Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

— А я думал, вам очень даже весело, — пробурчал Полынин, — всю ночь около вас крутится такой ухажер, на счет этой, как ее… природы, наверно, все распевает. Такой потом щедро будет кормить жену… баснями.

— Ой, лихо мне, да чого ж это вы, Василь Степаныч, так взъелись на своего напарника? — с хитрецой спросила Галя. — А он, по-моему, такий симпатичный хлопец.

— Галина Кондратьевна, зачем шутите? — горячо заговорил Полынин, придвигаясь к ней. — Я уже вам говорил: по душе вы мне. Да мы бы с вами такие дела завернули! Осточертела мне эта работа и такая жизнь. В Москве болтаюсь в общежитии, вы приткнулись где-то у родных, ну что это за жизнь, скажите на милость? Давайте уедем куда-нибудь в небольшой городок и заведем хозяйство.

— Ну что вы, Василь Степаныч, я ведь ще молода и дурна, — смеялась Галя, — яка з мене хозяйка? Горе одно. Мени ще с дивчатами та хлопцами дурака повалять хочется, на танцульки та в кино побигать. Вам бы, Василь Степаныч, до Маши посвататься, вот уж вона хозяйка, я вам скажу, ну, прямо хоть куда. И за коровой ходить, и капусту солить, ну, словом, мастерица на вси руки. Вона, я вам скажу по секрету, очей з вас не сводить.

Маша, или Марья Семеновна, худая, длинная, лет за сорок, была проводником во втором вагоне.

— Смеетесь все, — нахмурился Полынин.

— Так я ж говорю, что ще дурна, не перебесилась.

Полынин глянул в озорное лицо Гали, что-то хотел сказать, но близко прошли, шепчась, молодожены, а тут уже и Бричкин выпрыгнул из вагона и протянул Гале хлеб и банку с медом.

— Вот и я! Бери… Мед хороший, душистый, — голос у Бричкина веселый, а глаза встревоженные.

— Ну вот, а о тебе, Коля, молва черна ходить, шо ты можешь тильки баснями кормить. Вот языки!

Полынин одним махом взлетел на подножку.

— Не спится ему, черту, — проворчал Бричкин.

…Утром Бричкин подмел в вагоне, выбросил из ведра на ходу поезда мусор, сдал дежурство, умылся и лег отдохнуть. Он смотрел в окно — проезжали Кировскую область. Тянулись унылые, мокрые леса, около железной дороги все низины были залиты водой. На полянах в лесу, на опушках мелькали почерневшие от дождей стога сена, огороженные березовыми жердями. Клубы пара и дыма от паровоза заволакивали лес.

Бричкину стало грустно. Конечно, Галя только шутила и с ним и с Полыниным. Ей не до них. Она готовилась в железнодорожный техникум и занималась даже в вагоне. Уныло свисали у Бричкина кольца волос. И было такое чувство: звучит удар колокола, поезд трогается, увозит его, а на перроне остается самое дорогое. Бричкин безнадежно поерошил спутанные волосы и, фальшивя, тихонько затянул грустную песню.

Остановились на станции Шарья. Сошли два пассажира и подбежали четверо новых, надрываясь от тяжести чемоданов. Полынин проверил билеты. Пассажиры, потные, растрепанные, с грохотом забрасывали чемоданы в тамбур, торопились, хотя до отхода поезда оставалось еще пятнадцать минут.

«Пассажиры всегда словно с цепи срываются», — с презрением подумал Полынин и пошел к базарчику рядом с вокзалом. Над головой пронеслась туча воронья. Старушка, укутанная в теплый платок, стояла с рыжей плетью лука; девочка, посинев от холода, тащила корзину и кричала: «Брусники, брусники, ну, кому брусники!» У длинных столов шум, толчея, дымился в кастрюлях вареный картофель, в тарелках лежали соленые грузди, огурцы, жареные куры.

Полынин увидел газетный ларек, вздохнул: «Эх, взять, что ли, от скуки газетку почитать? Чего там в мире-то происходит?» Он купил газету и увидел таблицу выигрышей по займу. «Ага, а ну-ка, проверим, чем черт не шутит, может, и выиграю».

Полынин дождался отправления поезда, а затем прошел в служебное купе и развернул газету. Облигаций с ним не было. Вместе с Бричкиным, накануне отъезда из Москвы, он попросил секретаря начальника вокзала Раю отпечатать на машинке номера облигаций.

Полынин поискал выписку в карманах, в бумажнике, но не нашел.

— Что за фокусы? — проговорил он, раскрыл папку с квитанциями, служебными записями, актами и сразу же увидел розовый листок с номерами облигаций.

«Как он сюда попал?» — удивился Полынин, закрыл дверь на ключ, не спеша и основательно стал исследовать таблицу. И вдруг вздрогнул, торопливо принялся смотреть то в газету, то на список номеров, то опять в газету. Он побледнел, руки задрожали.

— Да нет, не может быть! — пробормотал он, схватил карандаш, подчеркнул номер в таблице и сравнил его с номером в выписке. Полынин откинулся назад и, привалясь к стенке, сидел некоторое время обалдело. За дверью раздались голоса — злой красноносой пассажирки и пассажира в кожаном пальто. Они ссорились. Полынин вскочил, проверил дверь. Потрясенный, смотрел на газету — он выиграл пятьдесят тысяч. Полынин снова бросился к таблице — может, ошибся? Нет, все точно. За дверью опять раздались голоса; он стремительно свернул газету, выписку номеров, положил их в бумажник и спрятал его в карман около сердца.

В этот необыкновенный день Полынин с усердием драил вагон, бубнил песню и ухмылялся.

Хорошо было помечтать под стук колес о том, как он уволится и уедет на Волгу. Да, да, есть такой городок Вольск; он купит домик и моторную лодку, обязательно моторную лодку. На ней можно хорошо подзаработать: во-первых, на перевозе горожан через Волгу на пляж, во-вторых, можно большой доход иметь, вылавливая плывущие бревна, доски, поленья, а в-третьих — рыбалка. Разве это не доходная статья? Эх, черт, можно припеваючи зажить! Сыт, пьян и нос в табаке, а что еще человеку-то нужно?

Цыганское темное лицо Полынина улыбалось. А перед глазами все лежали аккуратные твердые пачки денег. В каждой тысяча, и таких тугих кирпичиков, перепоясанных бумажными ленточками, полста. Они лежат столбиками, при виде их перехватывает дыхание.

«Черт возьми, как еще долго до Москвы! — в нетерпении думал Полынин. — До Читы пять суток да обратно семь. Это же можно с ума сойти!» А день тянулся так медленно! Наконец стало смеркаться. Далеко в поле пылал костер, озаряя людей и груду выкопанной картошки. Полынин сдал дежурство Бричкину, ушел в спальное отделение, завешенное одеялом, разделся и лег. Но среди ночи его стал мучить страх: «А вдруг это опечатка? А вдруг там, в общежитии, облигации украли? А вдруг случится крушение и я погибну? Всего можно ожидать от этой жизни. А я-то, дурак, размечтался, не взял, а уж ощипал, — еще сглазишь».

В окне виднелся новорожденный месяц, а рядом переливалась звездочка. Они были так ярки и чисты, что казались новенькими, звонкими. Поезд остановился, и снаружи послышались голоса. Впервые за весь день Полынин подумал: «Наверно, опять Бричкин около Галины увивается… А, пропадите вы все пропадом, не до вас теперь». И он в нетерпении соскочил с полки, вытащил из бумажника газету, выписанные номера и принялся вновь проверять.

…Бричкин днем не мог уснуть. Лежа на животе, все смотрел в окно. Мелькнули улицы Кунгура. Проносились горы в лесах, речки осенние, синевато-зеленые, мостики через них, сколоченные из белых березок. Кружились хороводами островерхие ели, похожие на часовни, пылали при дороге забытыми кострами красные осины, гнулись под ветром рябины, раскачивая алые корзиночки ягод. Замирало сердце — думалось о Галине.

А потом черное небо забрызгали крупные звезды.

Подошла Галя.

— Фу, зябко что-то… Мерзну, як паршиве порося… А ты знаешь, Микола, я ведь по облигации сто карбованцев выиграла! Чуешь?

— Но-о, а я еще не проверял…

— Так чого ж ты зеваешь? На, у меня газета е, провирь, — вытащила из кармана шинели пирожки, завернутые в газету, и оторвала от нее замаслившуюся таблицу.

Но Бричкину было не до облигаций. Ночь, звезды, ветер, зеленые, красные огни семафоров, гудки, звон буферов, тихая станция в лесах Урала. Хорошо! И Бричкин вздохнул.

запел тихонько, и Галя поддержала: