глухаря можешь потревожить. Забыл, зачем пришли…

— Вздремнуть надо перед охотой, лучше дело-то будет, — высказал свое желание Дмитрий Николаевич и, поудобнее устроившись на еловом лапнике, быстро уснул. Дремал и Михаил.

Иван лежал и задумчиво смотрел в огонь, пожевывая сухую травинку-былинку. Ко мне тоже сон не шел — волновала утренняя охота на лесного отшельника.

Над нами, словно тень, мелькнула большая темная птица.

— Филин, — не поднимая головы, определил Иван. — На охоту полетел.

Вскоре недалеко от нас по всему лесу разнеслось его зловещее уханье.

— Разгонит он всех глухарей, — забеспокоился Иван, — вредная птица.

Дикий хохот филина разбудил Дмитрия Николаевича.

— Кто это? — встрепенулся он и, узнав, приподнялся на локте. — Нехорошо, что он тут. Попугать бы его, дьявола, из ружья, да нельзя: токовище потревожишь.

Филин смолк, словно подслушал наши разговоры. Минут через пять хохот и уханье снова разнеслись по ночному лесу, но филин был уже далеко, видимо, по ту сторону соснового острова, где-то за моховым болотом.

Очнулся Михаил.

— Филин? — спросил он. — Может, поэтому Дмитрий Николаевич и не слышал вечером глухарей, если он, окаянный, сюда повадился?

— Не должно, — вставил Иван. — Два дня тому назад мы сами тут одного глухаря спугнули. Этот филин скорее пролетом тут, пришлый.

Дмитрий Николаевич подсел поближе к огню и стал внимательно рассматривать лосиный рог.

— Не налюбуешься? — спросил Михаил.

— Да не то, — ответил он. — Этот рог молодость мне напоминает, охоту на сохатого. Из-под Москвы я родом, а там у нас есть хорошо известная всем охотникам лесная дача — Лосиный остров называется. Незадолго до революции казна сдавала его охотникам на откуп. Рубля три или еще сколько там заплатишь и стреляй целую зиму лосей, никто тебе не запретит. А бить разрешали только быков. Но где же их одних-то наберешься. Иной раз два-три дня гонишься за лосем, а выследишь — это корова. Чего делать, не бросать же. Били, а чтобы не попасться, вот такие рога с железными винтами имели. Свалишь корову, ввинтишь ей в голову рога и везешь. Сходило. Кто доподлинно дознаваться будет? Много тогда браконьерничали.

— Верно, — протянул Михаил. — Хоть и браконьерничали тогда много, а дичи по лесам было еще больше. А вот теперь и закон ее охраняет, и сами охотники вроде сознательнее стали, а дичи нет. Как это понять? Мой отец говорит, что в этом вот самом лесу он в молодости за одну зорю по пяти, а иной раз по семи глухарей брал. Тетеревам, а особенно рябчикам да белым куропаткам, — так и счету не знали. А теперь разве убьешь столько? Ни в жизнь!

— Это так, — поддержал его Иван. — Мой отец рассказывал, как он на моркияльской поляне голыми руками двух глухарей поймал. Шел лесом. Дело было весной, вот об эту пору. Слышит, шум какой-то. Вышел на поляну и обомлел: шагах в пяти от него два глухаря сцепились, как деревенские петухи, и дубасят друг друга. И ружья у отца с собой, как на грех, нету. Что делать? Бросился он да обоих и поймал голыми руками. А они в руках все еще друг друга клюют, вот до чего озверели. Так он их живыми в село и принес. Они его-то за дорогу всего в кровь ободрали. Вот какой случай был. А теперь не то чтоб руками, с ружьем не скоро его возьмешь. Скудеет лес, прямо на глазах. Тут уж ничего не скажешь…