Чаша терпения

— Какое главное?

— Да дьявола-то выгнать.

«Выгнать, дьявола выгнать…» — твердил себе Худайкул и пошел еще к Декамбаю.

— Дьявол, говоришь? — спросил тот. — Сидит? — И усмехнулся сурово. — У меня да у соседа моего, у Балтабая, он всю жизнь сидит на хребтине. Так и катается. Никак нам с Балтабаем не дает развернуться. — Декамбай помолчал, потом посоветовал. — Не ходи ты никуда. Не поможет тебе знахарь.

— Ладно. Схожу еще к Балтабаю. Если он не посоветует, так и звать этого знахаря не стану.

— Не знаю, как ты, братец Худайкул, думаешь, — сказал Балтабай, — боюсь тебе посоветовать, только не дай и не приведи господи… Доведись мне испытать такие напасти…

— Ну-ну?..

— Я бы позвал. — Позвал бы?..

— Позвал.

«В самом деле, — думал Худайкул, — капкан. Капкан ведь душит. Заморозок этот проклятый… Джахангир… Деньги… Не иначе — он. Надо выгонять».

Худайкул привел знахаря. Тот походил по двору, по саду, осмотрел скотину — корову, овец, теленка, потом зашел в дом, на женскую половину, взглянул на жен Худайкула, закрывшихся от него одна платком ситцевым, другая рукавом платья, сел с Худайкулом во дворе чай пить. Не в пример обычаю, оба долго молчали.

— Что же вы ничего мне не скажете, уважаемый Бабаходжа?.. — не выдержал, наконец, Худайкул.

Тот приподнял мохнатую густую бровь над одним глазом, прицелился им в Худайкула в упор, словно мультук наставил. Вторая бровь осталась у него неподвижной, наглухо прикрывая невидимый под нею глаз, и Худайкул не мог понять, куда смотрел знахарь своим вторым глазом — вниз, в свою пиалу, или тоже на него, на Худайкула.

Ему стало не по себе от этого взгляда, захотелось поежиться, но он, опустив глаза, потянулся за чайником. «Ну и глаз! Винтовка! А бровищи-то, бровищи!.. Шайтан настоящий. Капкан!..» — подумал Худайкул, все еще ощущая какую-то оторопь от этого упорного молчаливого взгляда.

— Можно, — наконец сказал знахарь.

— Что «можно»?..

— Можно выгнать.

— Неужели?! Аллах милостивый! Да помоги ты мне…

— Он тут ни при чем.

— Кто?..

— Всемогущий аллах ни при чем. Есть другая сила.

— Какая?

— Это мне известно. Меня надо просить.

— Прошу вас, мудрейший… Дайте мне снова легко вздохнуть грудью. Помогите. Осчастливьте. Не пожалею…

— Да. Это очень дорого будет стоить, — перебил Худайкула знахарь и мгновенно переменил взгляд: левая бровь упала вниз, а правая высоко прыгнула вверх. Теперь уже под этой бровью горел такой же пронзительным, немигающий волчий глаз, устремленный на Худайкула, а другой словно спал, притаился за мохнатыми дебрями опущенной неподвижной брови.

— Сколько лет твоей старшей дочери? — спросил Худайкула собеседник.

— Бувинисе?.. Одиннадцать.

— В былое время таких-то замуж отдавали.

— Да ведь еще никто не сватал, — простодушно сказал Худайкул, — И мала, пожалуй. Пусть подрастет.

Глаз у собеседника загорелся, как костер.

— А если посватаем?..

Худайкул опешил.

— Как?.. Кто посватает?..

— Мы посватаем. Вот за это самое дело… А?!.

Бабаходжа неожиданно широко открыл оба глаза.

— За какое дело? — мучительно что-то соображая, спросил Худайкул.

— Хи-хи… Гм… Да о каком сам-то просишь?

— Ну?.. Так я за это, конечно, готов…

— Больше ничего не возьму.

— Как? А что?

— Услуга за услугу. Я у тебя дьявола, значит, выгоню, а ты мне за это дочь отдашь… в жены.

Худайкул сам не понял, что произошло. И как? Когда? В какой миг?

Он только увидел, что к нему бегут с криками и воплями обе жены — Башарат и Халида, а сам он во весь свой высокий рост стоит на супе, где они пили чан, и держит за шиворот знахаря Бабаходжу, такого почтенного человека. Худайкулу вдруг захотелось проснуться — до того кошмарно показалось все, что произошло. Он провел левой рукой по лицу, но кошмар не рассеялся. Правая рука словно окостенела, и он продолжал крепко держать ею Бабаходжу за шиворот.

— Вай дод! Дод! Караул! Что вы делаете?! Что вы наделали?! Ведь это же наш почтенный исцелитель Бабаходжа? — вопили женщины.

— Куда бежите, гололицые?! Прочь, бесстыжие! — не своим голосом вдруг закричал Худайкул, и вместе с криком у него разжалась рука.

Женщины остановились, попятились и скрылись на своей половине.

Худайкул сверху вниз устало посмотрел на Бабаходжу и опять удивился. Знахарь, как ни в чем не бывало, уже держал в одной руке чайник, а в другой пиалу и спокойно, не спеша наливал себе чаю. Потом он поставил чайник на поднос и принялся прихлебывать из пиалы.

— Так горячиться нельзя. Нельзя так горячиться, Худайкул, — сказал он спокойно, не обращая внимания на то, что Худайкул стоит. — Ну не сговорились — сговоримся. Какая беда? Садись. У меня вот что, — продолжал он, когда Худайкул сел, — есть одна вещь такая. Ну, которая изгоняет. Для тебя не пожалею.

Он налил опять в пиалы чаю — Худайкулу и себе, подождал немного: не скажет ли чего Худайкул. Но тот молчал.

— Есть у меня чудотворная красная соль. Ее надо носить при себе, поближе к телу, в маленьких мешочках. Понял меня?

Худайкул с трудом разлепил губы.

— Понял.

— Ну, а ты мне за это… стеганое одеяло подаришь, новое, зеленое… Ну то, что сверху всех лежит на сундуке… да еще барана. А?.. Сговорились?..

— Сговорились.

— Ну вот и ладно. Пойдем за солью-то теперь ко мне.

В семье Худайкула все в точности исполнили так, как наказывал знахарь: зашили соль в маленькие треугольные мешочки, повесили каждому на грудь, а маленькому Ташпулату пришили к тюбетейке кожаный тумар, болтавшийся на ниточке с бусами.

Но не прошло и недели — издох теленок. Утром, по росе, наелся молодого зеленого клевера — и готов.

— Да что же это за напасть такая, а?.. Братец Бабаходжа?.. Смилуйтесь, — взмолился Худайкул, забыв про обиду. — Почему же это соль-то ваша красная не действует? Тумары-то эти самые, а?..

— Не проникла, — сказал знахарь. — Надо глотать. Глотать надо.

Волостной Абдулхай распорядился так: в доме у Худайкула поселится приезжая молоденькая сестра милосердия — Надежда Сергеевна Малясова, займет две свободные комнатки на мужской половине, где Худайкул никогда не жил, одну для себя, другую для своей амбулатории, а кучер Кузьма Захарыч Кукужев будет жить в доме дорожного мастера Филиппа Степановича Гордиенко.

Когда-то Филипп Степанович жил в Киеве, строил там торцовые и каменные мостовые. Но потом был взят в солдаты, в саперный батальон, и направлен в Туркестан на строительство шоссейных дорог. После демобилизации Филипп Степанович остался в Туркестане, женился, построил себе в Яркенте голубенький, со ставнями дом у самой дороги. Дом дорожного мастера виднелся с дороги сквозь зеленый палисадник, сбегавший с песчаного откоса к самым окнам, и был знаком каждому проезжему человеку, как были хорошо знакомы путникам кузница Курбана Ахмедова да его колодец с прозрачной сахарной водой у Безымянного кургана.

Конечно, дорожный мастер — не кузнец, к нему не пойдешь за помощью, если тебе надо ошиновать колесо или подковать лошадь. Но бывает, человеку в дороге занеможется и нужно полежать без тележной тряски, в холодке и покое час-другой либо нужно добыть каких-то желудочных капель, аспирина или стакан простой кипяченой воды, — это у Филиппа Степановича всегда, бывало, найдете. А то порвется в дороге сбруя и нужен дозарезу кусок веревки, либо ремня или проволоки какой-то, может быть, шило понадобится или еще что нибудь, — куда бежать?.. К Филиппу Степановичу Гордиенко, к дорожному мастеру; у него все найдется и никому от него ни в чем отказа не будет. Случилось и Кузьме Захарычу как-то раз забежать к Гордиенко за перочинным ножом, — года два назад, когда проезжал по этой дороге с фельдшером Веткиным, и с той мимолетной встречи крепко запомнили они друг друга.

Теперь можно себе представить, как рад был Кузьма Захарыч, услыхав распоряжение волостного поселиться у Гордиенко.