На Сибирском тракте

И вот Андрей Иванович, понурившись, медленно идет по широкому заводскому двору. По обе стороны дороги стоят длинные, тощие деревья, на верхушках которых виднеются редкие темно-зеленые, почти черные от заводской копоти листья. Эти деревца посадили прошлой осенью. «Что бы им не расти нормально? — думает Андрей Иванович. — Земля хорошая, почти чернозем, регулярно поливают водой. В прошлом году рабочие, наверное, поспешили и в лесу попортили корни».

Ведь вот странно: сегодня у него неприятный день, был очень нехороший разговор с начальником цеха. Казалось бы, все думы должны быть сосредоточены на этом, а тут какие-то деревья лезут в голову.

Андрей Иванович надвигает на глаза кепку и уже более быстрым шагом идет по асфальтированной, местами побитой дороге к проходной. Асфальт здесь появился после войны, а раньше была страшно пыльная, в дождливое время грязная дорога. Тогда приходилось все время смотреть себе под ноги, а сейчас можно идти и думать.

Осипов снова со всеми подробностями вспоминает беседу с начальником механического цеха Авениром Львовичем Остолорским. Какой все же скользкий это человек! А ведь с образованием, энергичный и с виду интеллигентный. Он всегда гладко выбрит, по утрам от него пахнет одеколоном «Красный мак». Таким одеколоном дочка Андрея Ивановича Таня смачивает волосы, когда идет в клуб.

Какую сегодня Остолорский сцену закатил, выгораживая себя! Нет, Андрей Иванович не пойдет просить, чтобы его оставили на старой должности, у него есть своя гордость: не нужен — не надо. И жаловаться на Остолорского не пойдет, а то еще могут подумать, что он, Осипов, оправдывает себя и хочет свои недостатки свалить на другого. Со временем все поймут, что скрывается у Остолорского за приличной внешностью. Уже сейчас в цехе говорят о его неуравновешенности. Иногда нашумит там, где достаточно было бы дельное слово сказать. Вчера Миша Бешенцев, ученик слесаря, дернул доску, на которой вывешиваются объявления и приказы. Доска сорвалась со стены конторки и упала. Начальник цеха с полчаса ругал Мишу, называл его хулиганом. А Миша вовсе не хулиган. Он очень молодой веселый парнишка, и у него все время руки чешутся: то девчонку за косу легонько дернет, то в товарища скомканной бумажкой запустит. Как школьник… Шутит, а злого дела никогда не сделает. Мишке надо было сказать посерьезней — и хватит.

А на днях Остолорский вел при Андрее Ивановиче беседу со слесарем Виктором Николаевым. Это известный на заводе хапуга, он только и норовит ухватить работенку полегче да поденежней. От «невыгодной» работы отказывается, находя для этого всякие предлоги. Надо бы основательно взяться за Николаева и по-настоящему поругать его, чтобы не позорил честь рабочего человека. А Остолорский только сказал: «Нехорошо, товарищ Николаев. Наша задача — налаживать производство, двигать его вперед, а не за копейкой гнаться». И лишь после того, как Никита Андреевич, председатель цехового комитета, поставил о Николаеве вопрос на профсоюзном собрании, начальник цеха изменил свое отношение к нему и тут же дал ему выговор за нарушение трудовой дисциплины.

Почему Остолорский нянчился с Николаевым? Не потому ли, что между ними есть что-то общее? Андрей Иванович стал вспоминать других начальников цехов, с которыми ему приходилось работать. Их насчитывалось много. У них были свои недостатки, но никто так не кривил душой, как этот.

Осипов пришел на завод, еще до революции. Двенадцатилетним мальчишкой он возил на лошадях шихту к мартену. Четырнадцати лет был учеником токаря в механическом цехе, потом токарем, а после Октябрьской революции стал мастером. Вся жизнь прошла на одном заводе, в одном цехе. Через год Андрей Иванович пойдет на пенсию.

На заводе Осипова знают почти все рабочие. Многие из них совсем недавно учились в ремесленном училище, а теперь уже взрослые, семейные люди. Молодежь так быстро меняется внешне, что если иного не увидишь с год, то не узнаешь. Со стариками же другое дело — они меняются мало. Пройдет лет десять, а лицо у старого человека остается почти таким же, только новые морщинки появятся да спина еще больше согнется.

Андрей Иванович проходит мимо огромного серого корпуса сборочного цеха. Лет тридцать назад здесь стояли низенькие, мрачноватые кирпичные стены, покрытые мхом.

Память у Осипова крепкая. Он помнит, в каком году и что построено на заводе, когда установлен тот или иной станок в механическом цехе. Прошлой осенью в стенной газете писали:

На старости лет Андрею Ивановичу поручили строительство нового корпуса. Он отказывался, говорил, что в его годы и с его знаниями это трудно, но его заставили, и Остолорский усердствовал в этом больше всех. Андрей Иванович уважал дисциплину, подчинился и тут. Но с самого начала все пошло неудачно. Правильно говорят, что стройка недопустимо затянулась, и в этом значительная доля вины ложится на него, Осипова. Кое-что проглядел Андрей Иванович, упустил многие возможности ускорить строительство. Нет у него прежней энергии.

Не справился, старина! Какой позор!

Андрей Иванович еще сильнее сжимает губы и низко опускает голову. Обида все больше нарастает, к горлу подступает какой-то комок… Этого еще, не хватало! Старый мастер сморкается, поднимает голову, выпрямляет спину и идет, прямой как столб.

— До свиданья, Марья! — говорит он вахтерше и открывает наружную дверь проходной.

Перед заводом — длинная асфальтированная площадка, по краям которой растут широкие, густые кусты акации. Они тесно переплелись между собой и тянутся сплошной зеленой стеной. Там, где кончаются кусты, стоят легковые машины и автобус, наполовину заполненный пассажирами. Здесь же — торговые палатки, возле которых толпятся люди. Слышатся громкие голоса и смех. Это уже не завод, и в то же время здесь все неразрывно связано с ним. Вот стоят несколько парней в рабочих спецовках. Они разговаривают с высокой светловолосой девушкой, у которой в руках стеклянные пробирки, — видимо, лаборантка. До начала очередной смены еще полчаса, и Андрей Иванович недоумевает: зачем парни пришли так рано?

На асфальте темнели глянцевые полосы. Они появились от копоти, наносимой ветром с завода, от легковых машин, от многих сотен ног, проходящих здесь перед началом и после рабочей смены. В этом месте стоит типично заводской запах, густой и острый.

В прежние годы Андрею Ивановичу приходилось ездить в деревню помогать колхозникам убирать урожай. Ему нравились лес и сельская тишина, запахи луговых цветов и трав, но он всегда тосковал по ни с чем не сравнимому запаху завода. Даже заводские гудки были дороги Андрею Ивановичу и действовали на него успокаивающе, когда он дома ложился спать.

До дому он шел не полчаса, как обычно, а почти час. Жена, Анастасия Федоровна, вынув из русской печи горшок со щами и алюминиевую миску с кашей спросила встревоженно:

— Что случилось, Андрюша?

Андрей Иванович буркнул:

— Да так…

И поморщился — от жены ничего не скроешь.

— Что там «да так»… Смотришь исподлобья, фуражка на лоб напялена. Еще когда ворота открывал, так я поняла: что-то неладно.

— Как это ты поняла? Выдумываешь все.

— Ничего не выдумываю. Ты резко дернул щеколду и сильно хлопнул воротами. А обычно делаешь это тихонько. И шел ты сегодня очень уж медленно и тяжело.

Андрей Иванович удивленно хмыкнул и, опустившись на стул, достал пачку папирос. Всю дорогу он почти беспрерывно курил, отчего во рту появилась горечь, а дыхание стало частым и неглубоким. Осипову казалось, что на улице и в доме очень душно. «Слишком я накурился», — подумал он, но все же вынул еще одну папиросу.

Из своей комнаты вышла дочь Осиповых.

— Папа устал, а ты, мама, придираешься к нему.

— Помалкивай, Танечка, — равнодушно отозвалась мать.

Осипов хмуро оглядел дочь: пышные волосы сзади перевязаны и поднимаются над затылком, как хвост у петуха, клетчатая юбка плотно облегает бедра, а кофта — грудь. Андрей Иванович крякнул, еще больше нахмурился и пробормотал: