Повести и рассказы

Дверь мягко хрястнула за спиной, и его сразу обдало грохотом машинок из машинописного бюро, телефонными звонками из секретариата, щелканьем каблуков спускавшейся по лестнице рассыльной Наденьки…

— Алло, междугородная? Междугородная, говорю? — кричала там, наверху, откуда спускалась Наденька, секретарь редактора — Зина. — Мне разговор с Веснежом. Да, с Веснежом, на час дня…

И все это тоже было знакомо, вся эта утренняя, дообеденная суета, когда коридор пуст, никто не стоит у окон, не курит, а если и выскочит в него — забросить материал на машинку, взять с машинки вычитывать…

Отставший от пола линолеум пружинил под ногами и разбегался складками.

Тогда же, десять лет назад, его только-только настелили, он лежал гладко и тоже блестел, как кожа на двери. Тогда все было новым.

— Юра! — окликнули его. — Слышь, Юра, остановись-ка.

Гольцев обернулся. По коридору, от секретариата, тяжелой валкой походкой шел Савенков, махал рукой. Лысина его блестела на солнце, бившем в окна, широкие брюки вздувались на коленях.

— Душа моя, отошел! — весело сказал он, подходя. — А ведь ясно мне стало, ясно, почему ты двести строк никак сочинить не можешь. Куда силы тратишь.

— Куда? — заражаясь его весельем и энергией, спросил Гольцев.

— А вот куда… — Они зашли в комнату отдела, Савенков прошел к столу, вынул из ящика газету. — «Комсомолку» вчерашнюю видел?

— Нет, — сказал Гольцев, догадываясь, о чем речь.

— Ну, и я тоже, когда мы по телефону говорили. А потом пошел к редактору, смотрю — Зина в нее так и вгрызлась. Чего это там, спрашиваю. Да вот, говорит, Гольцев. На.

Гольцев взял у Савенкова газету и развернул ее. Статья стояла подвалом на второй полосе, большим, солидным кирпичом — даже, видно, не сокращали.

— Третий раз за нынешний год?

— Третий. — Гольцев свернул газету и сунул ее себе в карман. — Оставишь мне? Спасибо. — Он снял пальто и повесил его на вешалку. — Эх, Саша, скорей бы Лыхова в Москву забирали!

— А что? Тогда на его место?

— Ну конечно. Все уже обговорено.

— Ах ты! — Савенков засмеялся. — Но я догадывался. — Он сел за стол, навалился на него грудью. — Рад за тебя. Молодец. Передовую, однако, завтра сдать, — сказал он скороговоркой. — Ясно?

— Ну, какой разговор! — пожал плечами Гольцев. Он посмотрел на разбросанные по столу Савенкова машинописные листы. — Это ты вместо меня?

— Да не важно. — Савенков взял ручку, еще больше навалился на стол, смотрел уже в текст.

— Слушай-ка… — Гольцев осекся, но было любопытно, и он решил спросить. — Слушай-ка, как Гора-то у меня оказалась?

Савенков поднял на Гольцева веселые свои оживленные глаза.

— Так не помнишь, что ли? Ну, силен!.. Да сам же и привел.

— Я выходил?

— Душа моя! Тебя два часа не было. С Верой поговорил, хлопнул стакан — и был таков.

— Чего спьяну не сделаешь, — сказал Гольцев. — А Гора, я тебе доложу, не баба — обомление. Чаем меня ночью поила.

Савенков смущенно похмыкал.

— Веру-то когда провожаешь? — спросил он.

— Как когда? — сказал Гольцев, мгновенно вспоминая, что об этом-то он и разговаривал вчера по телефону. — А я что… ах ты!.. Ты не помнишь, я не говорил?

— Да нет, ничего ты не говорил. По телефону-то закончил — и убежал. А потом с этой… Горой явился… — Савенков все так же смущенно потер лысину. — Жалко, что Вера не пришла. Мы с Галкой в кои веки к тебе собрались — и нате вам: лучшей ее подруги нет. Почему она не пришла-то?

— А черт ее разберет, — с мгновенно вспыхнувшим раздражением сказал Гольцев.

Он сел за свой стол и набрал номер домашнего Вериного телефона. Телефон не отвечал. Он позвонил на работу, и там ответили, что она была — забежала на минуту и уехала уже домой.

— Да! — снова поднял от своих бумаг голову Савенков. — Редактор тебя зайти просил.

— Зачем, не знаешь?

— Не сказал.

Редактор был один, он сидел за столом с красным карандашом в руке и читал второй экземпляр савенковской передовой.

— А! Юра! — громко и обрадованно сказал он, встал из-за стола и подошел к Гольцеву. — Доброго здоровья. Что это тебя днем с огнем не сыщешь?

Редактор был самым старым в редакции — зимой ему исполнилось тридцать девять — и сидел в своем кресле уже около десяти лет — больше, чем любой из сотрудников работал под его руководством, и поэтому относился к подчиненным с благодушием и снисходительностью патриарха. Впрочем, он вообще был благодушен от природы — крупен, тяжел в движениях и с улыбающимися ласковыми глазами. Гольцев помнил его еще молодым человеком — в первый год прихода в редакцию, но и тогда редактор был точно таким же — благожелательным, мягким и улыбающимся, только стройнее и без второго подбородка.

И сейчас, когда редактор взял его руку и энергично тряхнул ее, Гольцеву на мгновение почудилось, будто дело происходит десять лет назад, его привели к редактору — представить как автора «того самого материала», того самого, который ему поручили написать, заворачивая рассказ… Он улыбнулся:

— Все работа, шеф.

Редактор склонил голову к плечу и хитро посмотрел на Гольцева. Казалось, он что-то знал о нем, что, кроме него да самого Гольцева, никто не знал.

— Работа? Ох ты, работа… Ну, смотри.

Он сел за стол, откинулся на спинку кресла и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки под галстуком.

— Я тебя, Юра, вот зачем зайти просил… Письмо пришло. От инвалида Отечественной войны. Обижают человека — путевку на курорт не дают. Представляешь? Надо в командировку ехать…

Он порылся у себя на столе и вытащил ворох тетрадных листков, сколотых канцелярской скрепкой с конвертом. Гольцев посмотрел на адрес — письмо было из Веснежа, того городка, где работал замредактора в районной газете Королев.

— Когда ехать? — спросил он.

— Завтра, — сказал редактор. — Сможешь? Дело срочное, отлагательств не терпит.

Гольцев прикинул: выехать завтра вечером, выспаться за ночь в поезде — к утру он как раз будет в Веснеже.

— С удовольствием поеду. Тыщу лет в Веснеже не был.

— И еще, — мягко и виновато улыбнулся редактор. Он зажал в кулаке толстый красный карандаш, которым черкал по савенковской передовой, и постукивал не-заточенным концом по столу. — Сегодня вечером на металлургическом торжественное собрание, юбилей там у них. Съезди, а? На среду оставим тебе двести строк — досылом пойдет. Промышленники, понимаешь, все заняты… Что тебе информацию стоит?

Информацию действительно ничего не стоило написать — сегодня же вечером, как вернется домой с юбилея. А передовую можно будет завтра утром — встать пораньше и написать…

— Ладно, — сказал Гольцев. — Некогда мне. Но если уж никого нет…

— Спасибо. Я же знал, что ты не откажешь. — Редактор, снова встал, сунул руки в карманы и, выйдя из-за стола, прошелся по кабинету. — Я тут в редакции на кого могу положиться? На тебя да еще трех-четырех. На Савенкова вот.

Десять лет назад, когда редактор вот так же вышел из-за стола и, улыбаясь, протягивая руку, пошел ему навстречу, у Гольцева ухнуло в пятки сердце и под глазом задергалась, застучала пульсом жилка.

— Надо бы тебе, шеф, — сказал он, — и самому выбраться кой-куда. А то уж сколько лет…

— Э! — редактор остановился и покачал головой. — Что и говорить… Смотрю вот я на вас, ребята, и думаю: счастливцы! Ездите, ездите… Действительно, самому бы куда поехать да очеркишко написать… Нет, не выходит. Ползаешь по всяким там заседаниям — проквасился уже.

Он вздохнул, посмотрел на Гольцева своими мягкими, ласковыми глазами и улыбнулся.

— Ладно, что тебе чужие заботы. Иди.

Гольцев вышел в приемную.

Секретарша Зина опускала на рычаг телефона трубку.

— Ой! — сказала она. — Ты здесь! А я и не видела. Это жена тебе звонила. Просила передать — чтоб ей позвонил, она дома.

Зина уже не первый раз называла Веру женой. Гольцев не обращал внимания, но сейчас он остановился и посмотрел на секретаршу.

— Она мне, кстати, не жена.