Год жизни

Сегодня Царикова была явно не в духе. Зоя сразу заметила это.

— Тебя кто-нибудь расстроил, Ирина? — участливо осведомилась она.

— Ах, не говори, Зоечка! Ужас, что за люди! Сплошное хамье. Никакого уважения к женщине. Представь — прихожу в хлебный. Народу — масса. Ну не могу же я стоять битый час в очереди. Вполне понятно, проталкиваюсь вперед. Наконец добираюсь до прилавка, протягиваю деньги. И что ты думаешь? Какой-то мужлан хватает меня за руку: «Не лезьте без очереди!» Я ему говорю русским языком, что на работе, не могу стоять. А он свое: «Мы все на работе». Тут, признаюсь, я немножко схитрила: «У меня дома тесто поставлено!» А этот бурбон: «У нас у всех дома тесто». Шум, крик... Знаешь, я не люблю скандалов, но тут уж не стерпела, потребовала жалобную книгу.

— И чем все кончилось?

— Кончилось тем, что продавщица взвесила мне булку хлеба: «Нате, гражданка, и уходите». Чудачка, как будто я буду стоять в магазине с хлебом в руках. А бурбон остался все же с носом!

— Ты настойчивая. Я бы так не смогла.

Зоя расстелила на полу принесенную с собой материю и начала выкраивать халат. С клеенчатым сантиметром на шее, она ползала на коленях, делая пометки мелом. Царикова наблюдала за работой и изредка вставляла свои замечания:

— Спинку надо пустить пошире. Не слишком ли свободны получатся проймы?

Но скоро Царикова, по обыкновению, увлеклась воспоминаниями:

— Боже мой, как я жила прежде! Помню, собиралась как-то в Большой театр. Открыла шифоньер — не знаю, что надеть. Глаза разбегаются. Выбирала, выбирала, остановилась на вечернем платье из креп-сатина с накидкой из плюша. Отделка — рюш. Лиф отделан цветами. Такими, знаешь, вроде ромашек со стебельками. Чудо что за прелесть! Вошла в фойе, слышу: шу-шу-шу — женщины шепчутся между собой, показывают на меня глазами. А я — ноль внимания, будто и не замечаю. А однажды муж прислал, уже в войну, посылку. Вынимаю— туалет: крепдешиновая блузка отделана аппликацией из панбархата; юбка из синего панбархата с разрезом. В этой же посылке платье. Теперь мне таких не носить. Талия и цветок отделаны мишурой. Два пальто, отрез шелка... Бедный Сергей, он как будто чувствовал, в эту последнюю посылку вложил все, что достал. Если б не угодил под трибунал, я была бы сейчас одета, как кинозвезда.

— Под трибунал? — удивилась Зоя.— Ты ж мне, помнится, рассказывала, он погиб, кажется, на Ленинградском фронте?

Царикова смешалась, но только на минуту.

— Разве я тебе потом не сказала? — спросила она с принужденным смешком.— Знаешь, Зоечка, при первом знакомстве с человеком не хочется афишировать такой печальный момент. Теперь другое дело —мы подруги. Сергей что-то не довез или взял, не знаю точно, откуда мне знать, я — женщина. И его, бедняжку, шлепнули. Так они выражались там, на фронте. Кошмар! Не понимаю, как я пережила этот удар. Поддержал врач один. Представь, ночи просиживал у моей постели, утешал, ободрял, паек свой приносил, предлагал даже оформить брак. Чудак! Насилу растолковала ему: зачем мне такой муж — трое детей, жена, костлявая фурия. Подумаешь, счастье — всюду будет тащить за собой алиментный хвост. Половина зарплаты — к черту! Муж должен обеспечивать жену. А иначе зачем морочить голову женщине? Правду я говорю? Вот если б у меня получилось что-нибудь с Крутовым, это было бы чудесно. Игнат Петрович еще видный мужчина и в состоянии обеспечить женщине комфорт. Но он не обращает на меня никакого внимания. И ты знаешь почему.

— Я? — изумилась Зоя.— Знаю? Понятия не имею!

— Ну, ну! — шутливо погрозила пальцем Ирина Леонтьевна.— Притворяшка. Потому что ему нравишься ты. Скажешь еще, нет?

Теперь смутилась Зоя. Нежный румянец залил ее щеки. Порозовели даже маленькие уши.

— Какие глупости ты сегодня болтаешь, Ирина,— запинаясь выговорила Зоя.

Она смутилась так потому, что догадка Цариковой показалась ей не лишенной оснований. Зоя сама заметила, что Крутов, здороваясь с нею, задерживает ее руку, каким-то особенным взглядом пристально смотрит в лицо. Зоя вспомнила, что Крутов ни разу не прикрикнул на свою секретаршу, хотя не церемонился ни с кем. Обращался он к ней не иначе как «Зоечка, дай-ка мне, пожалуйста, ту папку» или «Зоечка, будь добра, вызови мне...». Вскоре после поступления на работу Зоя даже сказала мужу: «По твоим рассказам я представляла себе Крутова грубияном, каким-то самодуром. А он, оказывается, неплохо воспитанный, очень добрый человек». Шатров только иронически хмыкнул.

— Это святая правда,— с жаром продолжала Царикова,— клянусь своим счастьем. О, уж кто-кто, а я-то знаю мужчин! Слава богу, насмотрелась на них. Если мужчина при встрече смотрит тебе не в глаза, а в вырез блузки, наблюдает за тобой из уголка, воображая, что никто этого не замечает, попадается тебе везде, куда бы ты ни пришла, начинает острить, дурачиться при твоем появлении, ясно как дважды два —он втрескался в тебя по уши. Для меня довольно было один раз увидеть, как Крутов смотрит на своего секретаря! Уверяю тебя, душенька, он меньше всего думал в этот момент о добыче песков или лотошной промывке. Ха-ха-ха! Но я не завистлива — владей, Зоечка, Крутовым. Дарю его тебе, все равно он мной не интересуется. А я возьму на абордаж кого-нибудь другого.

Царикова болтала еще долго. Она затягивалась сигаретой, морщась от дыма, оживленно поблескивая золотым зубом, осторожно стряхивала пепел в фарфоровый лапоть. Не зная, как прекратить этот щекотливый разговор, Зоя свернула халат.

— Надоело ползать по полу. Давай послушаем музыку.

Патефон зашипел. Низкий женский голос рыдающе запел:

О-он уе-екал... сле-о-озы лью-ются из о-о-очей...

2

В то время как Зоя и Ирина Леонтьевна слушали музыку, Шатров сидел глубоко под землей, в шахте, окруженный рабочими. Поодаль пристроился Лаврухин. Здесь было просторно, не очень холодно и светло от электрических ламп.

Только что Шатров пересказал горнякам цифры задания, установленного их шахте, и теперь пытливо оглядывал всех.

Шахтеры молчали. Задание явно превышало возможности шахты. Участок тоже получил непосильное задание. Знакомясь с ним в плановом отделе, Шатров не поверил своим глазам.

—- Что ж вы делаете, Леонид Фомич? На участке не прибавилось ни одного человека, ни одного механизма, а вы устанавливаете задание на вторую половину декабря в полтора раза больше!

— Ничего не могу поделать. Указание лично Игната Петровича — установить задание из расчета перевыполнения норм. Прииск отстает. Надо его выручать. А приказ подписан и обсуждению не подлежит,— назидательно поднял палец Норкин.

Шатров и сам знал, что спорить бесполезно. «План — закон!» — любил говорить Крутов. И это так. После утверждения задание переставало быть бумажкой, составленной Норкиным. Оно приобретало силу закона.

6 В. Тычинин

Оставалось его выполнять. «Вот она — реакция на мое выступление...» — горько подумал Шатров.

Оставалось одно: пойти к рабочим, вместе с ними обсудить, что можно сделать для увеличения добычи золота и песков, вскрыши торфов.

Первым нарушил молчание Тарас Неделя. Бурильщик сидел по-турецки, подогнув под себя ноги, положив на колени бурильный молоток. Тень от его фигуры переломилась пополам, загнулась на кровлю лавы, в которой собрались шахтеры.

— Такое дело, Алексей Степаныч... Работаю я вполсилы. Покрутился в шахте шесть часов — и до дому, до хаты. Зараз так не пойдет. Дайте мне вторую шахту, обеспечу бурение. Лишь бы воздух давали.

— Спасибо за помощь, Тарас Прокофьевич,— с чувством сказал Шатров.— Будет сделано. С завтрашнего дня сможете бурить и в этой и пятой шахте.

— Неудобно мне отставать от Тараса,— раздумчиво, словно отвечая своим мыслям, гортанно произнес взрывник Гусейн Ага Жафаров. Неистребимый южный акцент придавал его словам своеобразную окраску.— Все шпуры, что он пробурит в двух шахтах, я обязуюсь взорвать.

Один из старожилов «Крайнего», член партийного бюро, Жафаров пользовался уважением всего прииска. Никто не умел добиваться такого высокого выхода породы на метр шпура, как этот немногословный взрывник. Никто не помнил случая, чтобы он испортил забой или опоздал на работу.