Утренний бриз

Она увидела, что у открытого сейфа, боком к ней; стоит Бирич. Он торопливо просматривал бумаги. Вот какой-то лист заинтересовал его. Бирич быстро пробежал его глазами и затем рывком выдрал из папки, смял в кулаке и хотел сунуть в карман, но в этот момент Нина Георгиевна громко крикнула:

— Руки вверх!

Бирич в испуге выронил из рук папку, растерянно взглянул на Нину Георгиевну, еще плохо соображая, что произошло, но тут же потянулся к своему револьверу, лежавшему на столе.

— Назад! — рядом с Ниной Георгиевной появился Клещин.

Бирич под двумя направленными на него револьверными дулами отступил назад. Клещин подошел к столу и, взяв браунинг, сунул его себе в карман, потом обыскал Бирича, нет ли у того еще оружия.

Бирич стоял с поднятыми руками, бледный, как неверный свет этого пуржистого раннего утра. Голова его мелко дрожала.

Клещин вернулся к Нине Георгиевне:

— Я за ним присмотрю. А вам двумя руками сподручнее собрать бумаги.

Нина Георгиевна стала выбирать из сейфа бумаги. Она сложила их в общую небольшую стопку, не забыв и ту папку, которую выронил Бирич, затем поискала глазами какую-нибудь бечевку, чтобы связать бумаги, и увидела разорванную карту. Она напомнила ей о многом. Нина Георгиевна с тяжелым сердцем оторвала неширокую поломку от карты и перевязала стопку документов.

— Я… я… не виноват… я прошу… — заикаясь, заговорил Бирич. Он думал, что вот сейчас, выходя из кабинета, большевики убьют его. — Я могу вам много заплатить… я скажу… кто стрелял… я…

— Молчи, гад! — прикрикнул на него Клещин. — Мы об тебя не будем руки марать. Ты по суду будешь отвечать. А сейчас запомни: мы уходим. Если ты бросишься за нами и поднимешь крик — получишь пулю. — Клещин покачал своим браунингом. — Оставайся здесь еще на полчаса.

— Хорошо, хорошо, — закивал Бирич, еще не веря в свое спасение. — Я буду здесь, я тут останусь… Вы не беспокойтесь… Я сделаю все, что вы хотите…

— Все? — переспросил Клещин.

— Все, вот ей-богу, — Бирич быстро перекрестился, но тут же снова испуганно поднял руки.

— Тогда слушай! — Клещин чуть помедлил. Нина Георгиевна с недоумением смотрела на него. Надо уходить, Чего же Клещин медлит? Что он задумал? Иван Васильевич продолжал:

— Вчера мне прострелили руку. Бежать в тундру я не могу. С одной рукой не управиться с собаками…

— Пойдем, Иван Васильевич! — сказала Нина Георгиевна. Спокойствие, которое до сих пор владело ею, начало ей изменять. Каждую минуту кто-нибудь мог зайти в ревком.

— Вы идите, Нина Георгиевна, — ответил Клещин. — А я посторожу господина Бирича. Мне есть о чем с ним поговорить!

— Не уходите! — закричал Бирич. — Он убьет меня.

— Не трону. По себе не суди, — оборвал его Клещин. — А вы уезжайте, Нина Георгиевна. Я не знаю где вы будете, но меня вы всегда найдете здесь, не посту. Господин Бирич защитит меня от своих дружков.

— Да-да, конечно, — обрадованно закивал Бирич поняв, о чем говорит Клещин. — Вас не тронут! Вас не тронут! Я защищу, только сохраните мне жизнь!

Нина Георгиевна непонимающе смотрела на Клещина. Он, член ревкома, надеется, что враг спасет его. Тот самый, который убил его товарищей? Или она не верно поняла слова Клещина?

— Как же так? — недоумевающе спросила она. — Вы останетесь и…

— Господин Бирич клянется, что защитит меня от контриков, — Клещин понизил голос и тихо шепнул Нине Георгиевне: — Это единственная надежда остаться в живых. Кто меня вывезет сейчас, на чем? Да замолчите вы!

Последние слова Клещина относились к Биричу который в исступлении кричал:

— Клянусь, клянусь! — Нина Георгиевна подумала, что, пожалуй, это не так уж и глупо. Она решила вначале укрыть и его в яранге Ульвургына, но теперь отказалась от этой мысли. Это было и сложно и опасно. К тому же, судя по всему, у Клещина опасное ранение, и она не сможет там, в яранге, оказать ему помощь. Но вслух сказала:

— Вы уйдете со мной, Иван Васильевич. Мы сейчас уедем с поста, нарты ждут нас! — Нина Георгиевна лгала, чтобы ввести в заблуждение Бирича, и это понял Клещин. Он хорошо знал, что никаких нарт сейчас в Ново-Мариинске достать невозможно. Нет их и у Нины Георгиевны. Где, кстати, она сама нашла убежище? Раз она ему не сказала, значит ему и, не нужно знать. Он отрицательно покачал, головой:

— Нет, я остаюсь. Я ранен, вы понимаете?.. Уходите!

— Прощайте! — Нина Георгиевна коснулась рукой руки Клещина. — Прощайте, Иван Васильевич!

Потом бросила на Бирича полный ненависти взгляд:

— Если хоть один волос упадет с головы Клещина… Тогда вам не жить. Не я — так другие!..

— Я клянусь… — Нина Георгиевна уже не слушала, что дальше говорил Бирич. Она, прижав к себе связку ревкомовских бумаг, побежала к выходу…

Ново-Мариинск точно обезлюдел, вымер. Над ним летела пурга, крутилась между домов, наступала со всех сторон снеговыми волнами, которые все вышей выше поднимались у стен, закрывали маленькие оконца и двери.

Ни Нина Георгиевна, ни Клещин, вышедший за ней через десяток минут, никого не встретили на улице и никем не были замечены. Пурга оберегала их. Она старательно заметала их следы.

Бирич все еще продолжал стоять с поднятыми руками, хотя Клещина уже не было в дверях и давно затих шум его шагов. Павел Георгиевич совсем обессилел. Он все еще не верил, что остался жив, что ревкомовцы не убили его. Почему? Биричу это казалось настолько неестественным и нелепым, что он заподозрил ловушку. Наверно, ревкомовцы спрятались в коридоре, и, когда он выйдет, они выстрелят ему прямо в лицо.

Бирич с трудом заставил себя опустить руки. Его все же что-то толкнуло к двери, хотелось проверить, действительно ли ревкомовцы ушли, оставили его. Он сделал два шага и в изнеможении опустился на стул. Ноги не держали Павла Георгиевича. По его лицу лился холодный пот. Он навалился грудью на стол и несколько минут сидел неподвижно. Взгляд его блуждал по комнате, и ему казалось, что все он видит точно впервые и замечает то, на что обычно не обращал внимания.

Сначала он смотрел на тяжелый из темного металла чернильный прибор, залепленный пятнами чернил. У подставки для карандашей, сделанной в виде распускающейся лилии, была надломлена ножка. Скользнув взглядом по комнате, он задержался на открытом сейфе. Во многих местах снаружи коричневая краска потрескалась и отлетела. На толстой дверце с блестящей никелированной ручкой, с внутренней стороны, виднелась зеленовато-красная фабричная марка, обведенная тонкой золотистой рамкой. Павел Георгиевич хорошо разглядел средневековый, с множеством башен замок на вершине холма. Затем взгляд Бирича скользнул по пустым полкам сейфа. Совсем недавно там лежали так необходимые ему документы, но сейчас он почему-то даже не ощутил горечи, была Только усталость.

Павел Георгиевич, упершись руками в стол, поднялся, подошел к сейфу, закрыл скрипнувшую дверцу и повернул торчавший в замочной скважине ключ. На кольце висело еще несколько ключей. Их Бирич убрал в карман, машинально дернул за ручку, проверяя, закрыт ли сейф, и медленно направился из кабинета.

Он был потрясен не только появлением ревкомовцев, не только тем, что остался жив, но их необыкновенным спокойствием, уверенностью, с какой они забрали бумаги и сообщили ему, что Клещин остается в Ново-Мариинске и за его сохранность отвечает он, Бирич. «Да как они смеют! Какая наглость! Их сейчас же схватят и пристрелят, как собак, стоит только мне крикнуть», — думал Бирич, но знал, что он не только не крикнет, но и будет оберегать Клещина. Почему? В благодарность за то, что ревкомовцы его не убили? Чепуха. Он бы, не задумываясь, немедленно уничтожил Клещина, если бы не новая, все крепнущая мысль о том, что этого большевика он должен взять под свою защиту. И чтобы об этом знали все! «Черт его знает, как все обернется, — думал Бирич. — Американцы могут исчезнуть неожиданно, а из Петропавловска или Владивостока так же неожиданно появятся большевики. И если я им попадусь в руки? К стенке сразу поставят. А тут будет козырь». Павел Георгиевич все больше и больше приходил к убеждению, что именно так и надо поступить. К нему возвращалось хорошее настроение. Правда, жаль, что из-под носа унесли документы ревкома, но черт с ними. Теперь они исчезнут надолго.