Пурга в ночи

…Парфентьев охрип от крика на собак. Упряжка выбивалась из сил, а расстояние между ней и преследователями уменьшалось. Медленно, но верно их нагоняли четыре упряжки. Да разве могли собаки Парфентьева тягаться с сытыми, сильными собаками Малкова!

«Хоть бы пурга началась», — с тоской подумал Парфентьев и снова оглянулся. Упряжка была совсем близко.

Малков приказал не стрелять, уверенный, что возьмет Новикова живым. Николай Федорович сидел за спиной Парфентьева, лицом к преследователям, и наготове держал маузер. Он понимал, что это слабая защита. Что можно сделать одним маузером против десятка человек, вооруженных дальнобойными винчестерами?

— Гони, Парфентьев, гони! — сказал Новиков.

Парфентьева удивляло его спокойствие. Человеку грозит смерть. Каюр не понимал этого человека. Ему было тошно, что он выдал Новикова из-за трусости, из-за неверия.

Преследователи не жалели собак. По снежной равнине упряжки неслись легко и быстро. С серого неба шел серый рассеянный свет. Ветер обжигал лицо. Хриплое дыхание собак, короткий лай, крики каюров. Малков уже представлял, как его упряжка вплотную подойдет к нарте беглецов и он ударом сшибет большевика в снег, а затем встанет над ним, чтобы увидеть страх и мольбу в его глазах. Но пощады не будет. Он хищно смотрел вперед. Еще пять, десять минут погони — и большевик будет в его руках.

В этот момент раздался крик каюра. Малков увидел, что Новиков упал с нарты и остался лежать на снегу, а упряжка, на которой он ехал, не останавливаясь, еще быстрее понеслась к сопкам. Значит, каюр столкнул большевика.

Радостно закричали на нартах. Все увидели лежавшего Новикова. Он поднялся на ноги и, проваливаясь в снегу, неуклюже побежал к небольшой рощице кустарника…

— Эй, ты! Сдавайся! Жив будешь!

Новиков прицелился и хотел выстрелить. Попал бы, но он убьет простого человека, которого, быть может, послали насильно. Не опуская маузера, прокричал:

— Уйди, убью!

Новиков понял, что через несколько секунд на него накинутся, сомнут, выбьют из рук маузер. Рядом озверелые лица, кричащие рты, протянутые к нему руки.

Он поднес маузер к виску…

Малков увидел, что охранники, добежав до кустарника, остановились. Потом кто-то растерянно позвал Малкова. Рабочий лежал на груди, прижимаясь к снегу левой щекой. По правой из ранки на виске стекала струйка крови. В руке был крепко зажат маузер. Из губ выпала старая обгорелая трубка. Малков наклонился и поднял ее. На трубке были какие-то зарубки.

— Этот сувенир Севера подарю Стайну, — усмехнулся он и спрятал трубку в карман. Пнув носком тело Новикова, он приказал обыскать его. В карманах ничего не нашли. Ветерок заметал следы убийства.

Берзин заканчивал сообщение следственной комиссии. Бессонные ночи, неожиданная история Струкова и спор о нем с членами ревкома, которые приняли сторону Мандрикова, поверившего в искренность бывшего начальника милиции, тяжело отразились на Августе Мартыновиче. Лицо его еще больше пожелтело, глубже под лоб ушли глаза. Пряди светлых волос прилипли к влажному лбу. Берзин перевернул последнюю страницу доклада.

Он стоял у края стола, за которым сидели члены следственной комиссии Тренев и Титов, а также Мандриков о Куркутским. На знамени за их спиной все, могли прочитать: «Да здравствует социализм! Анадырский Совет рабочих депутатов».

Слева от стола на скамье под охраной Оттыргина и Мохова сидели Громов, Суздалев и Толстихин. Громов смотрел куда-то вверх, Толстихин поводил головой из стороны в сторону, Суздалев непрерывно протирал пенсне и близоруко щурился.

Справа от стола без охраны сидел Струков. Своим видом он старался показать, что все преступления колчаковцев не имеют к нему отношения. Это сразу же заинтересовало собравшихся. Новомариинцы строили различные предположения.

Дом Тренева, казалось, готов был рассыпаться от набившегося народа. Было так тесно, что новомариинцы сидели прижатые друг к другу. От духоты, от табачного дыма стояла сизоватая мгла. Люди обливались потом. Третий чао Берзин Сообщал о работе следственной комиссии. Жадно слушали новомариинцы комиссара народной охраны и удивлялись, как много новые правители уезда успели сделать за, такое короткое время. Даже коммерсанты, которые давно жили на Чукотке и считали себя хозяевами края, и те были поражены. Бирич, Бесекерский сидели вдали друг от друга. Павел Георгиевич с опаской следил за Бесекерским. Он мог перекинуться на сторону Советов, как этот пройдоха Тренев, и тогда нужно ждать неприятностей. Но как только Берзин приводил новый факт бесчинств Громова и его сообщников, он обо всем забывал и слушал.

— Господа Громов, Толстихин и Суздалев явились сюда не для того, чтобы облегчить жизнь трудового народа этого далекого края, не для того, чтобы избавить население от грабежей коммерсантов, спекулянтов. Они явились, чтобы самим нажиться на голоде, поте и крови простых людей.

— Почему не говорите о Струкове? — крикнули из глубины комнаты. — Он ведь тоже с ними. Одна шайка-лейка.

Струков смело встретил всеобщее внимание и даже улыбнулся. Но на колчаковцев он не смотрел.

— Да, я тоже треб-б-б-бую, — заикнулся Громов.

— Вы нарушаете процессуальные правила… — начал Суздалев, но его слова потонули в шуме. Берзин поднял руку:

— О Струкове я хотел сообщить позднее, но…

— Давай сейчас! — потребовал бородач, который остановил Мандрикова в коридоре правления. — Чего там после.

— Давай, давай! — поддержали его остальные.

Громов, Суздалев и Толстихин, поглядывая на Струкова, о чем-то зашептались. Берзин покашлял и тихо сказал:

— Струков не имеет отношения к преступлениям колчаковцев. Он поступил на службу в милицию и приехал сюда, чтобы избежать мобилизации в армию Колчака.

От слов Берзина все растерялись. Стало слышно, бушующую за окнами пургу.

— Предатель!

С удивительной для своей грузной фигуры ловкостью Толстихин сорвался с места и метнулся к Струкову. Тот испуганно вскочил на ноги. Мохов и Оттыргин водворили Толстихина на место. Он не сопротивлялся — вспышка ярости отняла у него все силы, — а только шумно дышал и проклинал Струкова. Суздалев торопливо надел пенсне и уставился на Струкова, а Громов обессиленно опустил плечи.

— Я… я… пред-д-полагал, что… — Он не договорил и махнул рукой, не понимая, что очень помог Струкову.

Берзин говорил:

— Струков, как установила следственная комиссия, не совершил преступлений и поэтому из-под стража освобожден.

— Что же, он снова будет начальником милиции? — ехидно спросил Пчелинцев.

— Нет, — встал из-за стола Мандриков. — Гражданин Струков врач. Мы назначили его заведующим амбулаторией.

Кто-то удивленно свистнул. Объяснение Мандрикова большинство встретило неодобрительно. Нужно было время, чтобы к Струкову отнеслись терпимее. Ему разрешили сесть со всеми. В нервом ряду неохотно потеснились. Берзин продолжал:

— За принадлежность к Колчаку, находящемуся у международной буржуазии на службе, за грабеж местного населения, взятки, избиение трудовых людей и издевательство над ними в тюрьме, за незаконное повышение цен на товары и необеспеченно уезда продовольствием, что поставило население под угрозу голода, следственная комиссия Анадырского революционного комитета приговорила Громова, Толстихина к Суздалева к смертной казни.

Снова тишина наполнила дом. Громов побледнел, вскочил на ноги:

— Вы… не… не можете… суд-д-д-ить!

— Это произвол! — Суздалев от гнета стал красным. — Свод законов Российской империи…

— А приговаривать людей к тюрьме не произвол? — закричали из рядов.

— Брать взятки!

— Бить людей!

— Туккай с ума сошел от вас!

— К стенке их!

Обвинения и угрозы посыпались на колчаковцев, Тренев наклонился к Мандрикову:

— Смотрите на Бирича.

Михаил Сергеевич был неприятно удивлен. Бирич оживленно разговаривал с Сукрышевым. «Хуже зверей эти люди, — подумал Мандриков. — Хлебом-солью встречали колчаковцев, а сейчас им наплевать на них».