Пламя над тундрой

— Не заболел ли ты, Отты? Я подумал, что ты пьяный.

Оттыргин покачал головой. Он был рад встрече с Игнатом. Ему сразу стало как-то легче, заботы словно отступили. С Фесенко он хорошо знаком. Прошлой зимой Оттыргин возил на радиостанцию уголь, и Фесенко помогал ему, ездил вместе с ним на шахту, угощал табаком, хлебом, колбасой. Держал себя с ним так, словно они были однолетки, хотя Игнат лет на десять старше. У Оттыргина мелькнула мысль: а что, если попросить Фесенко?.. Игнат ведь такой добрый…

Фесенко хлопнул Оттыргина по плечу:

— О чем задумался?

Чукча испуганно прогнал свою мысль. Нет, он не скажет ему о просьбе матери. Фесенко, наверное, общается с духами, которые приносят ему новости… Оттыргин что-то неразборчиво проговорил, но Фесенко, занятый своими думами, не обратил на это внимания и, оглянувшись на поселок, который лежал внизу, спросил:

— Хочешь мне помочь?

— Да, да, — закивал Оттыргин.

Фесенко в раздумье смотрел на юношу — рискнуть или нет. Когда Игнат в окно заметил чукчу, то сразу же подумал, что через него можно передать на шахту записку Булату о вчерашней радиограмме. Сам он не мог надолго уйти с радиостанции: это было бы заметно. Фесенко набросал несколько строк и выбежал навстречу Оттыргину. Но сейчас, сжимая в кармане квадратик бумаги, он медлил его передать. А что, если вызвать сюда Булата и поговорить с ним подробнее? Они уже давно не виделись. Да и весть о прибытии колчаковцев важная. Надо ее хорошо обсудить.

Оттыргин охотно согласился съездить на шахту, разыскать там Александра Тихоновича Булата и привезти его в поселок.

— Нымэлкин [9], быстро привезу, — закивал Оттыргин, довольный тем, что у него появилось дело, которое позволит ему отложить исполнение просьбы матери.

— Нет, ко мне его не привози, — предупредил Фесенко, — а к себе в ярангу. Я приду. Эх, да ты все перепутаешь.

Фесенко оторвал от записки клочок бумаги, положил на ладонь и написал несколько слов.

— Вот, передай Булату. — Фесенко протянул Оттыргину записку. — Только никому не показывай.

Чукча бережно взял бумажку и спрятал ее на груди. По его лицу блуждала радостная улыбка. Значит, русские узнали о желании матери и решили ему помочь. Оттыргин заторопился: как бы Фесенко не раздумал. Он быстрее побежал к поселку.

Игнат смотрел ему вслед, по привычке наматывая на палец рыжую, свисающую на лоб прядь. И чему так обрадовался Оттыргин? Как дети, эти чукчи. Этим и пользуются всякие проходимцы.

Игнат Фесенко недавно здесь, в Ново-Мариинске. Судьба моряка забросила его с родного Черного моря на Чукотку. Хоть прожито на свете немного, а горя людского, несправедливости увидел он столько, сколько иному не доведется увидеть за всю жизнь. Но такого, как здесь, пожалуй, нигде нет. И русские купцы, и американцы за бесценок берут у чукчей пушнину. Голод и хворь косят чукчей, и нет для них защиты и помощи.

Игнат вскинул голову, посмотрел на поселок гневно вспыхнувшими глазами. Придет черед и для грабителей, что живут в лучших домах у Казачки. А когда наступит? Вот колчаковцы едут сюда. Игнат чувствовал свое бессилие, свое неумение помочь беднякам, и это рассердило его. «Эх, Игнат, Игнат, знали бы твои дружки из Николаевского порта, что ты, как мышь в хлебном амбаре, сидишь, перестали бы за моряка считать». Он вспомнил, как помогал прятать в трюмах пароходов людей, которые пробирались из Марселя и Гамбурга в Россию. Вспомнил, как они страстно говорили об освобождении России, о свободе и равенстве всех людей, давали читать брошюрки. Каким революционером тогда чувствовал себя! А сейчас только и всего, что с Булатом поговоришь да в мыслях побушуешь. А там, в России, люди действуют. Уже за Урал свободу принесли. Дойдут они и сюда и спросят, что же он делал, как отомстил за своего батьку, клепальщика с судоремонтного, забитого до смерти жандармами за расклейку листовок против царя.

Нехорошо было на душе у Фесенко. Понимал, что должен, обязан действовать, что-то делать. А что, как? Вот только с Булатом, этим литовцем-гигантом подружился. Одной мысли с ним человек. От Балтики до Тихого океана прошел он в поисках лучшей доли, да так и не нашел ее. Гнет спину на копях. Пытался Игнат и с другими дружбу завести, но стали люди подозрительны, провокаторов опасаются, сторонятся, в себе думы и надежды таят, вот как этот молчун Титов. Видит Игнат, что Василий Никитович мается, думы его грызут, а вот подхода к нему найти не может.

Не заметил Фесенко, как вернулся на радиостанцию. Учватов встретил его подозрительно:

— Что это ты там с чукчей?

— Договаривался, чтобы в тундру свозил. Гусей хочу пострелять, — небрежно ответил Игнат, стаскивая тужурку.

Учватов исподлобья смотрел на Фесенко маленькими глазками. После вчерашнего разговора с Биричем он был в приподнятом настроении и чувствовал себя великой персоной. Бирич дал ему понять, что если он будет его держаться, то может со временем и разбогатеть. Чтобы показать свою власть, испытать приятно волнующее самолюбие, Учватов многозначительно сказал:

— С охотой повремени. Скоро работы будет много.

— Ладно, — равнодушно откликнулся Фесенко, но сам насторожился и незаметно стал наблюдать за Учватовым.

Начальник радиостанции несколько раз бегал в поселок, относил радиограммы, хотя они не были срочными. Ни от кого из служащих радиостанции не укрылось возбужденное состояние Учватова.

— Ишь, как наш Иван Захарович носится! — заметил Фесенко.

— Надеется, что ему с господского стола кусочек бросят, — откликнулся Титов, но больше в разговор не вступал.

В конце дня Фесенко направился на окраину Ново-Мариинска, где стояло несколько яранг чукчей, кормившихся перевозкой товаров, угля, мелкими работами. Между ярангами бродили дети, собаки. У входов в жилье сидели взрослые и молча курили трубки. Во всем проступала нищета — в старых вытертых меховых одеждах, в ветхих меховых покрытиях яранг, в голодно блестящих глазах.

Игнат подошел к небольшой яранге, покрытой лохмотьями моржовых шкур. Его встретил Оттыргин.

— Привез.

Фесенко шагнул в ярангу, не замечая встревоженного вида Оттыргина, который остался на улице. Булат лежал на шкуре и курил. Его крупная фигура, казалось, занимала всю переднюю часть яранги. Голова была не покрыта — Булат только в сильные морозы и пургу надевал шапку, — его светлые волосы рассыпались длинными прядями. При виде Фесенко Булат встал, и они пожали друг другу руки.

— Что звал? — спросил Булат с легким литовским акцентом.

— Новость есть. — Фесенко рассказал о полученной накануне телеграмме. Лицо Булата стало озабоченным. Он несколько раз затянулся, подумал, потом проговорил:

— Плохо. Не к добру сюда колчаковцы лезут.

— Наш Учватов обрадовался. Как юла вертится.

— Все они обрадовались, — кивнул в сторону поселка литовец. — Теперь под защитой будут. Так все-таки опасались чего-то. Сколько колчаковских солдат сюда прибудет?

Фесенко пожал плечами. Булат замолчал. Игнат знал эту его манеру и терпеливо ждал. Наконец Александр заговорил:

— Самим нам тут с колчаковцами не управиться. Сила на их стороне, купцы с ними будут, американцы тоже. А чукчи, как своих шаманов, их слушаются. Что мы можем сделать?

Моторист в недоумении смотрел на Булата. Неужели струсил, отступил? Булат заметил это и раздвинул в улыбке широкие губы:

— Думаешь, испугался? Нет, Игнат. Они силу собирают, и мы тоже будем. У себя на шахте я кое-кого присмотрел. А ты тут должен. Слышал я, что в поселке учитель есть. Кажется, Куркутский его фамилия.

— Есть, есть, — закивал Фесенко. — Михаил Петрович, чуванец.

— Знаком с ним?

— Нет.

— Надо познакомиться. — Булат говорил медленно, словно хотел, чтобы Игнат запомнил навсегда его слова. — Он раньше на шахту приходил, рассказывал, как Николашка был свергнут, о Ленине говорил, Да, видно, его кто-то запугал. Больше не бывает. Так вот, ты с ним поговори, присмотрись.