Лоцман кембрийского моря

— Найдем вам нефть. Это мы сделаем для вас… раз в жизни. Разрешите узнать имя-отчество?.. Как раз мы нуждаемся временно в легкой работе, после расшатанного организма на Кузнецкстрое. Так что нефть найдем, Василий Игнатьевич!

Вот какие это были огольцы, и они бесили Зырянова весь месяц на Байкале.

Сергей и Андрей, каштановолосые, сероглазые потомки первых русских в Сибири, неутомимые и крепкие, как медвежата, неподатливые, как дубки, совсем не обращали внимания на своего нанимателя и начальника и делали только то, что Сеня «одобрял».

Ваня отделывался от неугодной работы якобы незнанием русского языка и без стеснения пользовался тем же русским в других случаях — немногословно и очень точно. Ваня пришел с Эргежея, на Лене. Он казался очень серьезным с виду благодаря неподвижным чертам лица.

Женя никогда не спорил с Зыряновым, очень ловко уступал стычку товарищам и охотно занимал позицию заинтересованного наблюдателя… Он привык с младенческих лет к неограниченной охотничьей вольности — стройный, гибкий эвенк с реки Полной, на Лене; по-старому — тунгус.

Но кроме непослушания и безответственности у всех пятерых стало проявляться еще нечто общее — неуловимое, но существенное: тяга к независимости и равенству.

Затянувшаяся в Сибири гражданская война была для них детским воспоминанием. Их старшие братья отдавали жизнь за революцию; но теперь победа одержана была окончательно, завоевана. От младших братьев уже не требовалась жертва жизнью, а только труд учебы и строительства социализма.

Весь народ работал для своих ребят, уделяя каждому часть своей великой жизни. И каждый советский человек, от старого до малого, должен был уделять народу часть своей жизни, работая для всех и учась для всех.

Первая пятилетка социалистического строительства при самом своем начале дала ребятам уверенную жизнь. Советская страна становилась вся общим родительским домом для них, и жизнь становилась общей.

Жене, Сене, Ване, Сергею, Андрею казалось по недостатку образования, что жизнь вся принадлежит каждому человеку безраздельно. Они хотели пользоваться общею жизнью только для себя. Они не знали, что живут с такой уверенностью не сами по себе, а за общий счет участников строительства, и нечестно недоплачивать народу.

Что, если сбегут и даже до Байкала не дойдут?

Зырянов думал: «…И унесут свои отличные кузнецкстройские лопаты? Прихватят и мой рюкзак, чтобы добро не пропадало». Во избежание этого он с первого дня принялся завоевывать их души и лопаты.

— А вы что ищете на Байкале? — спросил после первого ужина, месяц назад совместно сваренного и съеденного ведра пшенной каши. — Я-то ищу нефть.

Сидели под деревьями у дороги тогда, первый вечер после найма. Подбрасывали в костер. Вечер был теплый. Горы отгораживали от байкальской летней прохлады.

— Вы ищете побольше интересу и поменьше работы.

Ребята лениво молчали. Он говорил:

— Лишняя работа — это та, без которой можно обойтись или, скажем, от которой можно избавиться. Я ищу того же.

— Правильная формулировка, — сказал Сеня поощрительно.

— Обратите внимание: за эту правильную формулировку вас честят лодырями и рвачами, а меня одобряют и хвалят.

— Ну да?! — с невольным изумлением и недоверием воскликнул Женя Джазик.

— Отсюда сообразите, насколько вам повезло увязаться за мной. Хотя вы соображаете довольно туго… но я помогу.

Они слушали хорошо, потому что не могли усмотреть, куда он ведет. Зырянов сказал, что способный человек старается как можно меньше работать и при этом выработать как можно больше. Народ этим очень интересуется.

Например, найти нефть в Сибири — избавиться от перетаскивания нефти за тысячи и тысячи километров.

— Вы простые лодыри от невежества, — сказал Василий. — Пренебрегаете работой выгодной, плодотворной. Но от невыгодного труда, излишнего, бесплодного, никому не нужного, вам никогда не удается увильнуть. Вы только не знаете об этом.

Ребята «держали фасон» — с видом превосходства переглядывались. Сеня ворошил замиравшие угли.

Бригадир отошел к поваленным деревьям и разжигал расщепленные комли. Стволы для спального костра положены были параллельно, на таком расстоянии один от другого, чтобы меж двух огней спящим тепло было, но не слишком. Спящие поползут за теплом, не просыпаясь, по мере того, как будут прогорать стволы от комля к вершине — всю ночь.

После того разговора прошел месяц.

Искушение сомнений проникло в их умы, — а что упало в бездну человеческой головы, того невозможно вынуть обратно.

Сеня старался идти рядом с начальником, шел крупными шагами и поддерживал разговор. У Зырянова в руках был только геологический молоток — ни кирки, ни лопаты, но груз в мешке за плечами, Сеня знал, был даже больше, чем у других. Василий Игнатьевич неутомимо прыгал по уступам и в это же время замечал все кругом, так что мог бы через неделю описать в подробностях всю дорогу. А главное — он успевал обо всем замеченном подумать и даже что-нибудь придумать.

В его голове беспрерывно возникали мысли, он высказывал их с жадностью, как будто боялся оставить свои мысли при себе.

А у Сени срывалась нога на камне или на скользкой горной траве, он взмахивал руками, ловя равновесие, и не поспевал за быстроглазым начальником; не все его мысли подхватывал, многие упускал. Сеня изумленно и почти восхищенно поглядывал на большеносое, с быстрой усмешкой, лицо и ревновал к судьбе начальника. Он был уверен, что не уступает ему в талантах, но вот — судьба…

Судьбою Женя называл случайность. Чистый случай, казалось ему, задает направление жизни человека и толкает ее в разные стороны, играет главную роль… Не пропустить случай! Поймать на лету! Соколом!..

Женя шел с легкостью танцора, всей фигурой похожий на индейца из романов Фенимора Купера, но в европейском платье. У Жени не вызывала удивления способность Зырянова запоминать дорогу с одного взгляда: это уменье обязательно для каждого охотника, полагал он; отец обладал им в совершенстве. Женя оценил другую сноровку Зырянова, по-видимому тоже охотничью: узнавать на поверхности земли следы вещей, которые зарылись глубоко под землей! Однако не бывало на реке Полной, на родине у Жени, чтобы охотник выслеживал зверя и не брал его сам! А Василий Игнатьевич Зырянов именно так поступал. В этом была странность. Да и как поверить следопыту, который показывает одни только следы невиданных зверей, а добычи нет? Поэтому Женя сомневался, отнести ли Василия Игнатьевича к охотничьему люду.

Маленький Ваня спокойно следовал за Женей в трех шагах. Женя ускорял неслышный, невесомый шаг — Ваня не отставал. Он совсем не глядел под ноги, а только вертел обритой темно-коричневой головой. Любознательность Вани казалась всеядной. Не было предмета или дела, которые бы Ваня посчитал не стоящими внимания. Но ни одна черточка в спокойном круглом и плоском лице не выдавала его чувств и мыслей.

Он шел четвертым, но первым увидел лиственницу, переброшенную над ущельем; одновременно увидел ее Женя. Лиственницу, вероятно, ветер влачил с такой силой, что она не могла упасть, пока не зацепилась корнями за скалу. Ее вершина лежала на другой стороне ущелья — в тридцати метрах от корней. Женя и Ваня ничего не сказали вслух — оба уверены были, что другие видят не меньше. Сеня крикнул:

— Ура, мост!

Все расселись на корнях лиственницы и всматривались в ее крону: выдержит ли?

Василий неохотно вспомнил напутствие профессора Осмина: «Вы тоже не преодолеете лиственничные завалы на Хамар-Дабане…»

Руководитель экспедиции профессор Осмин считал неудачными первые три маршрута студента Зырянова. Практикант брал на себя слишком много: он вел разведку и работал как самостоятельный геолог, а не как практикант-студент второго курса… Если теперь Василий сорвет четвертый маршрут, это помешает его дальнейшим намерениям и замыслам. Василий предпочитал выражаться деликатно о неудачах и трудностях, случающихся в его жизни. Инстинктивно он избегал также обдумывать их слишком долго… Но в его характере замыслы означали намерения.