Избранные произведения

насчет коровы, прасол, прибежавший еще более запыхавшись,

показал ему тоже бумажку насчет той же коровы.

Когда разговор заходил о том, чтобы делить помещичью

землю, Степан первый присоединялся к этому, говоря, что

несправедливо одному владеть тысячей десятин, когда у мужика

и пяти нету.

Но, когда разговор заходил о том, чтобы в это воскресенье

начать делить, Степану становилось жаль помещика,– тоже

человек, и он говорил, что лучше подождать.

– Как там решат всем народом, так тому и быть. Немножко и

подождать-то. Скоро соберутся.

– Да до каких пор ждать-то! Жрать нечего,– говорил кто-

нибудь.

– Ну, я тебе записочку к арендатору напишу, он тебе муки

даст.

– Что ж ты одному только напишешь, а остальные

облизываться будут?

– Зачем одному, можно и не одному.

И все, окружив Степана, получали записки и бежали к

арендатору за мукой.

– Вот человек, вот это душа. Чтобы он когда-нибудь тебе в

чем-нибудь отказал,– примеру еще такого не было,– говорили

мужики.– Не ошиблись, выбрали.

– На душу гляди, никогда не ошибешься. А минут через

десять прибегал арендатор и торопливо говорил:

– Голубчик, дай скорей записочку, а то всего оберут, сукины

дети.

И чем Степан был добрее ко всем, тем больше его начинали

ненавидеть. И дошло наконец до того, что не могли слышать

90

одного его имени, чтобы при том не помянуть своих и чужих

родителей.

Лавочник, сообразно своему призванию, занялся

хозяйственной частью, главным образом, кооперативом, куда

посадил своего племянника, у которого нос посгоянно был в

саже, а правая рука почему-то поднималась вместе с левой.

Но лавочник свое призвание, имевшее определение

номерного, направлял односторонне: только для себя, забывая

при этом об обществе. Поехал к Пасхе за товаром и привез

почему-то одного мыла. Дешево очень было. Все подходили к

прилавку, на котором лежали бруски серого мыла, и, потрогав

руками, отходили.

– Хочешь умывайся, хочешь разговляйся,– сказал Сенька.

– Бани не построили, зато мыла сколько хочешь.

И так как мыла за глаза было много, то лавочник от себя стал

сбывать его. Деньги за проданный крестьянам помещичий скот

тоже поступили к нему.

– Квиток-то дашь? – спрашивал иногда какой-нибудь

мужичок, только что внесший за корову деньги.

– Какой же тебе квиток,– говорил лавочник,– я вот тут тебя

запишу.

Он ставил на клочке бумажки какой-то крючок и совал

бумажку себе в карман, где у него были еще такие же бумажки.

– Не спутались бы,– говорил мужичок,– по разным карманам

бы разложил.

– На каждого черта особый карман, что ли, буду готовить? –

отвечал лавочник,– жирно будет, облопаетесь.

А потом и, правда, оказалось, что бумажки спутались:

неизвестно, кто платил, кто не платил, и выходило так, что будто

вовсе никто не платил, потому что, когда понадобились деньги

на покупку товара, денег никаких не оказалось.

– Да ведь бумажки-то ты с нас брал? – закричали все в один

голос.

– Брал,– ответил лавочник.

– Крючки-то свои ставил?

– Ставил.

– Ага, ставил? Так где ж они?

– Кто?

– Да бумажки-то эти с крючками?

– Он, должно, не в тот карман их клал...

91

– Чего галдите, вот ваши бумажки. Все тут записано.

Проверяй.

И вынул из кармана пачку смятых истертых бумажек. Все

посмотрели на бумажки и замолчали.

– Вывернулся, черт...

– Этот всегда вывернется. Вот отчетность бы завести, тогда

бы они попрыгали. А деньги-то у тебя где?

– Деньги разошлись. Где ж им быть? Что я их съел, что ли?

Очень мне нужны ваши деньги! – кричал уже лавочник.– Ежели

бы я квитанций вам не показал, могли бы орать, а раз все тут,

значит, и не галдите.

– Товар надо осмотреть,– сказал кто-то.

– Правильно. Веди в лавку. Зови дьячка для контролю.

Пришли в лавку, стали проверять. Оказалось, что в кассовой

книге, в графе, где стоят рубли и копейки, записано «поступило

три свиньи».

– Что-то они не в ту закуту попали,– сказал дьячок, держа

желтый табачный палец на графе и повернув к мужикам голову

с подпрятанной под воротник полукафтанья косичкой.

Ближние к дьячку нагнули головы к книге.

– Ты бы поаккуратней писал-то,– сказал кузнец малому,–

тебе тут рубли нужно писать, а ты свиней сюда нагнал!

– Это я спутался, их вон куда надо...– сказал черноносый

малый, полез правой рукой почесать затылок, и левая стала

подниматься.

– Ты, должно быть, не той рукой писал...– сказал Сенька.

– Поаккуратней надо,– сказал член комиссии,– а то, за тобой

не догляди, ты к весне тут целое стадо разведешь.

– Правильно, что ли? – спрашивали задние.

– Черт ее знает! Уж очень намазано чтой-то... Про свиней

прочли, а про деньги чтой-то ничего не разберешь.

– Это я тут ошибся да пальцем растер,– сказал малый

недовольно.

– Зачеркивал бы. А то скоро кулаком по всей книге начнешь

мазать.

Когда же с лавочником заговорили о земле, то он, сам

имевший 20 десятин купленной, говорил:

– С этим надо подождать, как там решат. Сейчас пока только

налаживаем. Без закону нельзя. Вот соберутся, тогда... Зато мы с

вас никаких налогов не берем.

92

Если кто-нибудь приходил к нему с запиской от Степана,

который просил выдать просителю кирпича на хату, лавочник

говорил:

– Нету кирпича. На школу пошел.

– Да ведь школы-то нету?

– Школы нету потому, что курсы решили строить.

– Да ведь курсы-то не построили?

– А, черт, пристал... У Николая спрашивай.

Проситель шел к Николаю.

– Кирпич из разломанной кухни брал? – спрашивал Николай.

– Брал...

– Ну, так какого же черта лезешь!

И выходило так, что все терпели от троих. С одной стороны,

от пустой головы Николая, с другой – доброй души Степана, с

третьей – от односторонне направленного номерного дара

лавочника.

– Этому черту в святые надо было идти, а не обчественными

делами заниматься,– говорили про Степана.

– Вот засели, окаянные, на обчественную шею. Когда ж это с

фронту придут?!

– Кто же это вам удружил таких? – спрашивал кто-нибудь из

мужиков.

– Сами, конечно. Кто ж больше? Ведь это какой народ...

93

Технические слова

На собрании фабрично-заводского комитета выступил

заведующий культотделом и сказал:

– Поступило заявление от секретаря ячейки комсомола о

необходимости борьбы с укоренившейся привычкой ругаться

нехорошими словами. Всемерно поддерживаю. Особенно это от

носится к старшим мастерам: они начнут что-нибудь объяснять,

рта не успеют раскрыть, как пойдут родным языком пересыпать.

Получается не объяснение, а сплошная матерщина.

Все молчали. Только старший мастер недовольно

проговорил:

– А как же ты объяснишь? Иной только из деревни пришел,

так он, мать его, ничего не понимает, покамест настоящего слова

не услышит. А как полыхнешь его,– сразу как живой водой

сбрызнут.

– Товарищи, бросьте! Семь лет революции прошло. Первые

годы, когда трудно было, вам не предлагали, а теперь жизнь

полегче пошла. Ну, если трудно, выдумайте какое-нибудь

безобидное слово и употребляйте его при необходимости.

Положим так: «Ах ты, елки-палки!..»

Старый мастер усмехнулся и только посмотрел на соседа,

который тоже посмотрел на него.

– Детская забава...

– Да, уж не знают, что и выдумать.

– Трудно будет, не углядишь за собой,– сказал рабочий с

серебряной цепочкой на жилетке.– Ведь они выскакивают не

замечаешь как.

– Товарища попросите следить.