Удар! Ещё удар!..

«Повторяется первый тайм», — подумал Андрей Григорьевич.

Севкабелевцы атаковали, игра почти все время велась на половине торфяников, однако результата не было.

«Обидно нашим мальчикам», — покачал головой Андрей Григорьевич.

И тотчас вспомнилось лицо Бори Ганеляна, когда он пил воду. Злое, напряженное. Такое хмурое — кажется, вот-вот Боря заплачет.

Андрей Григорьевич постарался прогнать эти мысли. Судья должен быть объективен. Да, объективен и строг. И сердце его не должно сочувствовать ни одной из команд.

Да, все верно… И опять он пересекал поле. Из конца в конец. И обратно. И опять звучал его недремлющий свисток.

Несколько раз мимо него пробегал Ганелян. Потный, с грязными подтеками на лбу и щеках. Он сражался неистово. Во что бы то ни стало старался забить гол. Но, не получалось.

«Обидно», — опять мелькнуло у Андрея Григорьевича.

И главное — секундомер. Он сейчас как-то особенно торопливо отсчитывал секунды. Словно спеша нанизать их на бечевку, которая вот-вот оборвется.

До конца матча оставалось всего четыре минуты.

«Да, паршиво, — подумал Андрей Григорьевич. — Неужели проигрыш?»

И вдобавок торфяники овладели мячом. И энергично насели на ворота «Севкабеля». Казалось, сейчас они забьют второй гол.

Однако этого не случилось. И даже наоборот. Витя Мальков вдруг перехватил мяч и быстро передал его полузащитнику. Тот продвинулся к центру поля и тотчас длинным пасом переправил мяч Боре Ганеляну. Все произошло так быстро…

На миг Андрею Григорьевичу показалось, что Боря — «вне игры».

Да, точно!..

Андрей Григорьевич поднес уже свисток к губам… Но в этот миг Боря хлестко ударил — и мяч, словно пушечное ядро, с силой врезался в сетку ворот.

Андрей Григорьевич так и застыл со свистком во рту.

Обрывки мыслей мельтешили стремительно, суматошно.

«Офсайт? Да, вроде бы… Значит? Не считать? Но… Как хорошо бы — гол! Отквитать… И ничья…»

Он и сам уже теперь точно не знал: был офсайт? Или нет? Ему так хотелось, чтобы не было… Он уже начинал верить: да, все произошло правильно. И гол забит чисто.

— Офсайт! — чуть не плача, закричал вратарь. — Он бил из офсайта!

К Андрею Григорьевичу через все поле бежал капитан торфяников.

— Не считается! — на бегу яростно кричал он. — Не считать!

Но Андрей Григорьевич строго сказал:

— Прекратить споры!

И показал на центр поля. Гол!

Болельщики — большинство из них было из лагеря торфяников — кричали, свистели, махали руками.

— Долой!

— Офсайт!

— На пенсию!

— Судью на пенсию!

А один из мальчишек, сидя на дереве, трубил в горн. Трубил так резко и оглушительно, так свирепо — казалось, щеки его и шея сейчас лопнут от напряжения.

Но Андрей Григорьевич твердо повторил: гол! И строго показал на центр поля.

Так, со счетом один — один, и закончилась встреча. Ничья.

Обратно севкабелевцы возвращались все вместе, игроки и болельщики. Шли тихо. И говорили все тихо.

Обычно лучшие игроки всегда шагали рядом с Андреем Григорьевичем. Это была как бы премия, награда им за хорошую игру. Но нынче возле Андрея Григорьевича было пусто. Боря Ганелян, который всегда шел по правую руку от него, теперь шагал где-то позади. А когда Андрей Григорьевич оборачивался, Боря поспешно отводил глаза.

Но Андрей Григорьевич словно бы ничего не замечал, был как всегда весел и оживлен.

— Ничего, ребята, не унывайте, — бодро сказал он. — Ничья — это ведь не проигрыш. А матч вы хорошо вытянули. Молодцы!

Боря поглядел на него. Долгим пристальным взглядом.

— Кто молодец, а кто и нет, — сказал Боря.

Андрей Григорьевич не понял. Намек?

Оглядел ребят. Сегодня они были какие-то необычные, вялые и сумрачные.

— А вот знаете, — сказал Андрей Григорьевич, — однажды был смешной случай. Поймали моряки акулу. Ну, вспороли ей брюхо. И там нашли пишущую машинку — это раз, электрический чайник — это два, и стеклянный графин. И все целое, невредимое. Вот обжора-то, а?!

Андрей Григорьевич, улыбаясь, оглядел слушателей. Он знал много подобных историй, и всегда они очень нравились ребятам.

Но нынче мальчишки шли подавленные, никто не смеялся, никто не стал рассказывать еще какую-нибудь интересную байку про акул или про других зверей.

Дорога вилась меж деревьев. Мальчишки растянулись цепочкой. Шли молча, словно каждый думал какие-то свои невеселые думы. Умолк и Андрей Григорьевич.

А Боря Ганелян шел и плевался. Далеко, метко, с шиком. Прицельными плевками он расстреливал то встречное дерево, то будку, то куст.

— Перестань, Боря, — поморщился Андрей Григорьевич. — Ты же не верблюд.

Но Боря словно не слышал. По-прежнему метко цыкал он слюной.

— Перестань, Боря, — повторил Андрей Григорьевич.

Нет, теперь его слова не действовали.

Ганелян «стрельнул» в столб, промазал, снова «стрельнул».

Андрей Григорьевич помрачнел. Растерянный, отвернулся он от Бори.

«Что такое? Так, вдруг… Что случилось?»

Словно он не знал, как трудно завоевать любовь мальчишек. И как легко ее потерять…

ДВА ВОСЕМНАДЦАТЬ, ИЛИ К ВОПРОСУ О ПСИХОЛОГИИ

У Валерия Смольникова всегда вызывало улыбку это название: «олимпийская деревня». Неплохая деревушка! Модные стройные дома из стекла и камня, в каждом номере — ванная, кондиционированный воздух. На каждом этаже, в холле, телефон автомат: бросишь несколько монеток и говори с Парижем или Москвой, Токио или Лондоном. А если ненароком кинул лишнюю монетку, автомат тотчас выдаст тебе сдачу.

И строжайшее разделение: вот эта половина «деревни» — для мужчин, а эта — для женщин. Между ними высокая металлическая изгородь. У входа — контролеры.

Валерий прошел по дорожке, с двух сторон густо обсаженной громадными ярко-алыми тюльпанами, — казалось, дорожка объята пламенем, — и сел на скамейку возле фонтана. Это место он еще вчера облюбовал: тут была тень и многоструйный фонтан сеял мельчайшую водяную пыль. Незримая, она приятно увлажняла знойный воздух.

Едва Валерий сел, мысли сразу вернулись к предстоящему. Да, послезавтра прыгуны вступят в бой.

Чем он кончится?

В этом году лучшим результатом Валерия было два метра двадцать два сантиметра. Не рекорд, но все-таки неплохо. Честно говоря, даже очень неплохо. Однако удастся ли сейчас повторить эти два двадцать два?

У Олимпиады свои законы. Каждый опытный спортсмен знает: олимпийские игры — состязание необычное. Здесь побеждает лишь особо сильный духом. Да, Олимпиада — это, в первую очередь, проверка стойкости, твердости, проверка характера. На изгиб и на излом.

Тренер поэтому не раз твердил Валерию, что у него — отличные шансы. Всем соперникам известно: Валерий не теряется при первой и даже второй неудачной попытке. Наоборот: неудачи как бы подхлестывают его. Именно в тот момент, когда все висит на волоске, когда слабый духом трепещет и теряет остатки самообладания, именно в эти страшные минуты Валерий умеет предельно собраться и вложить всего себя в третий, решающий прыжок.

Валерий задумался, даже не заметил, как к скамейке кто-то подошел.

— Хэлло, мистер Смольникоф! — вдруг услышал он.

Неподалеку стоял Дик Тювас, огромный, улыбающийся, и поднятой, вытянутой вперед рукой весело приветствовал его. Этот любимый жест древних римлян потом присвоили себе фашисты. А теперь им часто пользуются спортсмены.

Сколько ни встречался с Тювасом Валерий, тот всегда улыбался. Казалось, улыбка — такая же постоянная деталь его лица, как большие серые глаза или густые брови.

Был он длинноногий, высокий, как все прыгуны. Но в отличие от них — обычно тощих — Тювас был плотным и, похлопывая себя по животу, не раз весело сообщал окружающим: