Волгины

Иногда Алексей останавливал машину, вылезал из нее, взбирался на поросшую давно не скашиваемой травой насыпь, шагал по развороченному щебню полотна с вывернутыми и разбросанными шпалами. Никитюк не отставал от него. На многих участках рельсов совсем не было: оккупанты, повидимому, сняли их в начале войны и вывезли в Германию; на других перегонах рельсы были взорваны.

— Как только прослышали гады, что Советская Армия двинулась к границе, так и начали коверкать, все уничтожили, поломали, — с гневом рассказывал Никитюк. — Это ж где теперь столько рельсов да шпал наберешься?

— Все будет — и рельсы и шпалы, — уверенно пообещал Алексей.

Он размашисто шагал вдоль бровки, немного сутулясь, как бывало ходил под огнем по солдатским тропкам и ходам сообщений к переднему краю.

Энергичное, с выдающимся вперед упрямым подбородком лицо его было строго. Разрушения и опустошения на дороге вызывали в Алексее нетерпеливое желание поскорее убрать весь этот хлам и лом и двинуть людей на восстановление.

Спустя некоторое время машина с Алексеем и Никитюком въехала в рабочий поселок. Алексей не узнал его. Всюду чернели осевшие, поросшие травой пепелища, возвышались груды битых закоптелых кирпичей. Лишь в трех уцелевших бараках ютились обнищавшие семьи. От здания управления осталась единственная жалкая пристройка.

И опять воспоминания нахлынули на Алексея. Он то и дело тяжело вздыхал, кусал губы, покачивал головой.

Вокруг Алексея собралась группа людей. Слух, что приехал начальник, каким-то образом быстро распространился по поселку. Люди ходили за Алексеем по пятам и, судя по выражению лиц, готовы были выполнить любое его распоряжение.

Алексей невольно искал среди жителей знакомые лица, его охватывало волнение; он расспрашивал рабочих, не знают ли они такого-то бригадира или путевого рабочего, и называл фамилии.

— Как не знать, — слышались ответы. — Дружинин в партизанах ходил, а сейчас опять бы за кирку взялся.

— Григоренко? Того, что на Доске почета был? Ушел в Советскую Армию. Воюет сейчас в Польше.

Среди пожилых рабочих, уже вернувшихся в поселок из эвакуации и встречавших Алексея, изредка обнаруживались знакомые, но они так постарели и изменились за годы войны, что Алексей с трудом узнавал их. Иногда ему казалось, что вот из толпы выступит худощавый, стройный паренек с открытой коричневой от солнца грудью, в засаленной кепочке набекрень и в красной выцветшей майке и простодушно, усмешливо щурясь, скажет:

— Заждались мы вас, товарищ начальник. Что же… Возьмемся опять за мостик. Теперь-то уж не сомневайтесь, будьте в надеже.

Епифана Шматкова многие помнили в поселке.

Но вот из деревянной пристройки с заколоченным фанерой окошком вышел прихрамывающий светловолосый человек в военной форме без погонов, в суконной пилотке и, подойдя к Алексею, отрекомендовался.

— Секретарь парторганизации…

— Разве здесь есть и коммунисты? — удивленно спросил Алексей.

— Так точно, есть. Семь человек, четверо из них — недавние партизаны, трое вернулись из эвакуации, — ответил секретарь парторганизации, и по манере говорить в нем сразу можно было признать недавнего политработника-фронтовика. — Сегодня у нас партийное собрание. Просим, товарищ Волгин, присутствовать.

Сразу прибавилось у Алексея уверенности, партия и в этом глухом месте уже объединяла и сплачивала вокруг себя людей на новый трудовой подвиг.

Однажды — это было дней через десять после приезда на новостройку — Алексей Волгин проснулся, по обыкновению, на рассвете, и первое, что поразило его, была тишина. Это было не затишье фронтового тыла, а то спокойное, облегченное и уверенное состояние всего живого на земле, какое бывает после промчавшейся жестокой бури. Веселые голоса за окном, отдаленный шум автомобильного мотора подтверждали, что люди в этом лесном краю уже погрузились в работу.

Все чувства и мысли Алексея были настроены в соответствии с этой знакомой и давно желанной для него жизнью, и он почувствовал себя счастливым от сознания, что ничто не помешает ему теперь окунуться в эту жизнь.

Он встал с койки и босиком, в одном белье подошел к окну, открыл раму. В маленькую, еще заполненную рассветным сумраком комнату мгновенно хлынул лесной холодок, напитанный смешанным запахом увядающей листвы и старых сосен. Их высокие мохнатые кроны зубчато вырисовывались на бледнорозовом с прозеленью небе.

Алексей до половины высунулся из окна, глубоко вдохнул смолистый воздух. Мимо деревянного, отведенного под контору барака, в котором ночевал Алексей, пролегала дорога. По ней несмотря на ранний час, поскрипывая и переваливаясь на промоинах, уже двигались груженные бревнами и досками трехтонки. Где-то в глубине поселка слышался глухой стук сгружаемых столбов, сердитые и веселые голоса рабочих:

— Побе-ре-гись!

— Взяли! Дружно!

Голоса тонули в грохоте скатывающихся с грузовика столбов.

«Как быстро входит все в свою колею, думал Алексей. — И неужели все это было недавно — и страшные дороги, и переправы через Днепр под огнем, и черный дым над Сталинградом, и снежные холмы, почерневшие от вражеских трупов, и Курская дуга с раскаленным грохочущим небом?.. Да, все это было и преодолено… Преодолено нашим народом. И я, маленькая частица его, остался жив, буду жить и работать. И как это хорошо — работать…»

Алексей быстро оделся, вызвал шофера и через час уже был на большом мосту.

Вся территория моста выглядела неузнаваемо. За несколько дней здесь многое изменилось. На обоих берегах болотистой реки строились бревенчатые бараки. Слышалось жужжание пилы, стук топоров. Под навесом пыхтел двигатель. Над изуродованным концом фермы нависал стальной хобот парового крана. Он плавно и бесшумно двигался, перенося, как гигантская птица в клюве, на средину реки связки обрубленных рельсов. Только белая тонкая струйка пара, с шипением вырывавшаяся из короткой трубы, говорила о большом напряжении машины. Вокруг фермы, как муравьи, суетились люди. В их движениях была заметна необычная быстрота и торопливость. По проложенным на забитых сваях по обеим сторонам фермы доскам не ходили, а рысью бегали люди, неся на плечах шпалы.

Стоя на берегу, Алексей с учащенным от волнения дыханием следил за ними. Казалось, трудовое напряжение передавалось и ему. Иногда из-под фермы вырывалось веселое-залихватское гиканье, и Алексею тоже хотелось так же весело, во всю силу легких крикнуть и запеть вместе с рабочими. Он хорошо понимал их…

«Вот и дождались… Вот и дождались», — радостно повторял про себя Алексей. Солнце уже взошло и сверкало на мокрых стальных частях крана. Алексей стал спускаться по дощатым сходням с набитыми на них поперечными планками к бетонированному основанию мостового быка. Его сопровождали начальник дистанции, седой мужчина в военной шинели, и дорожный мастер, руководивший работами на мосту.

— Никакими кранами ферму из речки не вытянешь. Она глубоко увязла в иле, — объяснял дорожный мастер. — А рвать ее на части жалко.

— А как же вы выйдете из положения? — спросил Алексей, с первого взгляда оценивший трудность задачи.

— Решили приподнять сначала один конец фермы двумя кранами, затем другой, на это силы у нас хватит, а потом подклинить ее шпалами, подвести под нее шпальные клетки, постепенно наращивая их и тем самым поднимая ферму.

Алексей задумался. Он снова чувствовал себя в родной стихии и испытывал нарастающее возбуждение. В голове его проносились один за другим случаи из довоенного опыта мостостроителей.

— Нет, товарищи, так дело не пойдет, — громко сказал Алексей, останавливаясь у самого конца сходней, упиравшихся во временны деревянный мостик. — Так мы затянем поднятие фермы надолго.

Дорожный мастер и начальник дистанции слушали почтительно и с веселым жадным вниманием на лицах. Для них, как и для Алексея, было наслаждением решать эту новую производственную задачу именно теперь, когда в тылу и на фронте с одинаковым нетерпением ждали наиболее быстрого восстановления магистрали.