Ленинский тупик

Видать, сам решил наняться иль по какому другому делу.

Он прошел мимо нее в приемную, вернулся со стулом в руках. Поставил возле Нюры. Нюра испугалась:”У секретарши отнял?”

- Я постою, - сухо ответила она. - Спасибо!

Но не утерпела, присела на самый краешек, укачивая орущего сына и глядя на входивших своими огромными, чуть припухшими цыганскими глазами. Только слепой мог не заметить этих сухо блестевших и полных отчаяния глаз.

- Вы кого ждете, товарищ? - спросил ее мужчина в мохнатой ушанке, снова появляясь в коридоре.

Нюра молчала, вглядываясь в наклонившееся к ней костистое, как у Шурани, участливое, доброе лицо, и, вдруг решившись, попросила почему-то шепотом и скороговоркой, боясь, что ее перебьют:

- Человек ха-ароший. Не подержите сынка? Я отлучусь на минуточку. А?

Мужчина взглянул на нее оторопело, потоптался в нерешительности, - может, его смутил этот нервный шепот, - и воскликнул нарочито-беззаботным, почти веселым тоном:

- Конечно! Давайте!

Не успел он произнести это, как Шураня-маленький в мокром одеяле оказался на его руках.

Нюра в два прыжка, чуть коснувшись ладонью перил, одолела лестницу, влетела в отдел кадров, как, случается, вскакивает задыхающийся пассажир на заднюю площадку последнего вагона поезда, который набирает скорость.

- Я… У-уф! Каменщики нужны?..

Тот же старик писал что-то.

- Подождите, - буркнул он.

- Некогда, дяденька! - вырвалось у Нюры, и она испуганно прикрыла ладонью рот.

- Дома детишки плачут. - Старик вскинул на нее удивленный взгляд, но тут же пошутил: - Э, да тебе самой впору в куклы играть! Паспорт-то выправила, каменщица?

Нюра не могла оторвать глаз от медлительных, иссохшихся пальцев, которые заполняли личную карточку рабочего. Ее, Нюрину, карточку! Синий, вроде билета в кино, талончик - направление в общежитие - она схватила со стола, размазав чернила.

Шураня-маленький лежал на столе секретарши и орал с тем трагическим надрывом, с каким только способен орать грудной ребенок, которого давным-давно пора перепеленать.

- Твой подкидыш? - спросила секретарша раздраженно (на столе ширилось мокрое пятно).

Нюра вытерла кашемировым платком стол и, торопливо меняя пеленки, обратилась к мужчине, которому оставляла сына:

- Выручил, человек ха-ароший.

Он участливо спросил Нюру, куда она теперь. В общежитие? Он в те же края, подвезет.

- - Нет-нет! На своих дойду! Приняли б только…

- - Почему же не примут? Если возникнут какие препятствия, отыщите Некрасова.- Он бросил взгляд на ее огромные, казалась, разбухшие от влаги катаики.- Едемте лучше со мной…

Нюра ускорила шаг, почти побежала от него.

Общежитие строителей располагалось подле моста окружной железной дороги, в четырехэтажном доме. Внутри оно сияло первозданной чистотой только что отстроенного здания. Пахло свежей штукатуркой, белилами.

Приглядевшись, Нюра заметила, что в противоположном конце коридора цементный пол залит водой.

Комендант общежития в старенькой, отглаженной гимнастерке, подпоясанной кавказским ремешком, сообщал кому-то по телефону, что вербованные, нынче прибыв, уже натворили дел. Какая-то приехала в одних галошах, купила по дороге ботинки, а галоши спустила в унитаз. Водопроводчик все утро работает. Одну галошу уже вытянул крюком.

- Девки вовсе без понятия! - горестно воскликнул комендант.

“Сам ты вовсе без понятия”, - оскорбленно подумала. Нюра.

Перехватив на другую руку сына, она заторопилась к девушкам-мордовкам. К Матрийке (так девушки называли старшую). Они не выдадут…

Двери комнат на втором этаже были распахнуты настежь. У стен громоздились чемоданы, узлы. Никого из знакомых девчат не оказалось. баниться ушли, наверное. Нюра огляделась: где перепеленать Шураню?

В самом конце коридора у окна стоял стол. На нем сидел мальчонка в застиранной рубашечке и новеньких ботинках. Двумя руками он держал полбатона и, откусывая, приговаривал с восторгом:

- Мама, милая, хорошая!

Нюра положила на стол Шураню, развернула одеяльце. Густо припудрила тельце Шурани тальком, спросила незнакомого мальчугана первое, что в голову пришло!

- - А ты вырастешь, маму тоже любить будешь?

- - А то!

- - Ну, а чем кормить будешь?

Мальчонка сверкнул глазами:

- Белым хлебом!

У Нюры подкатил ком к горлу. Вспомнились сироты Перевоза. А мальчонка разговорился, с восторгом рассказывал, как его поселили в этом общежитии:

- Сховали у тетки Ульяны, а мама жалилась покурору…

Подошедшего коменданта она встретила независимо:

- Выгони-ка попробуй! К прокурору пойду…

Комендант взглянул на нее искоса, сказал, что ночевать в общежитии она все равно не останется, здесь не комната матери и ребенка!

Нюра плотнее прижала к себе Шураню, который улыбался во сне, чмокая губками, и попросила приглушенным, голосом:

- А вы позвоните Некрасову.

Но никаких Некрасовых комендант знать не знал, ведать не ведал.

- Ка-ак?! Мохната шапка!

Помедлив, комендант на всякий случай позвонил в отдел кадров треста. Нервно теребя свой кавказский ремешок, он повторял в испуге:

- Есть гнать!

И, обернувшись к Нюре, скомандовал надорванным голосом ротного, который уже много дней подряд не выходил из боя:

- - Ма-арш отсюда! Нет в управлении никакого Некрасова. - И в райком-горкоме нет. Нигде нет! Все врешь!

Собирай манатки.

- - Ма-натки? - Нюра шагнула к нему, протянула Шураню.- Бери мои манатки, коль на улицу выгоняешь! .

- Давай! Я его мигом пристрою!

Нюра попятилась:

- - Чтоб я на такую образину оставила сыночка?!

Некрасов сказал…

- - Опять двадцать пять, - устало повторил комендант.- Никакого Некрасова нету. Не-ту! Ясно?!

2.

Доцент Игорь Некрасов был в университете парторгом - в прошлом году. По недосмотру. Во всяком случае, так считала инструктор ЦК Афанасьева, которая занималась университетом.

В пору своего первого знакомства с Некрасовым она любила рассказывать о нем с материнским теплом в голосе: “Он очень мил, этот Игорек. Если захочет в университете кого-нибудь поругать, три дня набирается духу, наконец решительным шагом подойдет к человеку и… спросит: “Как ваше самочувствие?”

Жестокое разочарование постигло Афанасьеву в тот день, когда Некрасов встал на защиту ученых, о которых сложилось мнение как о людях “не наших”.

Два года подряд на каждых выборах на филологическом факультете Афанасьева выражала свое твердое неодобрение кандидатуре Некрасова Райкомовские секретарши, рассылая документы, бывало, говорили деловито: “Одну выписку из решения в автопарк. Другую этому… еретику”. И вздыхали. Еретик - так однажды назвала его Афанасьева - был холост. Имел ученое звание и волосы, как растеребленный лен.

Многие были до крайности удивлены, когда Никита Хрущев в поисках крепкого работника для решающей стройки остановился на бывшем университетском парторге. Когда с Украины, да Кубани навез друзей, никто не удивлялся. Но - почему вовсе ему незнакомого? Из московского Университета. Неисповедимы пути твои, генеральный!

В здании ЦК партии наверх вели две лестницы - боковая, c голыми стенами, и парадная, устланная ковром. Игорь остановился перед парадной лестницей: по ней, что ли, подниматься?

Помощник Хрущева сухо попросил его обождать.

По коридору прохаживались участники какого-то прерванного совещания: одни - полуобнявшись и смеясь, другие - выговаривая друг другу в ожесточении:

- - Провалиться вам вместе с Ермаковым в тартарары! Железобетон изо рта выхватили.

- - Молись, что его, а не тебя сунули в болота, на Юго-Запад, в Заречье. Вот где петля! Ни дорог, ни подземных коммуникаций. Врагов у него много. Вот и подсуропили…

В ответ послышался шумный вздох человека, который еще не вполне оправился от испуга:

- Да-а! Каторжное местечко…