Пламя над тундрой

— Пошли, — Новиков повернулся спиной к городу. Едва они сделали несколько десятков шагов, как увидели новую россыпь огней. Они лежали где-то в долине.

Спотыкаясь о мокрые камни, путники через час дошли до высокой, похожей на небоскреб, мельницы и услышали гул. День и ночь на мельнице мололось американское зерно. Выгоднее было его молоть здесь — мука и отруби шли за хорошую цену.

Недалеко от мельницы, в переулке, стоял темный приземистый домик.

Новиков осторожно постучал дважды в темное окно. Тотчас открылась дверь, и мужской голос тихо произнес:

— Входите. — Незнакомый человек провел их в кухню. Сняв мокрые плащи, Новиков и Берзин направились в соседнюю комнату. У небольшого круглого стола перед раскрытой книгой сидел Роман. Он поднялся навстречу вошедшим:

— Здравствуйте, товарищи! Промокли? Неприятная погода. — Роман крепко пожал руки вошедшим. Он внимательно рассматривал Берзина. «Так вот каков этот латыш, которого прозвали Железным комиссаром. По виду не скажешь. Худ, щеки провалились, глаза запали и лихорадочно блестят, а губы ярко-красные и сухие, точно у него жар. Да, чахотка никого не красит. Проклятая болезнь. — Роман даже заколебался: — Вправе ли мы его посылать на Север. Здесь тоже нельзя оставаться. Дождливый Владивосток опасен не только погодой для Августа, но и колчаковцами. За голову Железного комиссара много обещано. А как Берзину будет на Чукотке? Может, лучше, где мороз, чистый воздух? Да что гадать. Решение комитета есть, и надо его выполнять. В работе человек меньше чувствует свою болезнь, не поддается ей».

Роман ласково похлопал по плечу Берзина:

— Готовьтесь в дорогу, Август Мартынович!

— Давно готов! — ответил Берзин и сдержанно улыбнулся. — А то у меня создалось впечатление, что вызвали меня во Владивосток для отдыха. Вот жена Николая Федоровича закормила, даже толстеть начал!

Он сухо закашлялся и привычным жестом взялся за грудь. На крутом лбу заблестели мокрые капельки нота.

— Так, легкая простуда, — виновато сказал Берзин, заметив, как помрачнели лица товарищей.

— Эта погода всех донимает, — кивнул Роман, понимая, что участливые слова или расспросы о здоровье могут только обидеть Августа.

— Так вот, Август Мартынович, тебе придется еще несколько деньков пожить здесь, а потом с Мандриковым отправитесь в далекие края. С Михаилом Сергеевичем вам приходилось встречаться?

— Нет. Но слышал многое.

— У вас будет время обстоятельно познакомиться. — Роман повернулся к Новикову и увидел, что тот дремлет, привалившись к спинке дивана. «Устал. Надо ему отдохнуть. Вот только отправим Мандрикова и Берзина», — решил Роман.

Он окликнул рабочего. Тот открыл глаза, помотал головой, с досадой выругался:

— Вот черт, кажется, храпака дал.

— Собирайся, Николай Федорович! — Роман почувствовал, что и сам отчаянно устал. Веки отяжелели, и все тело жаждало покоя, но он прогнал эту мимолетную слабость. — Завтра вечером приведешь Мандрикова сюда.

Во дворе хлопнула калитка. Все невольно посмотрели на закрытые ставнями окна. Роман вытащил из кармана браунинг, зарядил его и снова спрятал в карман. Сделал он это спокойно, неторопливо, но быстро и ловко.

— Сегодня вроде гостей больше не должно быть, — объяснил он.

Август и Новиков последовали его примеру.

В окно кто-то дважды отрывисто постучал:

— Сигнал наш. Но кто бы это мог быть? — Роман убавил свет в лампе, и комната погрузилась в полумрак. Он сказал Новикову: — В случае чего, погасишь…

Роман вышел из комнаты. Новиков и Август прислушались. Скрипнула дверь. Видно, кого-то впустили. Из кухни донесся разговор, быстрый, но негромкий, — нельзя было разобрать ни одного слова. Голоса смолкли, и снова тихо стукнула дверь. В комнату вернулся Роман. Был он взволнован.

— Что случилось? — не выдержал Новиков.

— Случится еще. — Роман достал из лежавшей на столе пачки папиросу и, подкрутив фитиль, прикурил от лампы. Выдохнув дым, он сказал:

— На рассвете колчаковцы повезут на Коврижку расстреливать человек пятьдесят. И Мохова тоже.

Новиков вздрогнул, поднялся с дивана. Ему нестерпимо захотелось закурить. Он вытащил из кармана пустую трубку, пососал, спросил:

— Как их повезут?

— На вокзале загонят в вагон, а у станции Седанка перегрузят на катер и… — Роман быстро несколько раз затянулся.

— Надо спасать Антона, — не выдержал и быстро заговорил Новиков. — Я подберу людей.

— О Мохове и других не беспокойся, — остановил его Роман. — Их освобождением займутся красные десятки. А ты немедленно выручай Мандрикова. В час ночи начнется облава в Голубинке. — Роман достал часы. — Час с небольшим осталось.

— Неужели колчаковцы что-то пронюхали? — Новикова охватила тревога, он встал, заторопился: — Ну, я иду…

— Я с вами, — поднялся Берзин и просительно посмотрел на Романа. — Верный глаз и меткая стрельба в темноте не лишние бывают.

— Вы останьтесь, — твердо, не терпящим возражений тоном сказал Роман и поторопил Новикова: — Ну, иди. Мандрикова приведешь сюда. Только приходи без хвостов. — Товарищ Роман улыбнулся, давая понять, что он уверен в Новикове и последние слова шутка. Подтолкнув Новикова в спину, он вышел за ним. — За Антона не беспокойся. Сегодня он будет на свободе.

— Дай-то бог, — вздохнул Новиков, которому хотелось принять участие в спасении Мохова, и это знает Роман, но не пускает его. Значит, так надо. Вздохнув, Новиков нахлобучил мокрую кепку с разбухшим картонным козырьком и вышел в дождливый мрак.

— Беспокойная сегодня ночка, Август Мартынович, — сказал товарищ Роман, вернувшись в комнату. Он снова закурил папиросу. Член подпольного обкома опустился на стул против Берзина и заговорил: — С сегодняшнего дня станешь Дмитрием Мартыновичем Хвааном. Получишь документы, самые подлинные, даже Фондерат из контрразведки к ним не придерется. Хваан, — повторил Роман и улыбнулся. — Фамилия, конечно, сложновата, ну да сойдет. Привыкай к ней, а о своей, настоящей, даже во сне не вспоминай.

Берзин кивнул с улыбкой:

— Куда же обком партии пошлет меня с такой фамилией?

Роман ткнул папиросу в пепельницу, переполненную окурками, уперся ладонями в стол и медленно, точно преодолевая огромную тяжесть, поднялся:

— Об этом разговор будет завтра. Оставайся здесь. Никому не открывай двери. У нас есть ключи. — Ну, мне пора. Не жди, ложись отдыхать. — Роман ушел.

Берзин остался один. Он обошел квартиру, состоявшую из двух бедно обставленных комнат, и, погасив лампу, прилег на узенький диван. Темнота навалилась многотонной тяжестью. Ему хотелось сбросить ее, вскочить, ринуться вслед за Романом. Товарищи ушли на опасную операцию, а он лежит. Но Август только пошевелился, шумно перевел дыхание и сказал себе: «Спокойно, Август. Ты не истеричка и не герой из синематографа. Выполняй приказ партии». Он мог гордиться собой. Берзин беспрекословно подчинялся партийной дисциплине. Когда, после чехословацкого мятежа, ему приказали скрыться из Хабаровска, он немедленно и точно выполнил это, хотя и жаль было уходить от боевых дел. Так же аккуратно он выполнил другое указание — перебраться во Владивосток и терпеливо ждать, когда партия даст ему новый боевой приказ. Его он получит скоро. Вот уже у него новая фамилия. Значит, скоро снова за работу. У Берзина бродили, кипели силы, рвались наружу. Ему было трудно оставаться в бездействии, но он мог себя сдерживать, какой бы ни была сложной обстановка, Товарищи ни разу не видели его возмущенным, плохо владевшим собой, раздраженным или нетерпеливым. Они удивлялись его выдержке, не подозревая, что у него до предела были напряжены нервы. Он сдерживал голос, в самые трудные минуты не позволял прорваться чувствам, отразиться на лице, лишь чуть замедленной в такие минуты у него становилась речь да светлели глаза.

«Железный Август» — назвал кто-то из железнодорожников Берзина, когда он был комиссаром станции Хабаровск в восемнадцатом году. Произошло это при очень драматических обстоятельствах.