Утренний бриз

Женщины, поддерживая друг друга, медленно шли сквозь пургу. Каждый шаг давался с большим напряжением. Они сделали большой крюк, обошли стороной здание ревкома и, выйдя на лед лимана, направились к яранге Ульвургына.

Наташе дорога казалась бесконечной, долгой и мучительной. Она часто спотыкалась о мелкие торосы, которыми был покрыт лиман.

А пурга крутила вокруг них снег, обвивала белыми змеями ноги, толкала, била со всех сторон; лицо деревенело от холода.

— Ой! — вскрикнула Наташа и остановилась.

— Что с тобой? — схватила ее за плечи Нина Георгиевна.

— Нога… ударила, — Наташа от жгучей боли едва произносила слова. Она до крови разбила пальцы на ноге, ударившись об острую льдину. Мягкие торбаса не смягчили удар.

Наташа сделала шаг и, снова охнув, присела на лед.

— Не могу идти.

— Отдохнем чуточку, — Нина Георгиевна держала руку на плече Наташи. — Передохнем и пойдем. Здесь немного осталось.

— Я не смогу… — Наташа осторожно потрогала ногу, и острая боль пронзила ее. — Я, кажется, сломала пальцы…

— Это тебе только кажется. Просто больно ударилась. Присаживайся…

Едва они присели на льдину, как мороз сразу же напомнил о себе: он шершавыми ледяными щупальцами забирался под одежду и заставлял съеживаться. Женщины теснее прижались друг к другу. Пурга, точно обрадовавшись, что они перестали с ней бороться, стали неподвижными, заплясала вокруг них, все туже и туже затягивая петли снега и холода.

Нина Георгиевна поймала себя на том, что она начала дремать. Так удобно сидеть, прижавшись к Наташе и зарыв лицо в колени. Ноги больше не скользят по льду, не стонут от усталости. Приятная истома охватывает все тело. Становится тепло, и не нужно больше напрягаться, не нужно двигаться, а можно отдыхать и неторопливо думать…

«Так и замерзнуть недолго», — испуганно подумала она и сильно потрясла за плечо притихшую Наташу.

— Поднимайся, поднимайся. Пошли. Слышишь?

— Я не могу, — слабым голосом откликнулась Наташа. — Нога…

«Видимо, и она начала дремать», — подумала Нина Георгиевна и требовательно сказала:

— Попробуй. Ну-ка…

Она подхватила Наташу под руки и помогла ей встать. Наташа сделала шаг и, вскрикнув от боли, чуть не упала.

— Ничего, ничего, — успокаивала и ободряла ее Нина Георгиевна. — Это только сейчас больно, после отдыха. Обхвати меня за шею. Вот так. И пойдем, мы дойдем…

— Нет, я не смогу и вас замучаю, — бормотала Наташа. — Идите вы одни, потом за мной придете…

— Не говори глупостей! — прикрикнула на нее Нина Георгиевна. — Идем! Идем! Шагай! Опирайся На меня!

Сделан один шаг, второй. Идти трудно, но они идут, идут очень медленно сквозь ночь и пургу по лиману, и кажется, что сил у них осталось всего лишь еще на один шаг. Но вот сделан и он, и следующий, и новый…

Была уже глубокая ночь, когда они подходили к отвесной скале, под прикрытием которой стояла яранга. Было слышно, как пурга хлещет по шершавым шкурам, покрывавшим ярангу. Нина Георгиевна на ощупь нашла вход и, откинув тяжелую шкуру, которая закрывала треугольное отверстие, почти втащила в ярангу Наташу. Женщинам показалось, что здесь очень тепло. Они стояли, чуть покачиваясь от усталости. Перед ними в темноте тлели едва заметные остатки костра.

— Ринтынэ! — позвала Нина Георгиевна жену Ульвургына.

Из темноты донесся неразборчивый ответ. Нина Георгиевна сказала Наташе:

— Хозяева в пологе, — и снова позвала. — Ринтынэ!

Послышался шорох, и внезапно в темноте появился свет, ударил в глаза женщинам. И хотя он был слабый, они зажмурились, настолько он им показался ослепительным. Приподняв рукой низ полога, вышла маленькая женщина и, взглянув на ночных гостей, удивленно воскликнула:

— Ка кумэ! Ниня докорт!

Жена Ульвургына не могла правильно произнести имя Нины Георгиевны и слово «доктор» и называла ее по-своему.

— Я, я, Ринтынэ, — Нина Георгиевна повела Наташу к пологу. — Помогай мне!

Увидев, что Наташа хромает и с трудом передвигается, Ринтынэ бросилась на помощь. Они ввели Наташу в полог. Чоыргын опустился за ними. Нина Георгиевна осторожно усадила Наташу на моржовые шкуры, устилавшие полог, и сама, с облегчением вздохнув, присела рядом. Обе чувствовали себя совершенно обессиленными. У жены Ульвургына было приятное лицо, в котором отдаленно угадывались европейские черты, — более высокая и узкая переносица, широко открытые глаза и острый подбородок с ямочкой достались ей от отца, которого она никогда не видела. Какой-то моряк-зверобой двадцать лет назад провел зиму на этом берегу, и его временной женой была мать Ринтынэ. Потом, с приходом весны и кораблей, моряк уехал и больше не возвращался. Мать Ринтынэ скоро о нем забыла, как забывали многие женщины своих временных белолицых мужей.

Ринтынэ сдвинула моховой фитиль на край плошки, в которой был нерпичий жир, и язык пламени разросся. В пологе стало светлее.

Забрав залепленные снегом одежды женщин, Ринтынэ вышла из полога. Проснулись дети Ульвургына, высунули из-под груды шкур свои круглые головы и спросонья испуганно прижались друг к другу, но тут старший сын Ульвургына, очень похожий на мать, узнал Нину Георгиевну и улыбнулся ей.

Из-за полога донеслись глухие удары. Это Ринтынэ выбивала снег из кухлянок женщин.

— Давай посмотрим твою ногу, — Нина Георгиевна осторожно сняла с Наташи торбаса, меховой чулок И затем шерстяной. Когда Нина Георгиевна дотронулась до распухших пальцев (с двух были сорваны ногти), Наташа не смогла сдержать стона. То, что увидела Нина Георгиевна, сильно огорчило ее и обеспокоило. «Наташа теперь совсем не сможет двигаться. Как же быть? Мы не можем жить здесь, в яранге. Нас скоро обнаружат. Надо уезжать как можно дальше от Ново-Мариинска. Куда? Наверное, надо в Марково или лучше в какое-нибудь стойбище».

Нина Георгиевна осторожно обследовала ногу Наташи и обрадовалась, обнаружив, что суставы не повреждены.

— Сейчас мы обмоем твои раны, перевяжем, и все будет хорошо, — как можно веселее и беззаботнее сказала она. — Ты просто ушиблась сильно…

Тут Нина Георгиевна вспомнила о своей сумке с медикаментами и пожалела, что не захватила ее с собой. Как бы она сейчас пригодилась. Наташа молчала. Она все еще не могла прийти в себя от всего случившегося и думала об Антоне. Где он? Что с ним? Может быть, и он уже убит и его тело лежит под снегом? Слезы вновь навернулись на ее глаза. Это заметила Нина Георгиевна и ласково погладила Наташу по плечу:

— Не надо, Наташенька, девочка моя. Все будет хорошо. Вот увидишь.

Вернулась Ринтынэ. В меховом пологе стало совсем тесно. Нина Георгиевна обратилась к чукчанке:

— Чай пауркен…

Жена Ульвургына закивала головой. Она улыбалась, довольная, что к ней в эту пуржистую, тревожную ночь пришла Нина Георгиевна, которая избавила и ее и детей от болячек, вернула им чистые лица. Была довольна Ринтынэ и приходом Наташи. Чукчанка в последнее время все больше убеждалась, что знакомство и дружба с русскими, которые подняли к небу большой лоскут материи цвета горячей крови только что зарезанного оленя, приносит счастье. Об этом ей много говорил и Ульвургын. При мысли о муже Ринтынэ прислушалась к завыванию пурги. Где-то сейчас ее муж? Может быть, спит под снегом с собаками, а может, пережидает пургу где-нибудь в яранге. Она не беспокоилась о нем. За поездку с русскими Ульвургын должен хорошо заработать, размышляла Ринтынэ, а тогда можно будет взять у купцов разных товаров.

Ринтынэ снова вышла из полога и вернулась с мороженой рыбой и мясом. Сейчас она накормит гостей строганиной и напоит крепким чаем.

Хлопоча, Ринтынэ все время посматривала на женщин, которые сидели молча. Они лишь изредка скупо обменивались словами. У женщин были очень грустные глаза и лица. Значит, еще более грустно у них на сердце. Ринтынэ вспомнила стрельбу на посту. Стрельба испугала ее, и она не выходила из яранги… Она помнит, как однажды пьяные охотники на моржей с американского судна начали на берегу стрелять друг в друга. Посмотреть, что случилось, сбежались почти все жители поста, и многие чукчи не вернулись тогда в свои яранги. Зверобои убили их.