В гольцах светает

Исправник еще раз качнулся с носка на пятку, вытащил аккуратненькую щеточку, приласкал усы. Мурлыча что-то веселое, он подошел к столу, тяжело опустился на табурет. «А его сиятельство заставляет себя ждать», — снова отметил он даже с некоторым удовольствием и шумно вздохнул.

Расстегнув ворот форменного сюртука из темно-синего сукна, Салогуб вытащил из нагрудного кармана небольшую фотографию, бережно пристроил ее к медному чернильному прибору, предварительно обмахнув с него пыль, задумался.

На желтоватой карточке была запечатлена молодая женщина с обнаженными плечами, с массивной золотой цепочкой на шее. Много было общего между девушкой на снимке и его обладателем: те же пшеничные волосы, тот же большой нос, те же полные губы.

Не сводя отеческих глаз с портрета дочери, Салогуб легким платочком обмахнул красную шею, мягко улыбнулся.

«Ты привезешь своей доченьке серебристую лиску? Ведь да же? Да? Ну, скажи, папочка, своей доченьке «да». Ну скажи!» — с милым капризом шептала дочь, когда он, распростившись с домочадцами, садился на извозчика. Он выезжал в далекую витимскую тайгу за тысячу верст от Иркутска. Ему, исправнику Иркутского горного округа, поручалось по рекомендации баргузинского крестьянского начальника произвести ревизию в Витимской тунгусской управе. Однако это была не совсем рядовая поездка по тайге, с которыми он привык иметь дело. Перед отбытием в Острог Салогуб имел свидание с губернатором Иркутской губернии, их превосходительством генералом Ровенским. Заканчивая аудиенцию и еще раз напомнив исправнику об особой чести и государственной важности дела, губернатор вручил ему документ, подтверждающий его губернаторскую волю, «О бесплатной выдаче охотникам тунгусского общества дюжины бердан и десяти ящиков патронов к ним». Губернаторское внимание простиралось и дальше. Помедлив, Ровенский взял со стола небольшую скромную коробочку, раскрыл легким движением холеных пальцев. В коробочке, слепя блеском, покоилась новенькая медаль «За усердие» на белой аннинской ленте.

— Помню, баргузинский крестьянский начальник, будучи выездом в Витимской управе, аттестовал одного из старост к награде по гражданскому ведомству, — заметил губернатор с легкой скорбью. — Но война и последующие неурядицы в стране вызвали более серьезные заботы. — Губернатор сделал паузу. — К этой медали представлялся один из чиновников гражданского департамента. Но высочайший приказ опоздал ровно на шесть месяцев. Мне кажется, сия медаль принесет больше пользы отечеству, если будет вручена не покойнику...

Сила государственной власти не только в оружии. Впрочем, вы сами прекрасно понимаете. Не забывайте, повторяю, вам придется иметь дело с полудикими племенами. Выиграть эту баталию — ваш долг и честь, — заключил губернатор, слегка склоняя голову...

Трое суток по железной дороге до Читы. Затем на лошадях. Лошадей сменили олени. Бесконечные горы, леса, реки, тайга и редкие одинокие зимовья. Пятнадцать суток но бездорожью... Чертова глухомань!..

Исправник нервно передернул плечами, стряхивая неприятные дорожные воспоминания. Однако глаза, устремленные на фотографию, по-прежнему светились нежностью. «Ты привезешь доченьке серебристую лиску? Ну скажи, папочка, да?»

В дверях вежливо кашлянули. Исправник поднял голову. К столу бесшумно подплыл Шмель, прижав локти к тощим бокам. Он, вытянув шею, бегло взглянул на фотографию, которую исправник с опозданием постарался спрятать в карман, деликатно вздохнул:

— Рассимпатичная барышня, стало быть, самые что ни на есть большие чувствования вызывает.

Салогуб строго взглянул в умильное лицо писаря, крякнул от удовольствия.

— Дочь, братец. Единственная наследница...

Шмель крутнул носом, спохватился:

— Родовые старосты Козьма Елифстафьевич Доргочеев, Павел Семенович Кузнецов, Наум Нефедьевич Толбоконов тута, стало быть, ждут приглашения вашего благородия.

— Проси, проси, — всколыхнулся исправник, спешно застегивая ворот. «А его сиятельство почивает. Жаль, превосходный случай преподать ему урок стратегии», — мысленно заключил он, с некоторым неудовольствием прислушиваясь к воркующему голосу писаря. Происходящее в смежной комнате заинтересовало его настолько, что он сейчас же забыл о князе, позволив себе краешком глаза следить за тем, что там делается.

Шмель спешно репетировал родовитых инородцев. Он сдернул с них шапки и каждому по очереди сунул под мышки. Но взлохмаченный вид старшин, видимо, вызвал его неудовольствие. Он укоризненно покачал головой, затем скользнул к своему столу, с торжествующим видом извлек облезлую сапожную щетку. С этим орудием подплыл к инородцам и принялся прилизывать их всклоченные гривы. Скуластые лица старшин недовольно хмурились, особенно одного, в котором Салогуб узнал прошедшего мимо окна, но они все же подставляли свои головы под щетку Шмеля.

— Это большой начальник, почти губернатор, стало быть, от самого императора — царя Николая Второго посланник. Экие вы беспонятливые, — возмущался Шмель. — Ваше благородие — посланник русского царя-императора, зарубите это на своих почтенных носах.

«Ну и Пчелка», — отметил исправник с удовольствием, и сейчас же у него промелькнула сладостная мысль: «Гм... посланник самого императора, государя!.. Это же своего рода стратегия, черт возьми!..»

Салогуб расправил плечи, гордо вскинул тяжелую голову, пригладил усы. Нарочный его императорского величества! Это коренным образом меняет положение по отношению к князю. И он, Салогуб, не рискует попасть в опалу. Генерал-губернатор ведь дал понять: важно выиграть баталию, а какими средствами — неважно...

В дверь один за другим протиснулись родовые старосты. Впереди важно, с высоко поднятой головой шагал Гасан, облаченный в долгополую соболью доху. Исправник тотчас поднялся из-за стола, с любезной улыбкой, однако не теряя подобающей его высоким полномочиям осанки, поспешил навстречу.

— Милости прошу, добро пожаловать, господа старшины, — склоняя голову, пожимал он грубые пальцы старшин. — Садитесь, рад познакомиться с почтенными людьми...

Старшины рядком уселись на скамью и с любопытством уставились на исправника.

— Итак, господа старшины, я имею честь передать вам высочайшую милость их императорского величества Николая Второго, — начал исправник, однако, спохватившись, крякнул и повысил голос: — Русский царь любит вас и ваш народ. Очень любит вас государь. Об этом он велел передать вам — его помощникам и начальникам своих родов. Царь в подарок послал вам ружья и много патронов.

Старшины оживились.

— Русский царь хочет знать, как вы живете, промышляете. Не обижает ли кто ваш народ?

— Купцы обижают, пожалуй, — после раздумья вставил старшина с седыми пучками волос на лысеющем черепе. Это был Павел Семенович Кузнецов, шуленга Большого Кандигирского рода. Его товарищ не совсем уверенно кивнул головой. — Купцы Черные берут пушнину за спирт и не дают ничего из пищи и припасов для ружья...

Однако старик не успел окончить своей речи. Гасан бесцеремонно толкнул его в бок и гордо взглянул в глаза исправника.

— Когда старый волк остался один в своем логове, он стал обижаться на свою мать за то, что она принесла его на свет. Не то думал сказать язык шуленги Кандигир-рода. Настоящих мужчин, охотников, стало мало. Некому ходить по тайге. Это должен знать сам царь.

Исправник несколько секунд созерцал внушительную фигуру старшины. «Ну и доха у этого важного инородца! И сам не так прост. Ишь ты, настоящих охотников мало. Не успел ли он переговорить с князем?.. Горд и властен, бестия. Не его ли имел в виду господин крестьянский начальник?»

— Да, русский царь узнает об этом, — громко ответил он. — Также государь хочет знать: так ли любит ваш народ его, как он их?

Ответил Гасан:

— Разве скажешь, что рябчики не любят лисицу за то, что она не умеет ходить по деревьям? Только зачем об этом спрашивает царь?

Товарищи Гасана не без опаски покосились на исправника и поспешно в знак согласия пригнули головы. Салогуб лишь хмыкнул. На лице старшины он не видел ни злобы, ни ехидства, только читал откровенную гордость и самодовольство.