Пурга в ночи

— Кабак Толстой Катьки закрыть, — предложил Берзин.

— Совсем — нельзя, — покачал головой Клещин.

— Свободный человек не нуждается в дурмане! — воскликнул Берзин. — От подневольной, убогой жизни люди пьют…

— Ты прав, Август, но тут надо быть осторожным, — остановил его Мандриков: — Люди привыкли к водке…

— Прав ты, Михаил Сергеевич, — согласился Булат. — Если мы лишим шахтеров выпивки, то такой аврал поднимется, что и пурги не будет слышно.

— А где пурга? Пурги нет, — рассмеялся Мальсагов.

Все прислушались. За окнами было тихо.

Ревкомовцы разошлись, оставив в помещении одного Еремеева. Мандриков, Берзин и Клещин шагали домой. Пурга стихла. Очистилось небо, и с черной бездны удивленно мигали яркие звезды. Они словно впервые увидели Ново-Мариинск. Время от времени налетали порывы ветра, но они лишь поднимали с земли небольшие тучки снежной пыли. Пурга ушла в тундру.

Ревкомовцы с наслаждением дышали чистым морозным воздухом, Мандриков заметил, что Берзин не кашляет. «Может, полегчает ему здесь, — думал Мандриков. — Отступится болезнь от моего сердитого латыша». Михаил Сергеевич почувствовал такой прилив теплоты и дружеской нежности к Берзину, что не удержался и обнял его плечи. «Какие они у него тонкие, острые», — подумал он с болью, и еще дороге ему стал этот человек. Берзин понял Мандрикова и крепко пожал ему руку. Так они шли рядом. Клещин воскликнул:

— Баба-то моя нас дожидается!

Окно в хибарке Клещина желтым глазом смотрело в темноту. Мандриков вспомнил об Елене, подумал о ней и Берзин. Оба почувствовали холодок. Берзин убрал руку.

За столом при свете лампы сидели жена Клещина и Елена Дмитриевна. Бирич читала вслух какую-то книгу, а жена Клещина слушала, опустив голову.

Женщины вскочили на ноги. Клещина метнулась к печке и тотчас загремела заслонкой, а Елена осталась у стола. Приход Берзина и Клещина вместе с Мандриковым смутил ее. Она не знала, как себя держать. Михаил Сергеевич подошел к ней, взял за руки и благодарно прошептал:

— Ты здесь. Я…

— Что этой женщине здесь надо? — прозвенел голос Берзина. — Кто она такая?

Слова ударили по Елене Дмитриевне. Михаил Сергеевич почувствовал, как дрогнули ее руки, и еще крепче сжал их. Мандриков обернулся к Берзину:

— Разве ты не знаешь? — спросил Мандриков, стараясь сдержать гнев. — Это…

— Это жена врага, коммерсанта Бирича, осужденного революционным комитетом, — так же отчетливо и громко сказал Берзин. — Жена врага не может оставаться в доме, где находится председатель ревкома и два члена ревкома.

— Перестань, Август, — попросил Мандриков глухо. — Елена Дмитриевна моя жена.

— Когда же это случилось? — Берзин говорил с нескрываемой иронией: — Почему об этом не знает ревком?

— Да ты что, Август!.. — воскликнул пораженный Мандриков. — Это же мое личное дело!

— Нет! — крикнул Берзин и указал на Елену. — Это жена врага. Ты председатель ревкома.

— Я люблю его, — Елена Дмитриевна прижалась к Мандрикову. — И вы смеете…

— Я требую, чтобы вы немедленно ушли из этого дома, — сказал Берзин таким тоном, что противиться было невозможно.

— Я уйду, я уйду, — сквозь слезы говорила Бирич. Она бросилась к своей шубе.

— Подожди, куда ты?!

— Она поступает правильно, — сказал Август.

Михаил Сергеевич, взбешенный поступком Берзина, подошел к Елене Дмитриевне, помог ей одеться, и они оба вышли из домика. Тут она дала волю слезам и чувствам.

— Я ненавижу этого человека, я буду всю жизнь ненавидеть. Ты должен отомстить за меня. Он оскорбил меня, выгнал, как девку!

— Пойми, что ты говоришь, — пытался остановить ее Мандриков. — Август погорячился, но он же мой друг. Он прав по-своему.

— Прав? Кто же я для тебя?

— Ты моя жена. Я люблю тебя — Михаил Сергеевич обнял ее, поцеловал.

— Я же тебе говорила, что мы для всех должны стать мужем и женой, — заговорила более спокойно Елена Дмитриевна. — Тогда никто и ни в чем не сможет меня упрекать и оскорблять. Мы должны официально пожениться, и тогда на мне не будет этого проклятого пятна Биричей.

— Хорошо, хорошо, завтра же я все сделаю, — обещал Мандриков. Они подошли к дому Биричей.

— Пошли ко мне. Это и мой дом. Я имею на него право.

Она крепко держала Мандрикова за руку и тянула к дверям. Михаил Сергеевич заколебался, но нашел в себе силы отказаться.

— Нет, я не могу, не обижайся и пойми меня.

Он простился с Еленой Дмитриевной и, не возвращаясь к Клещиным, ушел ночевать в ревком.

Нина Георгиевна испугалась, когда на пороге увидела Струкова. Он исхудал, оброс, но держался спокойно, словно ничего не произошло. Струков приветливо, с легкой улыбкой поздоровался и хотел пройти.

— Куда вы? Зачем?

— Как зачем? — развел руками. Струков. — Я вернулся домой. Мой арест — досадное недоразумение, которое, к счастью…

— Здесь лежат люди, измученные в тюрьме, в которую вы их доставили, — сказала Нина Георгиевна.

Струков не знал, что Бучек и Галицкий находятся в его квартире. В нем поднималось страшное желание вышвырнуть из дому и эту женщину и этих шахтеров, но он только улыбнулся:

— Я не знал, что вы ко всему еще и сестра милосердия.

— Вон! — гневно крикнула Нина Георгиевна. — Вон!! Вы, вы… подлец!

Теперь лучше уступить, но не забыть. Он найдет возможность и удобный случай, чтобы распутаться с этой б… Струков насмешливо поклонился и многозначительно сказал:

— До свидания, и более интересного.

Он вышел на улицу, дрожа от бешенства. Куда-то надо идти. Но куда? В дома тех, с кем до сих пор вел знакомство, не пойдешь. Ревкомовцы сами ютятся по чужим углам. Да и кто пустит бывшего начальника милиции? Ничего. Главное, остался жив. Большевики только здесь, в Ново-Мариинске. А весь уезд живет по-старому, и там где-то Стайн, Свенсон. Хорошо бы встретиться с Биричем, но нельзя, чтобы их видели вместе. Первое время надо быть очень осторожным. Струкова пробирал холод. Он выругался и зашагал к кабаку Толстой Катьки. Там хоть тепло и можно выпить, пожрать.

Толстая Катька, уже давно ничему не удивлявшаяся, все же была изумлена приходом Струкова. В первую минуту она не знала, как себя вести, но тут же решила, что гостеприимство никогда не вредит, и засуетилась. В кабаке по-прежнему было многолюдно, шумно, дымно. Приход Струкова только на минуту привлек внимание.

Толстая Катька хотела усадить его за стол, где было посвободнее, но он попросил:

— А более спокойного уголка у тебя не найдется? Без этих, — он небрежно кивнул на галдевших гуляк.

— Ступай за мной! — Толстая Катька привела Струкова в свою комнатушку. — Лучше нет.

Струков оглядел грязную затхлую комнатку и задержал взгляд на разворошенной постели с засаленными подушками и серым бельем, поморщился.

— Лучше не надо. Тащи вина и закуски. Побольше.

Через час Струков спал непробудным пьяным сном и даже не слышал, как к нему несколько раз входила кабатчица; обшарила его карманы и, не найдя ничего интересного, обругала Струкова. А перед утром улеглась рядом и захрапела.

Рано утром они вместе завтракали.

— Пока поживу у тебя.

— Живи, жалко, что ли, — равнодушно ответила кабатчица. — Мужички ежели ко мне будут приходить, не помешают?

— Погоди с ними, — остановил ее Струков. — Я же тут буду.

— А-а, — осклабилась Катька. — Так бы и слазал. К черту всех пошлю. Ну, скорее жри.

— Куда торопишься? — заинтересовался Струков.

Толстая Катька не успела ответить. В дверь нетерпеливо постучали. Катька открыла маленькую дверцу-глазок:

— Закрыто. Торговать буду с обеда.

Она захлопнула «глазок». В дверь посыпались удары, послышалась ругань. Катька вернулась к столу и рассказала о поручении Бирича, а потом спохватилась.

— Ох, выболтала я, старая дура.