Волгины

У самых ног Алексея сонливо плескалась мутнозеленая волна, кое-где подернутая поблекшими лепестками ряски. Стук молотков о железо оглушал.

Алексей зорко всматривался в погруженный в воду конец фермы, сосредоточенно думал:

— Подводить под ферму шпальные клетки советуете вы, — вдруг, будто очнувшись, заговорил он. — А не лучше ли сделать так…

Алексей чуть лукаво взглянул на дорожного мастера, и на строгом лице его засветилась торжествующая улыбка.

— Как вы думаете: двух паровозов, чтобы вытащить из воды ферму, хватит? — спросил Алексей.

Начальник дистанции и дорожный мастер недоумевающе переглянулись.

— А как это можно сделать? Неужели вы думаете… — начал было начальник дистанции.

— Я думаю, — властно, нетерпеливо и весело перебил Алексей, — вытащить ферму двумя паровозами… А для этого надо приподнять краном не оба конца фермы, как говорите вы, а один конец, подвести под него не шпальные клетки, а рельсы, для лучшего скольжения смазать их мазутом, прицепить паровозы к мощным, усиленным в несколько крат тросам, прикрепленным к ферме, и…

Начальник дистанции раскрыл рот, а дорожный мастер, как более смелый практик, уже представивший замысел начальника во всех подробностях, не без удовольствия сказал:

— Да ведь это замечательно! Да этак мы ее завтра же из речки вымахнем.

— Очень смелая мысль… Очень смелая! Использовать паровозную тягу, — немного смущенно бормотал начальник дистанции.

— Смелость, а как же иначе, — удовлетворенно поддакнул дорожный мастер. — Научились, небось, смелости за войну.

Бритые, толстые щеки здоровяка дорожного мастера, казалось, лоснились от переполнявших его чувств.

— Паровозами, паровозами ее, матушку… подцепить — и ту-ту… Как по маслу пойдет, — ликовал он.

Дорожный мастер побежал отдавать нужные распоряжения. Алексей взошел на шаткие, прогибающиеся доски мостика. Его опахнуло запахом ржавеющего железа и застоявшейся речной воды. Он поднял голову и увидел то место, на холмике, откуда тогда, в июне, перед взрывом смотрел на мост. Вот там, чуть ниже, у берега, Алексей увидел в последний раз Шматкова.

Ясное солнце побледневшими осенними лучами заливало теперь и тот памятный холмик, и берег реки, и то место, где с неукротимой яростью работали люди. Жужжание лебедок, стук молотков, людские голоса, плескание воды сливались в бодрящий неумолкающий хор.

Несколько рабочих-мостовиков проходили по мостику. Алексей посторонился, давая им дорогу. Шедший впереди худой парень, с выбившимся из-под военной фуражки светлым вихорком, чуть застенчиво и как знакомому улыбнулся Алексею. Алексей даже зажмурился на миг от этой улыбки, как будто луч солнца ударил ему в глаза. Ему показалось — к нему подходил сам Шматков, только почему-то странно вытянувшийся в росте, с более юным, по-ребячьи нежным лицом и еще не бритым светлым пушком на мальчишеской губе.

Да это же Епифан Шматков и есть! Ведь это его, чуть озорные, светлосерые глаза, и шея такая же тонкая, загорелая с кадыком, и этот вихорок из-под фуражки… Шматков! Какое удивительное сходство!

Чтобы окончательно, рассеять иллюзию, Алексей остановил юного мостовика, спросил:

— Как ваша фамилия, товарищ?

— Шматков, — ответил рабочий, останавливаясь и не переставая улыбаться.

Алексей подумал, что ослышался, поднял руку, словно собираясь протереть глаза.

— Какой Шматков? — невольно вскрикнул он.

— Иван Шматков, — ответил молодой рабочий. — Мостовик из бригады Никитюка. Про Епифана Шматкова, бригадира, слыхали? Так я его младший брат.

— Ах, вон что! — точно все еще не веря, сказал Алексей. — А я то вас и не знал…

— Да и не могли знать, товарищ начальник. Ведь я в те поры, до войны, совсем мальчонкой был и в школу только ходил…

— Ну, Иван Данилович, взволновали вы меня, — сказал Алексей и протянул руку. — Будем знакомы. А здорово вы похожи на Епифана. Сначала я так и подумал: Епифан.

Чистое юное лицо Ивана Шматкова потемнело, светлые брови нахмурились.

— Да, не повидаешь теперь Епифана, товарищ начальник. Из могилы не вертаются. Сразили его фашисты на этом мосту.

— Ну, а вы… Вместо него, что ли? — спросил Алексей и ласково, по-отечески улыбнулся.

— Да выходит, что так. На место брата заступил.

Алексей и Ваня Шматков очень дружелюбно разглядывали друг друга. Как гул прибойной волны, накатывался на них шум дружной работы.

— Вот что, Иван Данилович, — дернув плечом, словно стряхивая с себя груз воспоминаний, сказал Алексей. — Если вы решили заменить брата, так давайте теперь постараемся и мост побыстрее восстановим.

Ваня Шматков ответил с уверенностью, напомнившей Алексею убежденную уверенность Епифана:

— Постараемся, товарищ начальник. Ребята говорят: через неделю поезда надо пустить.

— Вот и хорошо, — одобрительно кивнул Алексей и протянул руку. — Желаю успеха.

«Вот скажет сейчас: „Будьте в надеже“», — выжидающе насторожился Алексей, но Ваня Шматков, чуть подтянувшись и несмело пожимая руку начальника, ответил застенчиво и скромно:

— Сделаем, товарищ начальник. Постараемся… — и рысцой побежал к берегу.

Отдав нужные распоряжения, Алексей поднялся на крутой холм, откуда открывался широкий вид на реку и на мост. Волнующая музыка труда приглушенно докатывалась и сюда, удары молотков, пыхтение крана эхом отдавались в лесу. На противоположном берегу дымил паровоз, подтягивая платформы с рельсами. Предосеннее солнце играло на взбаламученной глади сонной реки.

«Вот и потекла жизнь. И никому никогда не остановить ее, не повернуть назад», — подумал Алексей и весело огляделся…

Впервые навестить отца Алексею удалось только в конце октября, когда он расставил и пустил в действие все людские и технические силы. Это было необычайно трудное и то же время радостное время. Никогда еще Алексей не погружался с таким наслаждением в работу.

В душе его все еще жили воспоминания, мысли и чувства, вынесенные из фронтовых будней. Любимый труд не мог окончательно выветрить их, и Алексеи часто просыпался ночью от пригрезившегося ему орудийного или бомбового грохота, от мучительных фронтовых забот, в которых жизнь вверенных ему людей приобретала значение громадного, не имеющего цены капитала. На войне Алексей особенно научился беречь человека… «Война — громадная трата самого главного и драгоценного — человеческих жизней, — часто думал Алексей. — Моя партия, тружеником которой я являюсь, сделает в будущем все, чтобы этой траты больше не повторялось. Я верю в это, я сам буду делать все, чтобы этого добиться!»

Снова Алексей собирал людей, приглядывался к каждому, ставил каждого на свое место, сплачивал их в большую и дружную трудовую семью. Опять ездил по строительным участкам, где уже начались очистка выемок, котлованов и восстановление железнодорожного полотна, опять выслушивал на совещаниях технических руководителей и рядовых рабочих, отдавал приказания, хлопотал об ускорении доставки строительных материалов и оборудования, опять ходил по баракам рабочих и, заглядывая в каждый уголок, выслушивал жалобы и помогал людям устраиваться.

Несколько раз Алексею пришлось выезжать в Москву для решения сложных, в связи с трудностями военного времени, вопросов. Иногда ему удавалось быстро решать их, а иногда приходилось задерживаться в Москве.

В одну из таких поездок Алексей слетал в Ростов. Старый, потрепанный автобус доставил его с аэродрома в город, и Алексей, выйдя из него на улице Энгельса, быстро зашагал на Береговую…

Он с волнением вглядывался то в опустошенные скверы, то в обвалившиеся карнизы, то в нависавшие, как скалы, стены разрушенных домов, кое-где уже одетых в свежеотесанные бревна и доски лесов.

«Сколько дело, вокруг, сколько работы!» — думал Алексей.

Свидание с отцом было непродолжительным.

К немалому удивлению, Алексей нашел его не таким, каким ожидал встретить. Вместо дряхлого, беспомощного старика он увидел сухого, жилистого и все еще крепкого человека с ясным умом.