Великий тайфун

За фанзой был великолепно возделанный трудолюбивыми руками Фын Тяо огород, где зеленели лук, черемша, редис, огурцы.

Отдохнув часа два, охотники отправились на добычу.

Едва они углубились в лес, как вдруг из-за дуба, ударившись задними ногами о дерево, выскочила испуганная козуля. Это был красивый молодой самец. Дядя Ваня вскинул винчестер, выстрелил, самец взмахнул передними ногами, точно хотел прыгнуть, простонал и ринулся в кусты — только ветви хрустнули.

— Красивый выстрел! — одобрил Кочетков и побежал за дядей Ваней к убитому животному.

Виктор не разделял восторгов охотников. Ему было жаль козулю.

Охотники не стали больше охотиться. Кочетков освежевал зверя, и они вернулись к фанзе.

— Кому убивай-ла? — спросил китаец.

— Он убил, — указывая на дядю Ваню, ответил Платон.

— Хао! — похвалил старик.

Охотники сняли накомарники.

Дядя Ваня был в хорошем расположении духа и немедленно приступил к исполнению обязанностей повара: резал козулину на куски, надевал на шомпол и жарил на костре.

Между тем уже и вечер придвинулся. Невидимое, где-то на западе потухало солнце. Жара спала, но было душно. Земля, казалось, испаряла еще больше влаги. В лесу, и так довольно молчаливом, стало тише, будто он вдруг опустел. Вместе с тишиной, с сумерками, надвигавшимися отовсюду из-за деревьев, пришла грусть. Природа всегда грустит, когда солнце покидает землю. Виктор вспомнил, как хорошо Василий Рудаков говорил о закате солнца: «Это не только закат солнца. Это уход в вечность одного дня человеческой жизни». Вот и сейчас уходил безвозвратно день жизни — загадочной, непостижимой человеческой жизни.

Ужин был готов. Поели козулины, напились чаю и, усевшись у входа в фанзу, где не переставая дымил костер, повели беседу. Фын Тяо подложил в костер хвороста и какой-то дымной травы, набил трубочку листовым табаком и сел на корточках возле дымокура.

Сумерки сгущались. В лесу одиноко раздавались голоса птиц.

Вот где-то близко жалобно вскрикнула какая-то, должно быть совсем маленькая, птичка:

— Лиу…

И сейчас же, словно в ответ ей, где-то далеко глухо отозвалась другая:

— Ван-га-го…

Старик Фын Тяо, покуривая трубку, напряженно прислушивался к лесу.

А в лесу тосковала маленькая птичка:

— Лиу… лиу… лиу…

И едва она умолкала, как раздавался далекий, тоскующий зов:

— Ван-га-го… ван-га-го…

Сколько Виктор ни вслушивался в пение птиц, обе они кричали чередуясь, словно сговорились. Крикнет одна отрывисто:

— Лиу…

И ей отвечает другая — глухо, размеренно:

— Ван-га-го…

— Твоя слышит? — вдруг загадочно спросил Фын Тяо, вынув изо рта трубку.

— Слышу, — ответил Платон.

— Твоя понимай?

— Что понимай? — Платон не понял вопроса старика.

— Его кричи, твоя понимай? — опять спросил старик.

— Ну, поют птицы.

— Твоя не понимай, — сказал старик, сунул трубку в рот и молча стал смотреть перед собой узкими глазами, от которых во все стороны бежало бесчисленное множество мелких, сухих морщинок.

Платон попросил старика сказать толком, о чем он говорит.

Сначала нехотя, а потом все с большей охотой Фын Тяо стал рассказывать. Платон внимательно слушал его.

— Что он говорит? — спросил Виктор.

— Интересную вещь рассказывает.

— О чем?

— Я переведу. Постойте.

Вот что рассказывал старик:

— Да, это птицы, но птицы особенные. Оки поют, словно перекликаются, словно зовут друг друга. Одна говорит: «Лиу». Другая говорит: «Ван-га-го». Они никогда не сходятся не только на одном дереве, но их не видели хотя бы на двух соседних деревьях…

— Рассказывай дальше, Фын, — просил Платон,

Старик рассказывал:

— Много лет назад в китайской деревушке, на месте которой теперь растут высокая трава и молодые деревца дуба и дикого винограда, жили два пастуха-китайца. Одного звали Ли У, другого — Ван Га-го. Одинокие, они с ранних лет жили под одной кровлей и были нежно и глубоко привязаны друг к другу.

Зима сменялась летом, лето — зимой, уходили старые годы, приходили новые, а Ли У и Ван Га-го не переставая ревностно пасли деревенское стадо черных свиней.

Но вот однажды под вечер, когда пришло время собирать разошедшихся по лесу свиней, на зов Ли У Ван Га-го не ответил…

Это было впервые за много лет, и Ли У это обстоятельство показалось странным. Предчувствие недоброго сжало его сердце.

Пригнав свиней в деревню и сообщив об исчезновении Ван Га-го, он бросился обратно в лес.

Дрожа от страха, Ли У бегал по лесу и что было силы звал своего друга:

«Ван Га-го! Ван Га-го!..»

Звал и прислушивался… Птички пугливо вспархивали с деревьев. И кто-то большой, лохматый гулко разносил по лесу:

«Га-го… га-го… га-го…»

Ван Га-го не откликался.

Время шло. Бог ночи протянул руку в небо, и солнце скрылось где-то далеко за тайгой. Веселые духи дня затихли, разбежались, притаились — кто в дупле, кто под камнем, кто под корнями старых деревьев. Отовсюду надвинулись таинственные призраки. Лес замолк. И только Ли У метался в лесу и кричал:

«Ван Га-го!»

Да лес вздрагивал и зловеще повторял:

«Га-го… га-го… га-го…»

Долго Ли У бегал по лесу и вдруг почувствовал, что никогда не найдет своего друга. И великая тоска вошла к нему в душу. Он сел на поваленное дерево и заплакал.

«Пропал Ван Га-го, пропал. Или тигр неслышно унес его, или злой дух сбил с пути и зазвал в тайгу».

Тревожно стало в лесу, качались странные тени, ночь уже притаилась под деревьями. А Ли У все сидел на пне и плакал…

И вдруг он услыхал свое имя.

Ли У весь встрепенулся и замер.

«Ли У!» — снова раздалось где-то.

И слезы радости брызнули из глаз Ли У.

«Ван Га-го!» — крикнул он и бросился в ту сторону, откуда доносился голос друга.

Но сколько ни бежал Ли У, голос Ван Га-го казался далеким и раздавался то в одной стороне, то в другой. Ли У останавливался, прислушивался, звал друга и снова бежал…

Радость покидала его, тревога сжимала сердце. Он уставал, запинался в темноте за обнаженные корни старых дубов, падал, жесткие ветки больно хлестали по лицу. А Ван Га-го все звал его, и неземная скорбь была в голосе друга.

Отчаяние охватывало Ли У, сомнение холодило мозг.

«Что же это значит? — думал Ли У, слыша, как его имя произносилось то в одной стороне, то в другой. — Что же это значит, о жестокие боги?!»

И Ли У всматривался с мольбой в синее небо, где ярко горели звезды, и просил всемогущих богов:

«Зачем вам Ван Га-го? Зачем?.. Отдайте мне друга! Отдайте!»

И с тоской звал:

«Ван Га-го!.. Ван Га-го!»

Звал и бежал и бежал… все дальше и дальше… туда, где лес становился непроходимой тайгой…

На другой день жители деревни услыхали пение двух странных птиц, которых прежде никогда не слыхали и не видали и которые произносили имена их пропавших пастухов.

Пастухи погибли в тайге, — закончил легенду искатель женьшеня, — но их души перевоплотились. В образе птиц Ван Га-го и Ли У до сих пор безнадежно ищут друг друга.

В лесу тоскливо вскрикивала птичка:

— Лиу… лиу…

И далеко глухо плакала другая:

— Ван-га-го… ван-га-го…

Улеглись спать на канах. Но Виктору не спалось. Он весь был во власти рассказа Фын Тяо, глубоко верившего, конечно, в правдивость легенды. Старый китаец владел не только секретом, помогавшим ему отыскивать животворящий корень жизни, он, как ему, вероятно, казалось, проник в самую глубину сокровенной тайны, которую хранила тайга.

Виктор поднялся с кана, снял крючок с низкой двери, вышел из фанзы и присел на скамеечке.

Кругом стоял темный, совсем умолкнувший лес. Звери и птицы спали. Тишина изредка нарушалась лишь хохотом филина.

Глядя на этот темный лес, слушая его мертвую тишину, трудно было представить себе, что за этим лесом, за горами, на огромных пространствах России бушевал великий тайфун…