Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Ночью они опять ссорятся. И Крылышку тоскливо от этого. Лежа в кровати, она прижимает Ленивца и слушает. А папа говорит:

— Я не слепой! Я все вижу!

— Отстань! — умоляет мама. Голос у нее измученный.

— Подумай хоть о Катюшке. — Папин голос тоже измученный…

Крылышко просыпается и видит: через дырку в ставне продернут золотой веревочкой луч солнца. Крылышко подставляет руку. Теперь луч упирается в ладошку золотой палочкой. От того, что палочка горячая, чудится, будто она давит на ладонь.

Мама открывает ставни, и все удивительно меняется. В окна лезут белые ветви, а сквозь них льется солнечный свет.

Тюлевая штора в лучах растаяла, и Крылышку кажется, что это золотой паучок заткал окно огромной паутиной. Тронь ее — она облепит руку, потянется, оборвется и осядет на пол.

Абажур тоже становится другим. Он плывет облачком дыма. Слегка подуй — и он развеется, как дым от папиной папиросы.

Крылышко кувыркается в кровати. Сейчас она все любит. Она вытягивает губы трубочкой и дует на абажур. А вдруг и правда развеется?

Мама сердито прибирает вещи. Из-за того, что мама не любит их, они тоже не любят ее. Стоят криво, хмурые, запыленные. Вещи озоруют. Мама утром расталкивает их по углам, полкам, под кровати, а они упорно вылезают обратно. Правда, им помогают в этом и она, Крылышко, и папа, и сама мама. Уже в середине дня сапожная щетка выползает на порог, ботинки и стулья — на середину кухни, куклы, Крылышкино платье, полотенце — на стол. И сам стол стоит не ровно, а почему-то уже высунулся углом.

Мама, надев фартук, сидит в кухне и чистит свеклу с длинным крысиным хвостиком. Над головой у нее висит папино охотничье ружье. Пальцы ее лиловые от свекольного сока. Шкурка ползет из-под ножа одним ремешком. Он скручивается в кольца. Словно свекла была обмотана им, а мама разматывает. И видно, что маме неприятно заниматься этим.

Приходит тетя Надя. В глазах ее прыгают золотые зайчики, и по круглому лицу скользит улыбка, тоже как зайчик. Ее желтые волосы туго обтягивают голову, а на затылке завязаны узлом. Под солнцем они сверкают и кажутся твердыми, сделанными из меди.

Мама и тетя Надя о чем-то шепчутся.

— Брось дурить, — громче произносит тетя Надя, — неужели ты кисель? Возьми себя в руки. Переломи.

Крылышко удивляется: как это мама может быть киселем? И как это можно самое себя взять в руки да еще переломить?

— Николай человек хоть куда! Ведь ты же любила его.

А мама сердится:

— Господи, да разве я говорю, что он плох? Но ведь сама же знаешь, как иногда случается. Встретила другого, и уж прежнему конец.

— Беречь нужно, что имеешь, а не выискивать новое. Этак, если не держать себя в руках, и третьего встретишь, а там и четвертого. Зачем тогда заводила ребенка? А если завела, зажми сердце, пожертвуй кое-чем. Ничего, от этого не умрешь — отдышишься.

— Ну что вы меня все мучаете?.. — вдруг вырывается у мамы. — Не хочу я жертвовать, не хочу, не хочу! У меня последние десять молодых лет проходят. И я хочу пожить для себя…

Мама, держа в руках ножик и свеклу, уткнулась лицом в плечо тети Нади и горько плачет. А тетя Надя гладит ее пушистые, наполненные светом волосы. Рука словно выжимает свет: где она пройдет — появляется темная полоса.

Крылышко ничего не понимает из сказанного, но все же сердце у нее начинает ныть, а комната становится скучной. Штора уже висит шторой, даже порванная кое-где. Абажур висит абажуром, даже запыленный, линялый.

Крылышко тихонько вылезает в окно и медленно уходит в сад…

Папа в этот день заболел, и его положили в больницу. У него на плече открылась рана.

Без папы в дом стал приходить какой-то дядя Валера. На нем шелковый белый костюм. Лицо, как у мамы, напудренное. Коричневые волосы кудрявы и блестят, чем-то смазанные. Дядя Валера все время бережно поправляет их, боится потерять, наверное. От него, как от женщины, пахнет духами.

Крылышку все это не нравится. Особенно не нравятся светлые пристальные глаза.

Крылышку думается, что дядя Валера считает себя стеклянным: двигается осторожно, садится осторожно, кудри трогает осторожно.

Когда дядя Валера входит, он вежливо говорит:

— Здравствуй, детка.

Крылышко смотрит в сторону.

— Ответь же дяде Валере, — беспокойно улыбается мама. Она говорит не своим голосом, и даже не говорит, а поет: — Будь воспитанной девочкой! — И обращается к дяде Валере: — Совсем одичала. Мне сейчас не до нее. Все спуталось… Сам понимаешь…

Мама явно просит прощения. Крылышку обидно за нее. Обидно, что она старается говорить, улыбаться и двигаться не так, как всегда.

Крылышко делает улыбающееся лицо и выпрыгивает из дому на одной ноге. На крыльце становится серьезной, смотрит на дверь. Скоро она забывает про дядю Валеру и бегает с Наташей.

Однажды вбежала в кухню и видит: в комнате дядя Валера целует маму. Глаза у нее сияют, и она, как маленькая, ерошит его кудри.

Крылышко рассердилась. Она знала, что маму может поцеловать только папа. Крылышко не могла бы сказать, откуда это она узнала, но она это знала. С ненавистью посмотрела на дядю Валеру. Испуганно глянула на дверь: вдруг войдет папа? Но он в больнице.

Крылышко слоняется по саду и ненавидит этого дядю Валеру так, что готова ударить его. Не любит сейчас и маму и домой идти не хочет.

…Мама пришла поздно ночью, а Крылышко все время боялась одна в пустой комнате. Из сада скреблись в ставни не то ветви, не то чьи-то руки…

Папа лежит в больнице долго. Очень долго. На ветвях уже повисли яблоки, а папы все нет. Из зеленых, кислых они стали краснобокими, сладкими, а папы все нет. Он даже стал сниться. Вот и на этот раз увидела, будто он носит ее в белом, лунном саду и чуть не с каждого дерева сыплются соловьиные трели. Крылышко просыпается грустная.

Едва светает.

Она выходит на крыльцо. В саду тихо-тихо. Ни один листок не двигается. Но по всему саду раздается четко и звучно: хлоп! хлоп! Кто-то бросает мячики. Такие хлопанья раздаются во всех садах Ферганы.

Крылышко догадывается, что это срываются переспелые или с червоточиной яблоки и груши. Тихо. Вздрагивает ветка — и на весь сад о гулкую землю хлоп! И снова тишь. А потом неожиданно застучат дробно, просыплются с десяток, покатятся в ямки, в арык.

Крылышку так нравится этот сад, роняющий яблоки на рассвете, что она садится на дорожку. Здесь еще темновато. Ишак со звонким хрустом жует арбузные корки в тазу. Вдруг одно яблоко срывается, стукает его по спине. Серый ишак мотает головой, шевелит длинными ушами и печально вздыхает.

Слышатся голоса. Это выходят дядя Вася, тетя Надя и Наташа. Сегодня их очередь собирать падалицу.

Звучно гремят яблоки о дно ведра.

Дядя Вася — монтер. У него все большое: голова, глаза, рот, руки, ноги. Очень сильный и веселый дядя Вася. Он проводит свет в дома, лазает на телеграфные столбы, ходит в широченной серой спецовке, перекинув через плечо кривые тяжелые железки.

Их называют почему-то кошками, хотя они совсем не похожи на Ленивца.

Крылышко выскакивает из-за кустов, и дядя Вася кричит:

— Эге, соседка уже на ногах! — Он похлопывает ее по спине, дает самое красное яблоко. — Молодец, хорошей хозяйкой вырастешь.

Крылышко вдруг, сама не зная почему, берет его руку и прижимается к ней щекой. Дядя Вася серьезно смотрит на тетю Надю, та вздыхает, а дядя Вася гладит Крылышко. Руки у него шершавые, паутинки волос цепляются за них.

Крылышко с Наташей убегают в глубь сада. В арыке плывут, крутясь, груши. Вода насобирала их, пробегая через многие сады. Девочки ловят груши, вода булькает под их руками.

За кустами звучит смех.

— Мамка с папкой играют, — говорит Наташа басом, — как маленькие, всегда дурачатся. Идем к ним.

Дядя Вася без рубахи, в галифе и в сандалиях. Он гоняется за тетей Надей, а она прячется за деревья. Поймав, он легко берет ее на руки. Тетя Надя смеется, барахтается, а дядя Вася поднимает ее все выше и выше.