Ненаписанные страницы

Ритмично ухал тяжелый клепальный молот. Глухие его удары выводили из оцепенения, как будто кто-то ударял по нервам, заставляя их быстрее откликаться на все окружающее. Почти над ухом у себя Вера Михайловна вдруг услышала чей-то голос:

— Летом в деревню в отпуск ездил. Попросили поделиться опытом, помочь построить скотный двор. Ну тоже, как в городе, устроили совещание. Пожарник говорит, надо ближе к воде. Фельдшер возражает, надо подальше от малярийного болота. Спорят, шумят. Зоотехник плюнул и сказал: «Пойду с коровами лучше посоветуюсь».

Свернув провод и закинув его за спину, рабочий кивнул на печь:

— А тут полная рабочая согласованность. Еще печь когда не ломали, а мы уж сколько кабеля уложили.

«Рабочая согласованность», — мысленно повторила Кострова его слова, вглядываясь в квадраты строительных лесов. Она знала, что где-то там, на каких-то определенных точках, узлах всегда вовремя появляются Павел Иванович Буревой, Орликов, Федоренко, Верховцев — партийный резерв. Это они вносят организующее начало, рабочую согласованность в хаос многолюдья.

Вдруг она увидела Бартенева. Он спускался по шаткой лестнице, медленно и тяжело ступая на носки. Исхудавшее, усталое лицо его издали показалось ей сумрачным, сердитым. Достигнув последней ступеньки, отрывавшейся высоко от земли, держась за перила, он не стал прыгать, как сделал бы, наверное, всякий другой, а, продолжив и чуть удлинив шаг, очутился на земле. Засунув руки в карманы пальто, упрямо согнув шею, он прошел недалеко от нее. Она не окликнула его, а только проследила за ним взглядом, пока он не скрылся в дверях конторы, и стала подниматься на печь.

Первым, кого она встретила наверху, был Павел Иванович. Увидев ее, он не ахнул, а сделал вид, будто и не отсутствовала она столь долго. Как тот рабочий с проводом, он сразу заговорил с ней о самых насущных заботах дня:

— Только что в штабе подвели итоги соревнования. Вот иду к художнику, надо обнародовать. Видите наш девиз?

Она проследила за его глазами и увидела укрепленный на лесах плакат:

— Впереди графика идет бригада Шелонкина, — сообщил Буревой.

Она хотела спросить, кто такой Шелонкин, но не спросила, подумав, что не в этом главное. Сегодня Шелонкин, завтра какой-нибудь Петров, потом еще кто-то появится. Многие люди ведут здесь бой за сутки, ведут без сна, без отдыха. И, по существу, все они герои, как солдаты на передовой.

Спустя полчаса она входила в кабинет Бартенева. На стук двери он не сразу поднял голову от бумаг, но, увидев ее, медленно стал подниматься из-за стола. Она так же медленно подвигалась к нему. Глубокие складки очертили его плотно сжатый рот, но строгие черты выражали простое человеческое участие.

— Я знал, что вы придете сегодня, — сказал он просто и спросил: — Дочери лучше?

— Ей не лучше и не хуже, — ответила она и первый раз за эти дни подумала об Аленке без терзавшей душу тоски.

Он внимательно и мягко, все с тем же выражением участия, смотрел в ее побледневшее, осунувшееся лицо.

— Как с ремонтом? — спросила она.

— С ремонтом? — переспросил Бартенев, и знакомое ей жесткое, колючее выражение появилось сразу на его лице. Он замолчал, глядя теперь мимо нее в мутный свет за окном.

— Я слышала о комиссии, — начала она, стараясь не замечать возникшей в нем перемены. — Это Негин подстроил?

— Может быть, и Негин, — как ей показалось, безразличным тоном ответил Бартенев.

Выдвинув ящик стола, он достал телеграмму и молча протянул ей. Телеграмма была адресована Лобову, Голубеву, Бартеневу. Она не торопясь прочла:

Внизу стояла чья-то неизвестная ей фамилия.

— А каким может быть решение?

— Теперь любое решение уже ничего не изменит, — упрямо сказал он, — печь будет работать на высоком давлении.

— Значит, реконструкция начата?

Он молча наклонил голову. Ее вдруг охватила тревога:

— Но если все-таки там не разрешат, тогда вам и Лобову…

Он не дал ей договорить и протестующе поднял руку, как будто желая сказать ей, что он не кочевник, что ни при каких обстоятельствах не оторвется от этой земли, которая стала его работой, его домом, его жизнью. Но вслух сказал:

— На этот раз главный удар на себя принимает Лобов, но я думаю, что до оргвыводов дело не дойдет. Я вам говорил, в защиту идеи высокого давления выступит сама печь.

— Но ведь можно без ударов на себя? — усомнилась она. — Это же не вообще «Москва отказывает», а кто-то живой, конкретный, правомочный. Можно остановить удар? Кто-то должен искрить!

Он недоверчиво покачал головой. Кострова встала. Сейчас она возьмет эту телеграмму и пойдет к Гущину. Она заставит его звонить в ЦК, объяснять, добиваться. Теперь мысли ее твердо обрели утраченную точку опоры. Что бы ни случилось с Аленкой, она уже не лишится этой опоры. Она подошла к телефону и попросила соединить ее с парткомом. Услышав в трубке голос Гущина, настойчиво сказала:

— Я приду сейчас к вам. Необходимо поговорить.

Не дожидаясь, какой последует ответ, она повесила трубку и спокойно сказала Бартеневу:

— Я возьму с собой телеграмму и потом вам позвоню.

Он не успел возразить или что-то посоветовать, она быстро вышла из кабинета и пошла по коридору, на ходу запахивая пальто. Навстречу ей бежала Маша, издали улыбаясь. Не решаясь сразу спросить об Аленке, она сказала:

— Мы все вас так ждали. Кирилл говорит, что на печах все спрашивают, как у вас.

Несколько дней назад Маша вместе с Кириллом приходили к ней, она их тогда встретила и проводила без всякой живой реакции на их участливые слова. Об этом она подумала сейчас, сжимая Машино плечо и улыбаясь ей:

— Спасибо за все, Маша. Сейчас я очень спешу. Завтра мы обязательно увидимся.

Вера Михайловна снова шла мимо пятой печи. Скрытая за деревянными переходными мостами печь виделась ей такой, какой она была до остановки на ремонт — гудящей, высекающей пламя. Кострова подняла руку, взглянула на часы. Было без четверти двенадцать. Вряд ли она успеет вернуться домой к назначенному часу. Но эта мысль не вызывала в ней смятения, пройдя где-то по боковым каналам ее мозга. Она нащупала в кармане телеграмму и ускорила шаги.

…Всякий раз теперь, когда ей случается бывать на пятой печи, она всегда вспоминает тот год и тот бой, выдержанный за высокое давление. Искрящийся поток металла, как полноводная река, давно смыл все, что стояло на пути к обновлению печи. Над клокочущей лавой кружатся искры, и ей кажется, что они высечены из огнестойких сердец Буревого, Орликова, Верховцева, Бартенева, Лобова и тех Шелонкиных, Петровых и многих других безызвестных людей, своими руками, своей волей сокращавших сроки ремонта узлов печи на сутки, на двое, на трое.

Пожалуй, ей сейчас уже не вспомнить содержания своего письма, написанного в ЦК партии, после того, как Гущин отказался позвонить в Москву. Это был зов души, заставивший кого-то вслушаться, вчитаться и проявить действие. Выезд комиссии в Рудногорск был задержан, но спустя несколько дней Лобова вызвали в Москву. В тот день, когда в Совете Министров должна была решаться судьба директора, а может быть, и Бартенева, пятая печь, как живая, издала могучий вздох и сквозь коричневое облако сверкнула горячим солнцем. По ноябрьскому небу плыли клочковатые холодные облака, а у горна пылал августовский жар.

Первую вахту несла бригада Павла Ивановича Буревого. Павел Иванович, одетый в светлую с галстуком рубашку, степенно ходил возле горна, следя за тем, как Орликов и трое других горновых с трудом справлялись с тугим напором бьющего из летки расплавленного чугуна.

На выпуск чугуна пришли все добровольцы-ремонтники. Не было флагов, не было речей, но в воздухе пахло праздником. И снова Женя Курочкин кидал вверх шапку. А Кирилл Озеров, по-видимому, думая уже о новой системе загрузки для пятой печи, что-то записывал в блокнот.