Ленинский тупик

- А знать надо!.. Ну, а арку? Циркульную арку! Шурка? Не приходилось?.. А не приходилось - нечего первый разряд давать!

Силантий, помедлив, положил на стол кулаки, как чугунные ядра старинных пушек.

Тихон Инякин покосился на них, прошипел, оскалив крупные желтоватые зубы:

- Ты сбить не давай себя, старшой. А то пойдет о тебе на стройке слава: сам корову через ять пишет, а помощничков ищет, чтоб и быка через ять писали. Побезграмотнее каких! Молодежи-де он боится как огня.

Силантий убрал со стола кулаки.

Инякин сдвинул в сторону стеклянные банки. Они звякнули, каменщики оглянулись в его сторону; тогда только он успокоенно заговорил о том, что иные из стариков каменщиков не понимают своей выгоды. Ныне дома будут расти как грибы. Хлеба всем хватит…

Гуща перебил его криком:

- Плети-плети речи-то! За наш счет. Вон у Шурки щеки в огне, совестно ему..

Но Шурка вроде не понял намека. В досаде глянул в угол: “Рассвистелся, щербатый. Глушь нерадиофицированная”.

Добродушные выкрики: “Пущай!”, “Вам жалко, что ли?” - потонули в мрачновато наставительном, хозяйском: “Рано, старшой!”

Старшим Силантий был, строго говоря, лишь для своего ученика Александра Староверова. И для девчат-подсобниц. Что же касается остальных….

Бригада Силантия была даже по довоенным временам не совсем обычной. К моменту же зареченской стройки таких бригад оставалось в Москве раз-два, да и обчелся.

“Последние могикане”, - говорили о них. В бригаде Силантия каменщики высших разрядов, или “первой и второй руки”, как они сами себя по старинке называли, все до одного собрались из одной деревни; младшему, вечно небритому, желчному Ивану Гуще, было за пятьдесят.

Неповоротливые, бесталанные к каменному делу отсеялись из бригады еще в те давние времена, когда артель Силантия возводила на Тверской здание Центрального телеграфа в гранитной шубе. У архитектора Рерберга клюка была тяжелой, суковатой. Он не давал поблажки. Мастера отбирались им, как сортовые зерна. Один к одному.

Всю жизнь они держались вместе, даже в войну, которую старики выдюжили в ермаковском стройбате. Естественно, они выглядели среди хлынувшей на стройку молодежи островком. Островок меньшал, таял, однако по-прежнему торчал над прибылой водой вызовом: нововведений старики не признавали.

Они, пожалуй, не потерпели бы над собой и бригадира, пусть даже самого толкового. Сколько уж лет обходились без него…

Они возвысили над собой только Силантия - за честность и твердое знание четырех правил арифметики. Силантий издавна хранил и распределял в конторе деньги “на поддержку штанов” (так называлась тут касса взаимопомощи); умелец и бессребреник, он не раз выдавал многодетным “на поддержку штанов” свои собственные деньги, а, случалось, восполнял своими невозвращенные. Учет “остатних сумм” он вел в конторе на обоях, для наглядности. Но голоса в своей бригаде, у стариков, даже он не имел.

Тихона Инякина это устраивало. На “обмывах” он решал самые важные дела: подсобниц сюда не допускали. Подсобницы - известное дело. Ты им слово, они тебе десять. А здесь без шума, келейно, среди своих. Тем более что и Силантий, выпив, становился еще уступчивее, чем трезвый.

Когда во время “обмывов” он все же упорствовал в чем-либо, Инякин сгребал его под мышку и выговаривал добродушно, как нашалившему ребенку: - Бахвалился, что тебя литром не сшибешь, а сам полбаночки - и ля-ля.

Инякин решил за него и ныне.

- Кончай базар! - жестко приказал он, кулаки Силантия как бы сами собой упали со стола на колени.

Но тут произошла у Инякина осечка. Из полутемного угла подвала раздался возглас:

- Вы бригадиру рук не выкручивайте!-

Силантий предостерегающе встряхнул головой, но .. было уже поздно.

- Вы что полагаете, раз каменщик, значит, глухая деревня? - неслось из угла. - Волосатик, как вы однажды выразились?

Инякин всмотрелся. В углу подвала сидел мужчина лет тридцати в полурасстегнутом ватнике, темном от машинного масла. Где-то он его видел? Инякин хотел было бросить мужчине, чтоб не лез в воду, не ведая броду, но тот, взглянув на Силантия с укором, двинулся к выходу. У дверей оглянулся, произнес с гневом:

- Силантий Нефедович за войну всю Европу прошел, домов отстроил целый город. А вы помыкаете им, будто он у вас в батраках. Его же рабочим ватником оконный проем заткнули и разгулялись, как тать в нощи.

Тихон Инякин оглянулся на Силантия, спрашивая его раздраженным взглядом: “Зачем пригласил чужака?” Силантий объяснил торопливо, виновато: - Ты, когда своим двором жил, лошадь нежил-холил? А флотский у нас за пять лошадей тащит! Крановщик на новом пятитонном. Нынче он две смены отработал, измаялся.

Тихон не терпел возражений. Да еще при всех.

Вечером, когда Силантий заглянул в контору,Чумаков, упрекнул бригадира за то, что на “обмывы” пригласил “немого”. В свои дела чужих ни-ни…

“Немым” окрестила Некрасова Тонька - такелажница. В первый же день работы с ним… Она разыгрывала новичка, крича снизу пронзительным гортанным голосом, чтоб тот подал крюк портального крана чуть вперед, затем чуть назад, снова вперед.

Это называлось в бригаде Силантия “обкатать” крановщика. Новенького “обкатывали”, по обыкновению, до тех пор, пока он не выскакивал из кабины и не матерился под гогот каменщиков.

- Не-эрвный! - почти в восторге восклицал тогда Гуща, хлопая себя по коленям и всем своим видом утверждая превосходство каменных дел мастера над каким-то крановщиком. Хоть тот и вознесся надо всеми, а не должен забывать, что его место на стройке “подай-прими”. “Подай-прими” - и только…

- Молодой, а не-эрвный.

Самые терпеливые новички выдерживали “обкатку” минут по десять. Зато уж потом отводили душу.

А этого, в черной ушанке, мытарили с четверть часа, не меньше. Тонька голос сорвала, крича свое “куды-куды!! ..” Наконец он показался на верхней площадке, пытаясь разглядеть, куда подать крюк. Не увидя из-за стены бадьи, которую он хотел подцепить, крановщик на одних руках (флотский, видать!) спустился по железной лестнице вниз, осмотрелся и… молча поднялся наверх.

- Немой! - ахнула Тоня.

В последующие дни она почти утвердилась в своем наблюдении. Обычно кто ни увидит ее, издали рукой махнет, крикнет весело: “Привет!” или: “ЗдорОво! А этот в ушанке, пройдет мимо - не уловишь, не то он сказал “здравствуйте!”, не то лишь губами пошлепал. А на заигрывание - ни-ни. Немой!

С ней не спорили. Немой так немой… С крановщиком какой разговор? Нужен каменщику кирпич - он кирпич над головой подымет, красный или белый, какой требуется. Понадобится перегородка - руками разведет пошире: “Бо-ольшую…”

Игорь на стройке и в самом деле губ почти не разжимал. Первое время нервничал, даже спать перестал. Кран попался старый. Сиденья на нем нет. Кабина полуоткрытая: через нее проходит трос. Задувает со свистом..

Домой шел кривобоким и кривошеим

Но оказалось - все это цветочки. Вот когда в середине марта на новом пятитонном соскользнул с дальнего колесика трос…

Игорь, полез на стрелу, и здесь, лежа на животе и перегнувшись с высоты десятого этажа вниз, пытался завести трос на место.

Чудилось -тут, на высоте, горел воздух, синий, как огонь над спиртовкой. Он гудел в подкосах крана, раскачивал его, как корабельную мачту. Жег лицо, слепил. Зима напоследок брала свое. И рука Игоря, которой он держался за металлическую балку, пристыла к металлу.

Внизу кто-то закричал дурным голосом. Тоня бегала по подмостям взад-вперед и показывала ему руками, головой, плечами: “Уйди оттуда! Уйди!..”

Сама она не поднялась помогать. Потом объяснила: голова высоту не принимает. Погнала вверх какого-то каменщика в зеленом ватнике (так Игорь впервые познакомился с Александром). Александр держал крановщика за ноги, пока тот доставал окровавленными руками трос.

- Сколько тебе платят? - спросил Александр, когда они вернулись по стреле к кабине. - Это вместе с премиальными? - Он сплюнул. - Повисишь так - ничего не захочешь.