Хранилище

Генерал заглянул и в казарму, подошел ко мне, сняв папаху, присел, похлопал по плечу.

— Техника, понимаешь, стоит, а они тут,— он выругался,— развели! Ну, как само­чувствие? Может, в госпиталь? Врач был?

Я поблагодарил, отказался и от госпиталя и от врача. Генерал сидел, склонив тяже­лую лысую голову. Губастое тугое лицо его с поросячьими глазками застыло и каза­лось вырезанным из розового мрамора. От него пахло душистым табаком и вином, слов­но он только что выпил рюмку-другую.

— Значит, жалоб нет? — спросил он, сжав мое плечо.

— Мне нужны люди, шесть человек, закончить проверку, — сказал я.

— Да хоть тыщу! — почему-то обрадовался генерал.— Шесть! Подиимайся и командуй! Одно твое слово — и все будет. Ну, по рукам!

Неловко согнув руку в локте, он сунул мне свою лопатообразную ладонь. Я пожал. Генерал встал — невысокий, кругленький, с изрядным животиком, похожий на садо­вода или дворового забойщика «козла». Но едва надел папаху, как тотчас преобразился: выпятил грудь, вскинул подбородок, глазки прищурились, рот сжался двумя надмен­ными складками. Козырнув, он ловко повернулся на каблуках и легким шагом вышел из казармы.

Когда я поправился, лейтенант предложил перейти снова в его отсек, но я отка­зался. Все эти дни он был сухо заботлив, иной раз чуть терял меру, и ухаживания его выглядели заискивающими. Его вызывали в гарнизон, солдаты надеялись, что его сни­мут, заменят, но он снова появился — хмурый, осунувшийся, весь какой-то изжеван­ный. Мне выделили шестерых солдат, и мы на вторые сутки к обеду закончили замеры. В последний раз прошел я от конца к началу весь этот тяжкий почти двухнедельный путь. Солдаты и лейтенант вышли наружу, а я задержался на разгрузочной площадке. Вот здесь, возле электрического шкафа, на досках, как мне сказали, нашли умираю­щего Сашка. Когда к нему подошли, он был еще жив и все силился что-то сказать, но что, так никто и не разобрал. Здесь мы сидели с ним в ту страшную ночь, когда пошли крысы.

Туннель между стеллажами черным конусом уходил вдаль. Тысячи, тысячи ящи­ков, набитых тяжелыми цилиндрами. Зеленые ящики, черные стальные каркасы стел­лажей. Когда я ложился спать после многих часов, проведеиных здесь, перед глазами долго плавали ящики, только ящики. Вот и теперь, закрыв глаза, начинаю покачивать­ся, а внутри — будто влезли в самую душу! — ящики, ящики. Вижу каждый ряд, пом­ню каждый ящик, как стоит, как выглядит, на каком ярусе.

Я открыл глаза. Передо мной, распластавшись на бетонном полу, лежало тяжелое, неподвижное, теплое, живое. Я ощущал Его дыхание, слышал Его голос. Мне показа­лось, что Оно смотрит на меня и запоминает. Да, конечно, если я так хорошо запомнил Хранилище, то и Оно тоже запомнило меня...

Бедный Сашок! Решил побороть страх, схватиться с Хранилищем один на один и не вьщержал. Неужели опять крысы? Или Оно вместе с лейтенантом выкинуло еще какой-нибудь трюк... Эту загадку мне предстояло еще разгадать. Но то, что лейтенант и Хранилище были повязаны единым зловещим сговором, я не сомневался. Зло не могло исходить только от лейтенанта или только от Хранилища — они действовали сообща и, похоже, не могли существовать друг без друга...

— Ну, что, никак не простишься?

Я вздрогнул от неожиданности. Как неслышно он появился рядом со мной! И вправ­ду оборотень!

— Боишься... И правильно делаешь.— Лейтенант искоса заглянул мне в лицо.— Я тебя еще достану...

Я повернулся к нему.

— Ну и я не забуду про тебя. Имей в виду!

Да, с каким удовольствием запечатал бы он меня в этом Хранилище! Но руки ко­ротки! Вот я выхожу на волю и небрежно хлопаю дверью — перед носом леитенанта. Он чертыхается, торопливо выскакивает следом за мной. Значит, и он боится своего монстра!

Да, мы несовместимы с лейтенантом. И дело совсем не в характерах, а в чем-то куда более важном. Мои представления о жизни разлетелись вдруг на мелкие кусочки. Оказывается, рядом, вот он, существует мощный злобный мир, он глубоко враждебен мне, всей моей сути, каждой клеточке души и ума. Мир, о котором еще совсем недавно я мечтал как о каком-то особом фантастическом секретном царстве для избранных творить великие подвиги, открылся во всей своей неприглядной черной силе... И как же мне жить дальше? И дальше множить число этих монстров, которых и так уже изрядно расплодилось по нашей земле?

Наверное, впервые за все эти дни так объемно и так осязаемо я представил всю систему Хранилищ и лейтенантов. Всю целиком. Не только разумом, но и чувством охватил ее мощь и владычество. И что-то во мне как бы развернулось и прояснилось, словно я поднялся на много-много витков над самим собой и вот теперь гляжу на себя прежнего — маленького, наивного, глупого...

В гарнизоне я первым делом кинулся к связистам. Кое-как удалось дозвониться до Юлькиной работы — сказали, что Юля болеет, пятый день на больничном. Слыши­мость была плохая, я сорвал голос, но больше ничего не узнал.

В канцелярии гарнизона мне сообщили адрес Слижикова — деревню и инициалы матери. Что-то я должен был сделать для нее, а что — пока не знал.

Я рвался домой, к Юльке. До Нового года оставалась неделя. Через пять дней — кровь из носа! — расчет Хранилища должен быть сделан, а я еще и не представлял, с какого боку за него браться...

Из-за плохой погоды вылет вертолета откладывался на целые сутки. Мне предло­жили лететь на транспортном самолете через Юргу, и я согласился.

Я должен был думать о том, как справиться теперь с расчетами, но думалось совсем о другом. Во мне вызревало что-то новое — непримиримое, решительное, жесткое. План складывался, но не по тому, как произвести расчет. Складывался план моих будущих действий по отношению к лейтенанту и его Хранилищу. Мы — антагонисты на Земле: или он, или я, общего не дано! Отсюда — необходимость жестокой борьбы. Каким совсем иным стал бы мир без Хранилищ и лейтенантов!

Мы вылетели, когда солнце уже низко висело над черным мглистым горизонтом. Развернувшись, самолет пошел почему-то сначала на север. Вскоре под крылом в раз­рыве темного лесного массива длинным вытянутым прямоугольником в оцеплении мерцающих огней четко обозначилось на белом снегу Хранилище. Бурое, притаив­шееся, Оно, казалось, тянуло ко мне свои невидимые щупальцы, — тянуло, я это знал и знал, что от них мне никогда не освободиться. Конечно, мы будем помнить друг о дру­ге, ведь я один из очень немногих, кто был допущен туда, был там, выведал у Него са­мые зловещие тайны...

Я подумал, что паломничество крыс не было связано с морозом. Минус пять, а не тридцать пять держалось тогда! При минус пяти наверняка и в норах рай, незачем целым скопищем тащиться ночью сквозь снег, чтобы погреть бока у сомнительного источника. Значит, крыс влекло туда не тепло. А что же? Может быть, уловив из време­ни сигнал тревоги, они готовят себя и будущее потомство к выживанию?

Самолет быстро набирал высоту. Далеко внизу в мутной предночной пелене едва светились огоньки периметра. Длинный вытянутый буроватый прямоугольник рас­пластался подо мной. Случайный лучик бокового прожектора достал меня, разгорелся яркой вспышкой и вдруг странное вкрадчивое ауканье, как жалобный зов, раздалось над самой головой. Я вжался в угол между тюками и ящиками. Звук стал перемещаться к хвосту самолета — мне показалось, будто я снова в Хранилище, вместе с самолетом лечу под его необъятной кровлей...

Внизу все померкло, утонуло во мраке — ни дорог, ни поселков, ни огней. Тревожно дребезжала обшивка, ревели мощные моторы. Лоб холодило стекло иллюминатора. В ушах навязчиво звучало мучительное «Ой-ё-ё-ё-ё-ё-ё... » и белое, стянутое маской смерти лицо Сашка стояло перед глазами. И саднящее чувство вины томило душу...