Пурга в ночи

Николай Федорович достал из кармана кисет я свою старую обгорелую трубку с зарубками на мундштуке — число его метких выстрелов в Забайкалье. Слушатели ответили молчанием. Они ждали, что он дальше скажет. В домике было полутемно, тесно и душно, но никто не обращал внимания. Было интересно слушать приезжего старого человека.

— Кому тут нарушать порядок? — поскреб заросшую щеку Дьячков. — Он, как хозяин, был смелее, да и хотелось ему перед односельчанами показать, что он в близких отношениях с приезжим.

— Не нам нужен отряд, а Малкову и американцам, — громко и убедительно произнес сидевший на краю топчана человек лет тридцати, пяти, с чисто выбритым лицом. Близко посаженные глаза смотрели в упор на Новикова и казались мрачными. Грубый разрез губ, плоские щеки и нависшие брови как-то не вязались друг с другом, словно каждая черта принадлежала другому человеку, но маленький вздернутый нос делал его привлекательным.

— Падерин, с рыбалки Сооне, — сказал Кабан Новикову. — Начитанный мужик.

Новиков пристальнее посмотрел на Падерина. Это его не смутило, и он грубоватым голосом продолжал:

— Что нам, мне, или вот Дьячкову, или Котовщикову, защищать?

— Что? — зашумели собравшиеся.

— Так мы же от большевиков защищаться будем! — выкрикнул Пусыкин.

— Чего же тебе от меня защищаться? — спросил с улыбкой Новиков: — Неужто я такой страшный?

Слова Новикова ошеломили. Было слышно только дыхание. Пусыкин вытаращил глаза.

— Ты… боль-ль-шевик?

— Да, — просто подтвердил Новиков. — Большевик, и прислали меня к вам большевики.

— Как же это ты… приехал?

— На пароходе, потом вот на его нарте. — Новиков указал на Парфентьева.

— Вовремя приехал, — одобрил Падерин.

— Вот и хорошо, — Новиков положил на стол кисет и трубку. — Меня прислала к вам партия большевиков, чтобы сказать, что начало вашей новой жизни не за горами. Большевики такие же простые и такие же бедные, как вы. Мы хотим, чтобы все люди жили хорошо, чтобы все были сыты, одеты, свободны и счастливы. Нашего прихода боятся такие, как малковы, биричи. Они знают, что мы им не позволим за бесценок скупать у вас пушнину и в сто раз дороже ее продавать за границей. Вас грабят, морят голодом.

— Что верно, то верно, — вздохнул кто-то. — Скоро все околеем с голодухи.

— Нынче с рыбой совсем плохо, — выкрикнул Котовщиков. — Рыба до нас не дошла. Перегородили реку Грушецкий и Сооне.

Люди заволновались. Новиков выждал, когда стихнет шум:

— Большевики не позволят этого делать! Вы голодаете, а рыбу, которой вы кормитесь, Грушецкий и Сооне вашими руками взяли для себя, для спекуляции и наживы. Большевики не позволят так делать. Вот почему Малков и Свенсон боятся большевиков.

— Малков говорит, что большевики сделают нас рабами, — возразил кто-то.

— Разве человек сам себя захочет сделать рабом? — вопросом ответил Новиков. — Вы сами в Усть-Белой установите свою трудовую власть, сами станете хозяевами. Это вы сейчас рабы.

— Верно, — поддержал Падерин. — Мы рабы и у своих русских коммерсантов и у американских. Двойную шкуру с нас дерут.

— В солдаты вот загнали, — пожаловался Дьячков.

— Меня прислали большевики, чтобы вам помочь советом. — Новиков забыл о трубке. На него смотрели глаза людей, жаждущих знать правду. Глаза людей, впервые робко поверивших в лучшую будущую жизнь.

О трубке Николай Федорович вспомнил, когда все разошлись. Задержался только Падерин. Николай Федорович, устало наклонив голову, набивал трубку и слушал рыбака.

— Хорошо, правильно вы говорили, товарищ. — Падерин тоже достал свою трубку. — Жить нам дальше так невозможно.

— Подошло время, когда менять ее надо. — Новиков раскурил трубку. — Вместе с товарищами Кабаном и Наливаем готовьте людей к установлению советской власти в Усть-Белой. Сегодня меня слушали внимательно, а ведь далеко не все со мной согласны, не все поверили. Страх перед властью богатеев велик. Вам надо убедить людей, что единственный путь к свободе и лучшей жизни — это свергнуть богатых.

Чем дольше говорил с Падериным Николай Федорович, тем больше тот ему нравился. В этом человеке чувствовался характер, убежденность в правоте своих слов.

А в это время Пусыкин передавал весь разговор Малкову. Коммерсант разозлился. У него в селе большевик призывает к восстанию против него и обещает простить все долги. Малков коротко пересказал донесение Пусыкина и добавил от себя, чтобы заставить Стайна действовать решительно:

— Большевик подстрекает вас убить.

— Кто-о? — Стайн зло оскалил зубы. — Меня?.. Арестуйте его.

Малков в сопровождении четырех вооруженных человек вышел из дому. Стайн следил издали.

Дьячков был на улице, когда показались Малков и его охрана. Никифор чутьем понял, что идут к нему, и бросился в квартиру.

— Малков с охраной сюда идут.

Кабан бросился к окну.

— Уже донесли! — Он обернулся. — Тебе, Николай Федорович, нельзя тут оставаться. Смело ты говорил, людей за душу потряс. За думку многие взялись. Спасибо, что толчок дал. Дальше мы сами наведем порядок.

— Может, все-таки не уезжать? — спросил новиков, заворачивая кисет и выбивая трубку.

— Малков на убийство пойдет, — быстро говорил Кабан. — Уезжать тебе надо.

— Верно, вам лучше уехать, — подтвердил Падерин. — Сейчас сила еще на их стороне.

Новиков понимал, что товарищи правы, но уезжать ему не хотелось. Отъезд мог походить на бегство. Об этом он и сказал.

— И мысли у вас такой быть не может, — возразил Падерин.

— Скорее, скорее! — торопил Кабан. — Они уже близко.

У него в руках оказался маузер. Парфентьев вскочил и хотел выбежать, но его за плечо схватил Кабан.

— Куда?

— Я… я… — Парфентьев боялся, что станет известно его предательство. Он же первый сказал Свенсону о старике.

— Гони в Марково. Новикова спасай. За него годовой ответишь, — торопил Кабан каюра. — В Марково возьмете продукты на дорогу до Ново-Мариинска.

Они выбежали из квартиры. Упряжка была за домом. Кабан обнял Новикова за плечи.

— Счастливо! — Он сунул в руку Николая Федоровича свой маузер. — Пригодятся на всякий случай.

Парфентьев поднял упряжку. Новиков сел на нарту, и каюр взмахнул остолом. Собаки рванули нарту с места и побежали. Парфентьев бросился на нарту и закричал на собак. В его голосе были страх и отчаяние.

Кабан, Падерин и Наливай, обойдя домик, столкнулись лицом к лицу с Малковым и его спутниками. Это было так неожиданно, что они невольно отпрянули, Малков быстро сунул руку в карман, судорожно схватился за рукоятку револьвера, но не выхватил его. Кабан, Наливай и Падерин стояли перед ним без оружия, мешая пройти.

— К кому в гости идете?

— С дороги! — выкрикнул Малков.

— Зачем же? — Падерин старался выиграть время, дать возможность Парфентьеву как можно дальше уйти от Усть-Белой. Наливай и Кабан стояли за ним, готовые на все.

И прежде чем Падерин успел задержать Малкова, тот оказался у двери и увидел удаляющуюся упряжку. Еще можно было различить, что на нарте сидят двое.

В руках Малкова оказался револьвер. Он прицелился, но Падерин ударил по руке. Пуля ушла в сторону от нарты. Взбешенный Малков выстрелил в Падерина. Коротко вскрикнув, тот опустился на снег. Кабан набросился на Малкова и, подмяв под себя, нашел руками его горло, но сдавить не успел. Удар прикладом, но голове — и Кабан безвольно ткнулся в ноги Падерина, который пытался, но не мог встать. Вокруг по снегу расползалось красное пятно. Наливай, не помня себя, выхватил револьвер у Малкова, но Наливая тоже схватили и связали.

На шум выбежал Дьячков. Он ринулся защищать Наливая, и его постигла та же участь. Малков выхватил у ближнего конвойного винчестер и выстрелил вслед нарте.

— Стреляйте! Стреляйте! — закричал он на своих охранников.

Залп следовал за залпом, но нарта продолжала уходить.

Попасть было трудно.

— Скорее готовьте нарты! Мы должны догнать большевика! — Он пнул зашевелившегося Кабана. — Всех этих под замок.