Хранилище

Был он высок, строен, даже изящен в своем ладном отутюженном кителе, синих галифе и начищенных до блеска хромовых сапогах. Пуговицы сияли, подворотничок белел ровной тонкой полоской. Худое вытянутое лицо казенно сухо, круглые янтарные глазки сидят по-волчьи близко, гладкие черные волосы зачесаны назад, виски и щеки впалы — во всем облике подбористость, спортивная упругость.

Он открыл сейф, вынул внушительную стопку журналов наподобие амбарных книг.

— Начнешь прямо сейчас? — спросил, усаживаясь за стол.— Садись!

Я сел напротив. Он раскрыл журнал, сделал короткие записи — поставил время прибытия и убытия бронетранспортера, а также зафиксировал мое появление на «точке». Положив журнал сверху, он придвинул всю стопку ко мне. «Приемки- сдачи объекта», «Пломбы на складе», «ЧП», «Проверка сигнализации», «Посту­пление — выдача», «Инструктаж личного состава» ...

Сильно мешало радио, но лейтенант, видно, привык к нему, не обращал внимания.

— Мне-то зачем все это? — спросил я, перебрав журналы.— Я же не журналы приехал проверять — Хранилище!

— Хранилище?! — Лейтенант даже присвистнул.— А ну-ка, документы!

Я достал свои бумаги, и лейтенант по-новой принялся изучать их.

За окном чуть посветлело, свет прожекторов уже не был таким слепящим. Дружный топот солдатских сапог то нарастал, то удалялся — ребят гоняли, видно, действительно до седьмого пота.

— Так, так, так...— задумчиво бормотал лейтенант, вчитываясь в бумаги, желая придраться к чему-нибудь и не находя ничего.— Значит, само Хранилище?

— Само,— кивнул я.— Работа срочная...

— Вижу! — перебил лейтенант.— Да еще трех солдат! Трех не могу — одного дам.

— Одного мало.

— Сегодня — одного. Завтра — видно будет.

Лейтенант собрал журналы, сунул в сейф, закрыл на ключ. Похоже, он был обеску­ражен промашкой с журналами.

Снаружи в сторону ворот прошли три фигуры: двое с широкими лопатами и метлами, третий — налегке. Лейтенант вытянулся к окну, проводил солдат хищным взглядом.

— Ну, инженер Олабьев, готов к работе на объекте? — торжественно спросил после некоторого молчания.— Все есть?

Приборчик, журнал, секундомер, три рулетки, фонарики, пачка мелков, шпагат с гайкой — все это я положил в портфель, предварительно переложив запасное белье и прочие дорожные мелочи на койку. Лейтенант болезненно поморщился, глядя на груду вещей на койке, но, видно, решил махнуть на меня рукой — не перевоспитаешь!

Снаружи выключили освещение. Лейтенант озабоченно взглянул на часы. Снова слазил в сейф, вынул какой-то странно изогнутый ключ. Затем быстро оделся, и мы вышли в коридор.

По обеим сторонам темнели глубокие проемы — метровые стены, стальные двери, сейфовые замки. Торцовое окно было забрано решеткой. Открыв одну из дверей, лейтенант скрылся в темноте бункера. Пробыл он там не больше минуты — беззвучно исчез и беззвучно появился. Пока я натягивал в прихожей полушубок, он зашел на правую половину и вскоре вышел с солдатом — совсем юным, маленького роста, с голубыми глазами и каким-то опавшим, изможденным лицом. Гимнастерка висела на нем, широкий ворот открывал тонкую длинную шею.

— Вот, Слижиков,— сказал лейтенант, кивнув на солдата,— в помощь. Орел! От себя отрываю...

Я протянул Слижикову руку, он вяло пожал.

— Зовут-то как?

— Сашком,— сказал он тихо.

Выйдя из помещения, мы двинулись друг за другом по узкой траншее, прорытой в снегу,— впереди лейтенант, за ним я, замыкающий — Слижиков. Чем дальше от казармы, тем выше становились валы отброшенного по бокам снега, тем глубже тран­шея. Лейтенант то и дело вставал на носки и, вытягивая шею, крутил головой, как суслик у норы, осматривал снежные покровы справа и слева.

По дороге с песней, печатая шаг, прошли строем солдаты. Видны были лишь колышащиеся лопаты и метлы. Да песня гремела на всю округу:

Так пусть же Красная

сжимает властно

свой штык мозолистой рукой,

и все должны мы

неудержимо

идти в последний смертный бой!

Внезапно из узкой глубокой траншеи мы вышли на просторную площадку, целую площадь, очищенную от снега. Белое открытое пространство, белая гладкая дорога и впереди, прямо перед нами — бурый фасад приземистого, поражающего своей необы­чайной тяжестью здания. Огромные стальные ворота, а их было двое — симметрично центральной опорной колонне, массивной и толстой, как ножка боровика,— вздыма­лись до самой кровли, в них свободно могли разминуться два нагруженных с верхом самосвала. Торцевые балки перекрытия, покатая крыша на две стороны под метровым слоем снега, могучие шарниры и запоры ворот — все было такой прочности и такой мощи, что казалось принадлежиостью не склада, а крепости. Красновато-бурый цвет зданию придавал сурик, потемневший от солнца, ветра и дождей. В левом полотне ворот имелась дверца для прохода — как бронированная плита.

Осторожно, двумя пальчиками в перчатках приподнимая пломбу, лейтенант ос­мотрел ее со всех сторон, чуть ли не обнюхал. Сорвав ее, открыл металлическую коробку, щелкнул тумблером, набрал цифровой код. Приникнув щекой к металлу, жадно прислушался. Странным ключом, тем самым, что хранился в сейфе, отпер внутренний замок проходной двери, потянул на себя.

Черный проем озарился тихим сполохом, граница света и тени упруго качнулась внутрь. Лейтенант шагнул через порог, мы — следом. Придержав дверь, он подсунул снизу кусок резины, чтобы не захлопнулась.

В полумраке четко зазвучали шаги — пятно света от фонарика запрыгало из стороны в сторону, скользнуло по стене, высветило электрический шкаф с кнопками. Звонко щелкнул пускатель — включилось дежурное освещение. Раскатистое эхо выкатилось из мрачной глубины.

Пространство разгрузочной площадки, где мы стояли, походило на полость огром­ной пещеры. В углах и вверху, над кран-балками клубилась мгла, чудились какие-то изломы, узлы сплетений, поблескивала изморозь. Вдоль стен в специальных гнездах стояли шкафы непонятного назначения. На крючьях, как застывшие змеи, висели не то провода, не то канаты. По стенам на кронштейнах тянулись кабели, трубы. На полу возле электрического шкафа аккуратными штабелями были уложены бруски и доски.

Постепенно глаза привыкли. Впереди в сумраке проступили каркасы стеллажей, заполненных чем-то сплошь зеленым. Опорные колонны по центру Хранилища ухо­дили вглубь, сливаясь в еле различимый частокол. Лампы в плоских тарельчатых' фонарях едва освещали проезды и проходы между ровными прямоугольными призма­ми стальных конструкций, но и то, что было видно, впечатляло мощью и мертвенным порядком.

Я подошел к стеллажам. Зеленое распалось на ровные ряды ящиков, стоящих друг на друге, впритык, ровными штабелями.

Ящики, ящики, ящики — армейские, защитного цвета, с железными ручками и защелками, запломбированные, проштемпелеванные черными условными знаками и астрономическими номерами. Ящики, ящики, ящики — призмы-секции, уходящие в смутно видимую даль ...

Хранилище не отапливалось, но, несмотря на тридцатиградусный мороз снаружи, в нем не было холодно. Тепло, которое ощущалось здесь, было какое-то странное. Тепло батарей обычно пахнет краской, паклей, замазкой, оно ласково, приятно, домо­вито. Тепло электрических спиралей слишком жестко, как бы струится, сушит воздух, вздымает легчайшую пыль. И то и другое — живое тепло. Тепло, которое ощущалось в Хранилище, было каким-то затхлым, застойным, мертвенным, словно исходило от спящих летаргическим сном. Оно возникало неизвестно откуда — ни по бокам, вдоль стен, ни на центральных колоннах — нигде не было обогревателей, тепло суще­ствовало как бы само по себе, вместе с зелеными армейскими ящиками, которыми были плотно забиты стальные стеллажи в обоих пролетах.

Я ходил между абсолютно похожими друг на друга стеллажами в каком-то странном изумлении, будто попал в сказку, к злому волшебнику, который все это придумал, чтобы до смерти заморочить попавшего сюда, в эти мрачные катакомбы. Никогда в жизни не видел я прежде ничего подобного, не мог даже представить, что подобное возможно. Поражало не то, что в одном месте собрана столь гигантская разрушитель­ная мощь, а само это заботливо потаенное сооружение из стеллажей, призм, ящиков, лабиринтов, имевшихся в таком невероятном количестве, что обязательно должно бы быть объявлено миру как восьмое или бог его знает какое по счету чудо света.