Правила весны

— С последним может и я согласна, но работать он сможет и жить с ребятами будет. В этом ты не прав и вообще туман наводишь.

— Одиночка женатика умеет засасывать. Ты читала в книгах, журналах, газетах…

— А нам нужно сделать все наоборот. Мы вытащим и сюда свои правила. В жизни для этого нет ни рамок, ни шаблонов.

— А все-таки попробую Грицку отговорить.

— Попробуй.

Мы шагаем тесно, рука в руку, через кусты, через поросль сухих прошлогодних трав.

— И в жизни так же надо шагать.

— А что делать, если любишь девчонку в восемнадцать лет?

— Удирай или люби.

Оба смеемся.

— Смешная штука. Об этом наверно думали ребята и несколько веков тому назад… Старики уже опытны.

— Для стариков — старое, для нас — наше. Вон как поют ребята.

— Идем петь. Нехорошо отрываться. Еще договоримся до чего-нибудь.

Хлопают двери. Клуб как губка впитывает новых людей.

В комнате отдыха у вывешенных стенгазет говор. Нами выпущен экстренный номер, посвященный вечеру.

Артисты в волнении пожирают неимоверное количество леденцов, закупленных хлопотливым Грицкой для прочистки горла.

Музыканты в синих блузах с коричневыми воротничками и нарукавниками. Они садятся перед сценой и ударяют по струнам.

В атмосфере — напряженность. Зрителей настроили стенгазеты.

Из четырех дверей в зало текут человечьи ручьи и заливают пестротой одежд стулья.

— Ребята, держись… Все на месте?.. Проверьте еще раз.

— Гром, посмотри, как бьется.

Нина придвигает руку к груди. Не понять — то ли у ней сердце откалывает казачка, то ли оно хочет оторваться от вен и артерий, пробить грудь, чтобы показать свое великолепие.

— Третий сигнал! На места! — по-морскому отдает четкие приказания Тах.

— Занавес!

Таратория передовицы проходит гладко. Она только вводит зрителя в фабзаячий мир. Колонну передовицы провожают аплодисментами. Даем сценки в мастерских и классах…

В жерло зала вселилось тысячеглазое притихшее животное, которое точно приготовилось к прыжку, а сейчас следит за малейшим движением впереди. Потом это животное распадается на части. Одна часть шепчется и передает в полголоса:

— Это наш мастер. У нас всегда так.

— И не ваш, а наш.

Где-то сзади глухое ворчание.

Артисты старательно изображают своих мастеров и педагогов, сидящих здесь же в зале, имитируют их голоса, движения, выходки. Что с ними творится?

Зал оглашается одобрительным смехом. Голос из гущи голов:

— Вот это в точку! Дядя Митя и никаких гвоздей.

Артист старательно проводит урок дяди Мити. Вдруг в конце зала вскакивает живой дядя Митя.

— Наглость! Безобразие… Я требую увольнения. Я в суд пойду!

Выкрикивает он от волнения несуразицу. На него шикают, успокаивают. Дядя Митя взбешенный вылетает из зала. За ним подымается еще несколько фигур и демонстративно топают к дверям.

— Что, заело?

— Давай, ребята, жару! — несется из мест, отведенных для производственников.

— Враки! Долой со сцены! — надрывается группа «сотковцев».

— Замолчите! Тише!

— Ти-ше-ша!

Артисты выжидают. Дно зала кипит, шипит, лопочет… Наконец успокаивается. Артисты продолжают играть. В перерыве все клокочет. Разговоры, ругань, смех.

Меня ловит наш мастер. Его крупная физиономия расплывается, глаза масляные, круглые. Он навеселе.

— Молодец! Я знаю, это твоя работа… Бьешь ты меня…

— Мы коллективно…

— Брось, чего там… Я все равно ухожу на старый завод… Не умею с вами… Правильно делаете… Так и надо. Ты сиди, смотри, а они тебя в морду… Идем, угощу.

Он тащит в буфет и поит лимонадом.

НШУ окружили педагоги.

— Это возмутительно… Это компрометирует.

— Товарищи, при чем тут я? Вас по-одиночке, а меня за все бьют.

НШУ начинают штурмовать производственники и своими плечами отжимают меня прямо к «Тюрентию», окруженному паровозниками.

— Как изобразили — я так сам себя узнал. Это очень искусно.

«Дыр-доска» и математик забрались на сцену ругаться с Тахом. Тот отбивается и выводит их в зало.

— Не я же писал! Это их творчество.

Начинаем вторую часть. Показываем самих себя такими, какими нас сделал фабзавуч и какими мы могли бы быть.

Здесь стихи, песни, музыка. Заканчиваем приемом нас на производстве. Ударной работой. Под бурную овацию уходим живым паровозом, который скоро отремонтируем.

Пора бы начаться зачетам в фабзавуче, а о них не думают. У администрации, педагогов, мастеров — тревога и беготня.

Паровозоремонтный завод — наш батька — прислал бригаду рабкоров для обследования.

Пришли райкомовцы.

Заседания.

Проверка учебных планов.

Юрка носится со своей «легкой кавалерией». Третий год занят ремонтом паровоза.

Первый и второй год рады временной передышке.

Юрка, захлебываясь, рассказывает»

— Крику, шуму сколько было на заседании комиссии… Человек десять снимут с работы, некоторых переводят в другие школы. Нам дадут цитовцев… Завуча и НШУ снимают с работы.

— Здорово! Кто бы мог подумать!

— Ничего не попишешь — правила весны.

Солнце влипло в стены, в окна, в утоптанный, двор фабзавуча.

У ребят десятиминутный перерыв. Они высыпают из цехов и греются на бревнах, на скамейках. Первогодники носятся по двору, поддавая деревянный обрубок вместо футбольного мяча.

Новый мастер литейки — цитовец. Он выстроил второгодников и проводит упражнения с дыханием. Мастер кузницы Палыч осиротело бродит около них, поглядывает, садится в тень на угольный ящик и отбивает счет ногой. Когда те кончают, он обращается к цитовцу:

— Кузница с литейной всегда хорошо жили. Возьми в следующий перерыв моих ребят заниматься «вдохом-выдохом», а то я не умею, испортишь им еще чего-нибудь.

— Можно. Строй только сразу же после сигнала.

Из проходной выскочил Юрка. Он возбужден, вспотел и задыхается от бега.

— Юрка!

Не слышит, скачет через три ступеньки наверх к НШУ.

Перерыв кончился. Цеха начали шуметь, стучать, визжать.

Юрка летит от НШУ с грохотом — искры брызжут из-под каблуков. Ноги соскальзывают со ступенек… По ступеням скользит и считает их — спина. И так до самой последней ступеньки. Вывалявшийся Юрка морщится и трет спину.

— Кто тебя так?

— Сам… Гром, где у нас кричат?

— Кто кричит?

Юрка не слушает, прется в литейную, там берет самодельный рупор, вставляет в отдушину вентиляции и передает:

— Слу-шай! Передают паровозники! Сейчас остановятся моторы, станки, все выходи во двор! Идем в депо! Сегодня пробный пробег нашего паровоза. Ура, ребята! Ура!

Надрывается в рупор Юрка.

Литейщики первыми подхватывают.

— Ура! Ура!

Ни с того ни с сего начинают качать Юрку. Трубы вентиляции приносят глухой шум из других цехов.

Во дворе кипение — второгодники и первогодники ловят третий год и качают. Ошалелый Шмот бьет в колокол.

Ворота разинули свою пасть.

— Строиться!

Но разве удержишь? — Вырвавшиеся бегут наперегонки к ремонтному заводу.

У депо стража из паровозников. В середину не пускают.

Жоржка влезает на погнутый котел и закатывает «речу». Его не слушают, стараются заглянуть в депо.

Заводской гудок густым басом ревет обед,

— Расступись! Выводят!

Из темной утробы депо вырастает глазастый, сверкающий свежей покраской, живой, дышащий паровоз. Он украшен зеленью, флажками, бумажными цветами.

— У — гу — у! — приветствует он собравшихся и останавливается. Ребята облепили паровоз со всех сторон. Лапают и гладят его начищенные масляные части.

— Эти краны я отливал.

— Это наша поковка,

— Мы с Колькой модель делали, а потом уж литейщики и токаря…

— Вон наш конус!

Каждый ищет свою частицу в паровозе.

Грицка лазает под колесами с масленкой. Он еще раз просматривает и так засмотренные части. Грицка сегодня будет помогать машинисту вести паровоз.