Дни испытаний

Они кружат по улицам. Горный рассказывает разные истории. Запас историй у него немалый. И Нина не в первый раз замечает — они почти никогда не касаются торговли. Горный стремился подчеркнуть: ему не чужды другие интересы, он кое-что знает, кое с кем соприкасался даже из мира искусства. Правда, Нина чувствует что о театре, живописи, музыке он знает не так уж много. Но тем больше нравятся ей неожиданные суждения, в которых сказывается цепкий ум.

— Ну, я вам надоел, Ниночка! Пригласил бы вас в ресторан, да, пожалуй, не совсем удобно.

Нину и манит и пугает это слишком уж вольное слово — ресторан. Сомнения разрешает сам Александр Семенович.

— Да, конечно, неудобно.

Говорит очень вежливо, но немного лениво и безразлично.

Нина не раз замечала в Горном немного ленивое безразличие ко всему, что он делал и говорил. Это ленивое безразличие даже нравилось ей. Оно говорило о немалой внутренней силе. Если безразлично, играючи Александр Семенович мог делать все так хорошо, споро, ладно, то что же он может вершить, когда возьмется за дело всерьез, отдастся ему целиком?

Тем не менее Нина считала, что в отношении к ней это безразличие ни в коем случае не должно проявляться. А оно проявлялось, проявлялось почти всегда, за исключением тех коротких мгновений, когда Горный по-особому смотрел на нее.

Ложась спать, Нина решила, что завтра непременно проучит Александра Семеновича. Она еще не знала — как, но была уверена, что сделает это, ей поможет чутье, шестое женское чувство.

Но в магазине Александр Семенович даже по делу ни разу не подошел к ней. «Ладно, ладно, — заставляла себя улыбаться Нина. — Он еще пожалеет!» Не подошел он и на следующий день.

В тот вечер к Нине пришли Рита Осокина и Леночка Штемберг. Девушки еще в школе привыкли к капризной смене Нининых настроений. Сейчас, заметив, что подруга не в духе, они всячески старались развлечь ее. Рита просто тормошила Нину, а Леночка прибегала к своему излюбленному методу — рассказывала смешные истории. В комнате все время слышалось: «А помнишь? А помнишь?» Но смеялся один Гриша, пока его не увели спать Нина только принужденно улыбалась и кивала головой.

— Грустная она какая-то, — озабоченно сказала Леночка, когда они с Ритой шли домой.

— Мне кажется, ей обидно, что мы студентки, а она… — начала было Рита.

— Как тебе не стыдно! — оборвала ее Леночка. — Разве Нина такая?

Рите действительно стало стыдно. И она разозлилась и на себя и на Нину:

— Другая сказала бы, а ее разве поймешь? Как была Царицей, так и осталась. Где же она будет с нами делиться! И нечего к ней ходить.

— Глупая ты. Легко ли ей сейчас одной без отца? — рассудительно заметила Леночка.

Подруги дружно вздохнули…

Александр Семенович не подошел к Нине и на третий день.

«Ладно, ладно, — говорила себе Нина. — Он еще пригласит, и я ему скажу. Я ему так скажу!»

Что значит — «так скажу», Нина твердо не знала. Но приходили разные варианты презрительного мщения. Например: «Не могу. Все эти дни у меня были свободные вечера, а вот сегодня занята. И завтра буду занята». Или еще лучше чуть высокомерным и безразличным тоном: «Нет, Александр Семенович, что-то не хочется».

На четвертый день Александр Семенович позвал Инну к себе в конторку.

Сердце у нее забилось так, будто спешило выпрыгнуть и раньше ее очутиться в маленькой комнатушке. «Нет, я все-таки скажу, скажу так, как думала. А потом, потом, когда он будет упрашивать…»

— Нина, надо бы в свободное время сахар расфасовать. Пятьсот граммов — самый ходовой вес.

Ошеломленная Нина молчала.

— Вы поняли меня? — Александр Семенович чуть недоуменно взглянул на нее.

— Поняла.

— Ну, хорошо. — Заведующий уткнулся в бумаги. Нина постояла еще немного.

Потом она не могла простить себе этих унизительных секунд. Ждала, чего-то ждала. А он разговаривал с ней, как с любой другой, как с Галкой, с Верочкой, с кем угодно. Он — после всего… Хотя — после чего всего? Ведь ничего не было. Сходили раз в театр и раз погуляли по городу. Да он и забыл. Он и не думал ничего такого… А она, идиотка, вбила, вдолбила себе в голову. Вбила… Но почему же он так смотрел на нее тогда в театре и потом на улице?

«Ну вот, я опять, я опять! Ну, что я буду с собой делать? У меня нет гордости, даже нет самолюбия. Нет, есть, есть! Ни за что, никогда не пойду с ним, ни за что, хотя бы он даже целый день здесь, при всех девочках и покупателях, стоял передо мною на коленях!»

Это Нина решила твердо. Но все-таки ей хотелось, чтобы Александр Семенович подошел к ней, все-таки она ждала этого. Сначала ругала себя, а потом решила: «Ну, и что же! Только для того, чтобы отплатить ему и вообще, чтобы он не думал, чтобы он знал…»

Это случилось в субботу. Александр Семенович снова пригласил ее в свою конторку. Но заговорил не о расфасовке сахара.

— Нина! Не хотите посмотреть тот самый кинофильм, на который мы тогда не попали?

— Нет. — Нина задохнулась от предательского волнения. — Нет, Александр Семенович, что-то не хочется.

Все-таки она выговорила эту, заранее заготовленную фразу. Выговорила! И даже, кажется, неплохо. Только вначале перехватило горло, а потом именно так, как ей хотелось, чуть высокомерно, но совершенно спокойно и безразлично. Пусть знает! Пусть!

— Не хочется? Это бывает. Бывает.

Александр Семенович говорил вежливо, но по своему обыкновению безразлично и немного лениво.

Нина ждала чего угодно, ждала, что он ответит колкостью, или презрительно посмотрит на нее — «девчонка», или постарается прикинуться безразличным. Но такого естественного, неподдельного безразличия она не ожидала. «Что я стою! Опять стою перед ним!» — и, растерянная, не двигалась с места.

Вдруг, словно от прикосновения волшебной палочки, исчезла всегдашняя безразличная лень Александра Семеновича. Он встал, уверенно и властно взглянул на Нину. Резко, даже грубо притянул ее к себе и стал целовать в мягкие, словно испуганные губы…

Нина не сопротивлялась. Только растерянно прошептала:

— Кто-то идет.

— Мимо! — Александр Семенович еще несколько раз поцеловал ее, повелительно бросил: — В восемь жду тебя у кино.

— Хорошо, — растерянно пролепетала Нина.

В кино Нина не пошла. Ей очень хотелось увидеть Александра Семеновича, услышать от него особые, неслыханные слова, если не извиняющие, то объясняющие его поступок. Было неловко, что Александр Семенович напрасно прождет ее.

Но все это отступало перед стыдом, обидой, злостью на себя. Как она могла! Нина знала, что девчонки в старших классах целовались с ребятами. И она однажды позволила Веньке Сосновскому поцеловать себя. Но это было только раз. А сколько Венька ходил за ней? Ждал ее часами на катке, уступал свою очередь играть в настольный теннис, доставал билеты в кино и на концерты. Имел мужество не обращать внимания на то, что в школе то и дело подшучивали над ним, а после того, как остроязыкая Леночка назвала его «фрейлиной Царицы», будто даже забыли, как его зовут, а так всегда и звали — «фрейлина». Да, она позволила Веньке Сосновскому один раз поцеловать себя вечером, на реке.

Но сегодня… Как она могла позволить человеку, который неделями не подходит к ней, разговаривает с ней безразлично и лениво?.. И где? В пропахшей сыром и колбасой комнатушке, на задах магазина! Нет, он не только безразличен, он презирает ее, смотрит на нее, как на самую последнюю. Попробовал бы так с Галкой! Галка бы сумела… Галка дала бы ему такой отпор! Или Верочка… А она… Стыдно, так стыдно… Даже ночью, в кровати, Нина чувствовала, что краснеет.

И все-таки это не вытеснило другое. Не вытесняло желания услышать особые, горячие слова, не вытеснило ожидания чего-то нового, страшного и небывало прекрасного.

Нина старалась прогнать, подавить радостное ожидание. Но оно было стойким. «Ой, Нинка, что с тобой будет?» — отчаивалась она. И тут же испуганно убеждалась: настоящего отчаяния не было. Было скорее стремление отчаяться.