Точка опоры

— Немудреный шифр. Ребячий!

— Ну, уж как могла… Мы так шифровали в «Союзе борьбы», когда вы уже были в Сибири. И из вятской ссылки я так писала.

— И жандармы, думаете, не догадывались?

— Не знаю, чтобы кто-нибудь провалился из-за такого шифра.

— А что вы сообщали Грачу? Кстати, кто он?

— Вы не знаете Грача?! Вот не думала!.. Николай Эрнестович Бауман, по профессии ветеринарный врач. Тут — явка к нему: Москва, бойни, спросить Николая Петровича Орлова. А вот это мы писали Бабушкину.

— Ивану Васильевичу?! Товарищу Богдану?! Вот радость! У нас в Питере он был учеником рабочей школы. Писал листовки.

— И в «Искру» пишет. Откуда? А вот мы его связывали с Грачом. Видите: «Теперешний адрес Бафубуфушкифуна город Покров…»

— Опять это фу-фу-фу! Да вы же могли его провалить.

— Не волнуйтесь, милая. Бабушкин цел и невредим. Вчера прислал новые заметки. Вот они. Читайте. А я, знаете, ни капельки не сомневалась, что вы меня сразу замените. О вашей деловитости от Юлия Осиповича наслышана. Голубушка, Надежда!.. Позвольте мне называть так. Ближе, сердечнее…

— Можешь — просто Надей.

— Вот хорошо! — Димка обняла новую знакомую, поцеловала в щеку. — Я в тебе не ошиблась. Ты меня очень выручила. Я сейчас же пойду на телеграф и обрадую мужа: «Завтра утром выезжаю». У меня сборы недолгие. А с тобой, Наденька, — мое сердце чует, — мы еще поработаем вместе.

Она накинула на плечи ротонду.

Надежда, провожая Инну глазами, удивилась тому, что при своей ужасной стеснительности так быстро и так просто перешла с ней на «ты».

Димка, спохватившись, остановилась у порога:

— Да, Наденька, я же должна познакомить тебя с доктором Леманом, у которого мы получаем основную почту. Пойдем.

— А на кого же мы, Димочка, оставим комнату?

— А вон слышишь шаги Владимира Ильича? Пойдем скорее.

Они встретились в дверях, и Димка объявила:

— Мы к доктору Леману. Наденька познакомится. И свежую почту принесет.

4

И вот Ульяновы остались одни. Сели на кровать плечом к плечу, как когда-то в Шушенском в день приезда Нади. Владимир взял ее руки, смотрел на нее натосковавшимися глазами. Потом погладил пушистую косу, и ему вспомнилось купанье на Енисее: коса колыхалась на поверхности реки, пока не намокала. Сказал вполголоса:

— Тут есть купальня. Совсем недалеко. Будем ходить с тобой каждый день.

— Еще не знаем, где будем жить. Не здесь же. Мама хотела бы приехать…

— Очень хорошо. Квартиру найдем. Только бы добыть болгарский паспорт.

— За болгар мы с тобой скорее сойдем, чем за немцев. Здесь я слушаю баварцев и ничего не понимаю.

Владимир снова погладил косу:

— Хотя и жаль, а внешность тебе придется изменить.

— Коса… — Надежда почувствовала, что щеки наливаются огоньком. — Только на сегодня…

— Мне очень приятно. Вспомнился твой приезд в Шушенское. Все-все до мелочей.

— И у меня все перед глазами.

— Теперь всегда будем вместе…

Ужинать никуда не пошли.

— У меня есть печенье. Мамины подорожники, — сказала Надежда, раскрывая корзину.

Владимир поставил на стол кружку. И Надежда достала свою:

— По-студенчески. А мамочка приедет — поможет вести хозяйство. Заживем по-домашнему.

— Расскажи еще о наших, — попросил Владимир, разливая в кружки минеральную воду. — Только ничего не утаивай. Я привык к невеселым вестям.

Надежда рассказала о письмах Марка, которые читала у Марии Александровны, и то, что слышала от нее о Маняше и Мите.

— Была семья. Большая, дружная. А теперь… — Владимир сдержал вздох. — Мама в одиночестве. Говоришь, с Фридой рассталась? Значит, нелегко. Что же делать? Отсюда ничем ведь не поможешь. Будем писать, елико возможно, чаще.

Теперь они сидели по разные стороны стола, не сводили глаз друг с друга. Опять вспомнили Сибирь. И каток на речке Шушенке, и сосновый бор с богатыми россыпями рыжиков, и Журавлиную горку, и встречу Нового года в Минусинске. Вспомнили и село Ермаковское. Там их было семнадцать друзей-единомышленников. Все подписали «Протест» против кредо «экономистов». Условились держать связь, помогать «Искре». Где они, испытанные друзья? Как сложилась их судьба? На кого из них и сегодня можно положиться? От кого ждать поддержки?

Пока в работе показали себя только Лепешинские. Сильвин все еще отбывает солдатчину, кажется в Красноярске. Шаповалов где-то залечивает ревматизм, полученный в сыром каземате Петропавловской крепости. Старковы куда-то переехали из Омска, след их пока не обнаружился.

— Вот уже этого от Базиля я не ожидал. Никак не ожидал, — с горечью произнес Владимир. — Неужели начинаем терять самых лучших людей? Вместе прошли через тюрьму и ссылку… Нет, не хочется верить. Виноваты какие-то случайности.

— О Старковых можно узнать через Кржижановских.

— Но они сами что-то задержались на станции Тайга.

— Зина писала мне: переедут в Самару.

— Надо поторопить. Ведь ссылку-то Зинаида Павловна уже закончила. А на Волге нам очень нужны люди.

— Глеб как будто нездоров.

— Нездоров? Как это не вовремя! Нам, сама знаешь, дорог каждый час, каждый человек. Правда, мы отчасти сами виноваты: не поддерживали связь. Настоящего секретаря не было. Ограничивались ответами на те немногие письма, что доходили до нас. А нам нужно самим искать людей, о деятельности агентов знать буквально все. Надо найти Оскара Энгберга: он теперь уже вернулся из ссылки. Мы с ним — помнишь? — уговаривались о Выборге. А Финляндия нам очень важна: через нее можно проложить надежный путь для «Искры». Но более всего меня тревожит Курнатовский. Поехал на Кавказ, в горячий край. И — ни звука. Ни одного письма. Это так непохоже на него.

— Виктор Константинович дал бы о себе знать…

— Завтра же напиши на Кавказ. Есть один адрес. Пусть справятся о нем у всех, кто может его знать.

5

Проснулись рано, как, бывало, летом в Шушенском. Для умывания сливали друг другу воду на руки. Долго разговаривали. Вспомнили даже охоту в сибирских лесах. Теперь не до охоты. И ружье продано.

Причесываясь, Надежда собрала волосы на затылке в тугой узел. Позавтракали опять тем же печеньем, и Владимир пошел к Ритмейеру узнать — не приютит ли их на время, пока не найдут квартиру, кто-нибудь из рабочих социал-демократов, где можно обоим вот так же пожить без прописки. Перед уходом из заветной папки, завязанной на тесемочки, достал семь листков разной длины и ширины, исписанных его торопливым мелким почерком. Первый хрустящий листок был фирменным — для писем из цюрихского Гранд-Кафе. Подал жене:

— Это написано для тебя. Под свежим впечатлением. Читай.

— То самое? Я поняла намеки в одном из твоих писем. О неладах с Плехановым?

— Да. Ты знаешь, как я с юности привык высоко ценить его! Как бесконечно уважал!.. Да ты тут обо всем прочтешь…

Надежда взглянула на заглавие «Как чуть не потухла «Искра»?», и у нее пробежал холодок по сердцу: «Сколько Володя пережил! И один. Без близких. Правда, Анюта приезжала к нему в Женеву…»

Оставшись одна, начала читать. Владимир писал сначала о Цюрихе, где Аксельрод встретил его с распростертыми объятиями. Два дня прошли в задушевной беседе. Однако без особой пользы. Павел Борисович любезно разговаривал о том о сем, но менее всего о деле. Как видно, не решался. Заметно тянул в сторону Плеханова, хотя порой льстил, что задуманное гостем предприятие для них — возрождение, что теперь и они получат возможность выступать против крайностей Георгия Валентиновича, но тут же принимался убеждать, что необходимо обосноваться в Женеве. Под крылом у Плеханова!

Из Цюриха Владимир отправился в Женеву. Там Потресов, прибывший раньше, предупредил, что Плеханов страшно подозрителен, мнителен, всегда считает себя донельзя правым, держится раздраженно, и с ним надо разговор вести осторожно, чтобы избежать его пылких реплик.