Соль земли

— В самом деле благодать! — воскликнул Максим и с шумом втянул в себя воздух.

— Наголодались за день в душном кабинете, Максим Матвеич, — смеялся Великанов довольным, воркующим смехом. Он был рад, что его усадьба поправилась гостю. — А всё-таки, пожалуй, нам пора в дом, — произнёс Великанов.

— У вас нет времени?

— Я совершенно свободен, а вы? Вероятно, вечером куда-нибудь помчитесь на заседание?

— Ну уж нет! Отсюда меня калачами на заседание не заманишь. Готов пробыть с вами, Захар Николаевич, хоть до полуночи.

— Вот и чудесно! В таком случае пошли на берег. Там воздух ещё свежее.

Поскрипывая песком, они медленно вышли на берег.

Река пестрела от сновавших по ней пароходов, катеров и лодок. Несмотря на то что собирался дождь, берега были усыпаны купальщиками и рыбаками. Неподалёку от усадьбы Великанова дымился костёр, и ветерок приносил оттуда запах смолы. Максим разглядел, что люди, суетившиеся у костра, конопатили с помощью пакли и разогретого вара большую тёсовую лодку.

Смолевой запах напомнил Максиму детство, сборы в тайгу — на шишкобой, и он мысленно перенёсся в Улуюлье, к жене. «Ах, как одиноко без тебя и как бы хорошо пожить в тайге нам вместе!» — промелькнуло у него в мыслях.

Запах смолы пробудил новые чувства и у Великанова.

— Чуете, Максим Матвеич, тайгой пахнет! Поманило в экспедицию, на простор… — мечтательно сказал он.

Максим посмотрел на Великанова: тот стоял с поднятой головой, глаза его блестели, взъерошенные ветерком баки торчали клиньями. «Ну, какой же он сухарь? И что они в самом деле наговаривают на человека!» — думал Максим.

— Нам бы сейчас с вами, Захар Николаевич, в Улуюлье, туда где ваша дочь и моя жена! А?

— А что же? Хорошо бы! Присаживайтесь, Максим Матвеич, на скамейку. Прошу. — Великанов опустился, и по тому, как торопливо он сел, Максим понял, что старик за день сильно устал.

«Бесчеловечно мучить его ещё одним серьёзным и, может быть, нервным разговором, но другого выхода нет. Такой случай не скоро ещё подвернётся», — думал Максим.

— Вот, Максим Матвеич, люблю здесь коротать часы. Иногда чуть не до рассвета просиживаю. Отдыхаю душой и телом. Там, в институте, порой так измучаешься, что на себя перестаёшь походить. Да что вам говорить?! Вы и без того, наверное, наслышаны о моём «золотом» характере. А вот тут я другой… Дела все отошли, сидишь, дышишь, слушаешь, как летит мимо тебя жизнь, а вместо с ней летишь и ты…

— Это хорошо, Захар Николаевич.

— Я всегда, с самой ранней юности был материалистом. Конечно, мир материален и бесконечен. Что материален — это легче представить, легче вообразить, а вот бесконечность вселенной, отсутствие конца и начала мира — это не поддаётся моему восприятию. Оно у меня без полётов, без горизонтов — восприятие геолога, привыкшего брать камни в руки и через них проникать в неведомое.

Максим слушал Великанова с интересом, изредка взглядывая на него. «Он сегодня необыкновенно словоохотлив, и, может быть, именно сегодня надо поговорить с ним о том самом», — решил Максим.

— Без начала и без конца… Да, это трудно представить, если мыслишь практически, а не абстрактно, — произнёс Максим больше для того, чтобы заполнить образовавшуюся паузу.

— И вот представьте себе: здесь, на этой скамейке, в эти часы раздумья, мне как-то яснее видится это «без начала и без конца»… Порой мне кажется, что я уже преодолел барьер ограниченности и начинаю видеть космос как нечто целое, нераздельное и вечное…

Великанов неожиданно рассмеялся.

— Не подумайте, Максим Матвеич, что я помешался. Просто любопытно об этом иногда думать. Не правда ли? А чаще всего, сидя здесь, я ни о чём не думаю, гоню из головы всякие мысли. Просто дышу, слушаю, гляжу — вон как тот жучок взбирается вам на плечо.

Великанов согнул пальцы, прицелился и щелчком сбил жучка.

— Это для него всё равно что для человека полёт в космос! — опять рассмеялся Великанов.

И тут Максим решил, что наступил момент начинать разговор, ради которого он приехал к старому учёному.

— И всё-таки, и всё-таки, — шутливо начал он, — я хочу поговорить с вами о делах. Вы уж извините меня, но так получается…

— Догадываюсь, Максим Матвеич.

— А сердитесь или нет? Только скажите прямо, Захар Николаевич. — Глаза Максима смотрели с беспокойством и тревогой.

— Прямо?! Скажу! Обязательно скажу! Вы знаете, Максим Матвеич, если бы вы не пришли ко мне, то я пришёл бы к вам сам. Да, да! И в самые ближайшие дни… Но, как говорится, когда Магомет не идёт к горе, то гора сама движется к Магомету…

— Не будем, Захар Николаевич, вдаваться в детали: кто Магомет и кто гора. Я думаю так: мы оба Магометы, а гора — это жизнь, которая наподобие сфинкса полна загадок и тайн.

Они смеялись, острили, но оба понимали, что впереди у них такой разговор, от которого многое зависит не только в их жизни, а в жизни всей Высокоярской области.

— А что, Захар Николаевич, известна вам последняя телеграмма моей сестры? — не уклоняясь больше от главной темы, спросил Максим.

— Как же, читал!

— И?..

— Тут, Максим Матвеич, нельзя не вернуться к истории вопроса.

— Это ещё интереснее. — Максим так и замер в ожидании того, что скажет дальше учёный, но старик замолчал.

Прошла минута-другая, он молчал, словно забыв, что взял на себя обязательство «вернуться к истории вопроса».

— Вы Краюхина знаете? — вдруг спросил Великанов.

«Вот в чём суть вопроса», — про себя усмехнулся Максим.

— Не знаком. Видел его один раз на бюро Притаёжного райкома. Впечатление произвёл благоприятное.

— Благоприятное? Я был очарован этим юношей, хотя всегда держался с ним строже, чем надо. Потом он стал мне ненавистен. Были ли к этому основания? Были! И остались! Да, да! Не смотрите на меня с таким удивлением. Я знаю, что вам ближе версия моей дочери и вашей сестры: старик Великанов выжил из ума, отверг Краюхина, пригрел бездарность и так далее, и тому подобное…

— Позвольте мне дослушать вас и пока не возражать, — вставил Максим.

Но Великанов словно не слышал его слов. Он раскраснелся, глаза его вспыхивали из-под пенсне горячим задором, и он говорил торопясь, словно опасался, что его могут не дослушать или прервать.