Лоцман кембрийского моря

— Взяли сети, которые привезли, перекидали протоку эту… Елоньску. Наутро пришли — и радостно обрели: бог дал тысячу сельдей.

Помоляся, вытащили на берег рыбу и паки построили сети на том же месте. Наутро пришли — опять еще того больше рыбы, ино во всех людях дивно.

На третий день паки еще больше рыбы, полны сети напихал бог рыбы. В десять дней тысяч сорок сельдей им бог дал, а еще омулей и чиров, муксуна, чокура. И слезно и чудно то было время.

На той протоке без мала век прожили тихо, спокойно… Потом пришли с моря Андрей Роспопов Матигорец с товарищи. Они сказывали вести поморские плохие. Было слово и дело государево на двинян, что их немцы наймовали якобы провесть большие корабли немецкие в Мангазею.

Тобольские воеводы тогда били челом царю и прошали заказать крепко русским людям ходить в Мангазею морем, чтобы немцев не водили; чтобы на те богатые места немецкие люди дорогу не узнали и не ездили.

Царь указал на челобитной воевод — и стала та дорога, по государеву указу, в крепкой заповеди. Чтоб никакой человек тем заповедным путем из большого моря-окияна в Мангазейское море, ни из Мангазейского моря в большой окиян не ходил. А ослушникам за их воровство и измену быть кажненными злыми смертьми, и домы их велит царь разорити до основания.

От тех лет поморам стало худо жить — без промыслов…

Николай Иванович помолчал и заключил:

— Теперь ты знаешь про указ.

— Но русские жильцы пришли до указа, — возразил Семен. — Их-то за что казнить?

— А Матигорец?.. И еще потом приходили. Сказано — поморам стало хуже жить. Вот послушай, что было.

После Андрея Матигорца вскоре казаки с атаманом Ивашкой Ребровым набрели на Индигирку-реку с моря. Ивашка Ребров был из Мангазеи, а на Лене набрал товарищей и с ними ходил в далекие, от века неведомые земли для прииску вновь ясачных людей и приводу их под царскую руку.

Казаки приманивали новой землицы людей торговать и у них ымали жен и детей, животы грабили, насильства им чинили многие и от государевой руки тех диких людей отгоняли. Сами богатели многим богатством, а государю приносили малое.

Они брали ясак и аманатов на Индигирке. Ловили юкагирей и жесточью расспрашивали, где есть река Нерога и серебряная-де руда в ней, в горе. Казаки многих юкагирей из ума выводили. И попался им человек русский, из Русского жила, Аникей Тарутин, сын Иовов, Второва Тарутина правнук.

Он им попался повыше Момского улова на Индигирке.

Ивашко Ребров его спрашивал: «Как ты суды попал? Мы тебя не видали на Лене ино в Мангазее. Государевым счастьем нашли мы первые неясачных людей на Собачьей реке, а тебя государь пожаловал ли? Да кто тебя отпустил? А твои товарыщи, где они да и кто такие?»

Аникейко отвечал, что мы-су, русские жильцы на Индигирке, не сами и не отцы наши пришли суды. Отцы здесь родились, а пришли деды и прадеды Студеным морем, шли из Двинского устья. Мы ясаку не берем, аманатов не хватаем, а живем среди юкагирей миром и дружбой.

Ивашко Ребров закричал: «Воры вы-су, пришли неугожею дорогою, окианскою проливою, да много ли вас, воров, прокралось на Индигирку? Я, атаман, всех исподтиха выведу и на кого руку наложу, ему от меня свету не видать и из тюрьмы не бывать».

(Тут задумался Николай Иванович, спрашивал: «Что за место тюрьма?» Сеня ему объяснил.)

А все же вздивовался атаман, с неверием спрашивал: «Но в такой безмерно широкой пучине как вы узнали вашу воровскую дорогу?..»

Кричать стал на Аникея:

«Вы-де умыслили воровски, хотели привести немецких людей и государскою златокипящею индигирского землею и иными землями завладеть! Смертною казнею надлежит всем вам быть кажненными, злыми смертьми! Веди нас в ваше воровское жило, мы ваши домы разорим до основания».

Аникеюшко убежал от него ночью — прямо кинулся в Момскую щель.

В Момских горах Индигирка страшною водовертью сто верст венчается с вечным камнем. Плывет ли дерево, человек ли — всякого закрутит навек. Казаки ту стоверстную водоверть обошли великими горами в две недели. Дошли до Елонской протоки.

Аникеюшко же упросил юкагирей провесть его поскорее душегубкой. И душегубку их разбило, все шесть юкагирей венчаются с момской водовертью поныне.

Казаки нашли протоку, а людей не нашли и домов на усть-протоке не увидели, след один, а ныне то место запустошило. Ныне Русское жило где, никто в миру не ведает… А тебе Агафангел, отец твой, сказывал дорогу туда? Зырянина ты поведешь?

— Не говорил отец ничего о Русском жиле.

— А тогда не найдешь.

— А как же Зырянов найдет?

— Бесы ему помогут.

— Но Ивашке Реброву не помогли же.

— Надеемся. А зевать не будем.

— Так вот: Зырянов не думает казнить русских жильцов. Говоря между нами, указ государев давно отменен, — доверительно сказал Сеня.

— Толкуй, — сказал Николай Иванович. Он захмелел от вина. — Батя знает против тебя вдесятеро. Да что — в тыщу больше!

— Я в этом далеко не уверен. Кто он такой, этот батя?

— Кто такой старший мой братец?.. Он до Москвы добрался. Про Москву слыхал? — победоносно спросил Николай Иванович. — Батя в Москве сам побывал!.. Великие дары-дани московским государям… До Москвы шесть лет морем Студеным, а посуху того еще… Довез-таки…

Сеня вытаращил засиявшие глаза:

— Это поездом больше шести лет?..

Николай Иванович задумался и потянулся рукой к затылку. Тут-то у него и возникла мысль самому тоже съездить в Москву. Проверить положение на месте.

Директор сибирского треста, коротконогий толстячок, сидел на кровати в просторной общей спальне танхойского Дома колхозника.

На соседней кровати сидел заместитель директора Геологического института Академии наук Порожин. Аспирант Небель сидел возле него на стуле, предназначенном для складывания одежды.

Начальник экспедиции профессор Осмин сидел на стуле у изголовья своей кровати.

Один человек прохаживался в проходе между кроватей, потом принес стул из другой спальни и сел у столика под зеркалом. Он не принимал участия в обсуждении и до конца не произнес ни одного слова. Василий несколько раз нечаянно или невольно поглядывал на него, на его круглую грудь, настолько непомерную, что она казалась уродливой.

В спальне было еще несколько инженеров и работников треста и экспедиции. Перед ними стоял робкий мужичок-студент с беспомощно висящими руками, с манерами хорошо вышколенного батрака и скромно, по-ученически правильно и полемически фантастично излагал ученому собранию теорию Тетяева: целые хребты будто бы надвинулись на прибайкальскую низменность, Саяны, Тункинские, Китойские и Бельские Альпы похоронили под собою ранее существовавшую жизнь. Но до сих пор никому не удалось увидеть такое место, где смыкаются изверженные породы с погребенными осадочными…

— Но вы, имея шесть человек рабочих, — перебил аспирант Небель с открытой издевкой, — вы могли просто подкопаться под любой из этих хребтов и посмотреть, что под ним находится!

Василий перестал топтаться и почувствовал холодный ветер Выми-реки на лице, когда пороги уже видны перед плотом, И положил — греби прямо.

— Я так и сделал.

— Виноват, что вы сделали? — спросил Порожин.

— Я прошел туннелем под основание хребта, но никакого покровного надвигания не увидел по той простой причине, что его там нет, — сказал и не почувствовал ничего, ни тревоги, ни удовольствия, только свою способность провести неповоротливый плот, как свое гибкое тело, через жующие каменные челюсти порогов.

— Исключительная самонадеянность! — удивился Небель и даже тряхнул богатейшей чернокудрой шевелюрой.

— Третичные породы там не уходят под изверженные, а лежат над ними, как и полагается им, — и продолжал решительно и легко, как привык на Выми-реке, когда бородатые плотоводы слушали с уважением еще двенадцатилетнего лоцмана, сумевшего провести единственный плот в маловодье восемнадцатого года.