Поклон старикам

6

Дулма встала, как и ежедневно, очень рано и вышла из дома. Ей казалось, что с каждой приметой весны, с каждым солнечным лучом приближается к ней встреча с Жанчипом. Вроде все как и вчера. Утро тихое. Солнце так же поднялось из-за синеющего вдали хребта. Ни ветерка. Легкий дым, вьющийся из печной трубы, серым столбиком уплывает вверх — в голубой простор. Но что-то все-таки неуловимо изменилось за ночь. Дулма улыбалась, тихая радость охватила ее, — и она заспешила распахнуть двери кошары. С веселым гулом вырвались овцы на волю. Они, как и Дулма, спешили в степь. Снега все меньше, авось наконец овцы наедятся прошлогодней травой.

Тихая радость не проходила. Овцы ковырялись в снегу, Мария возбужденно рассказывала о том, как она учила ребят музыке, а Дулма нюхала воздух и слушала птиц, пролетавших чуть не у самого лица.

— Смотри, какое пышное солнце сегодня, — услышала она звенящий голос Марии и запрокинула голову — вокруг солнца светлел желтовато-зеленый ореол. — Ты что, Дулма?

Но Дулма не ответила. Бледное солнце зловеще застыло на небе. Оно не сияло, как все последние дни, и было похоже на зимнее, мертвое, не греющее земли. И вовсе пе весеннее, не праздничное небо было сейчас: темные клочки толпились на голубом цвете его. А гора Улзыто казалась черной.

Овцы сбились в кучу и блеяли.

Чувство радости не хотело умирать. «Может быть, обойдется?» — думала Дулма растерянно. Но знала: не обойдется, идет буран. «Как же я раньше не заметила?»— Дулма вспомнила, что Пагма не могла никак подняться с постели, наверно, это давление — старые люди заранее чувствуют непогоду. Что же делать? Повернуть овец домой? Но до дому часа три, а буран падет на них вот-вот. И потом… Овцы сбились в плотную недвижимую кучу.

— Что ты, Дулма, что случилось?

Когда Мария замолчала, повисла вокруг тишина.

Птицы словно умерли разом. Ветер оборвался.

Безвольно опустив руки, стояла Дулма. Зловещая тишина, словно уши заткнуты ватой.

— Мне страшно, — прервала ее Мария. — Как это в одну минуту, сразу… Где птицы?

Дулма указала на гору Улзыто. Громадная, лохматая черная туча стремительно поднималась из-за нее. Теперь вся западная сторона была черной. Вот-вот тучи упадут на них. И словно в подтверждение, прямо у ног закружился смерч огромной высоты, в вихре подкидывая к лицам большие комки земли и снега.

Снова неожиданно все стихло. Снова давящая пустота.

«Что делать?» Выросшая в степи, Дулма знала: вот после такой тишины небо сливается с землей, и люди, и животные гибнут в этом жестоком слиянии.

— Как перед взрывом, — прошептала в ужасе Мария и ухватилась за ее руку.

И вдруг овцы валом устремились к близкому лесу.

— Так! — прошептала Дулма и дернула растерявшуюся Марию. — Бежим скорее!

Но тут же удержала ее.

— Погоди, Маша! — пытаясь справиться с волнением, сказала хрипло. — Маша, ведь буран это. Беда. Беги в улус. — Резким взглядом она остановила запротестовавшую было Марию. — Ты не понимаешь. Если успеешь сообщить в контору, и меня спасешь, и овец. А то обе погибнем и отару погубим.

В сером свете лицо Марии было бледно.

— А ты?.. — умоляюще смотрела она на Дулму, — Ну, не могу я тебя одну бросить, понимаешь? Не могу!

Время отсчитывало последние минуты тишины, этот безжалостный отсчет Дулма чувствовала. И овцы убегали все дальше и дальше. От отчаяния она резко крикнула:

— Я приказываю, слышишь? Беги, — и добавила совсем тихо: — Многие жизни погубим. Голодными мужей наших оставим! Не могу я бросить овец.

Мария беспомощно, как маленькая, оглядывалась:

— Давай домой погоним. Мы успеем, — в голосе ее звучала такая мольба, что Дулма испугалась, что уступит. Но это было лишь мгновение. Все громче в душе Дулмы стучали уходящие минуты.

—  Не пойдут они, — сказала она устало. — Чуют беду, вот и спешат в лес. Их теперь никакая сила не остановит. Беги, пожалуйста.

Мария, словно навсегда прощаясь, прильнула к ней, поцеловала. В ее хрупкой фигурке, в бледном, осунувшемся лице увидела Дулма тот же знакомый страх перед неизвестным, что охватил и ее.

—  Потерпи, Дулмуша, — прошептала Мария. — Я мигом. — Мария побежала в сторону Зазы.

Дулма понимала, что вряд ли выберется отсюда живая. И только одно успокаивало: «Марию спасла. Мария успеет». Догоняя овец, шептала:

— Подожди, дай ей добежать до Зазы!

Но тучи сгущались прямо на глазах, росли, пухли. Легкие, даже ласкающие разгоряченное лицо порывы неожиданно вновь появившегося ветра успокаивали: «Дойдет, успеет!»

Дулма лихорадочно гоняла овец: скорее найти тихую лужайку! Все-таки лес — не голая степь! Но лес стоял голый, весенний. И Дулма никак не могла найти надежное укрытие.

Не в силах больше сделать ни шага, обливаясь потом, Дулма остановилась. Сразу же овцы скучились вокруг нее — в один огромный дрожащий ком. Стало темно. И в этой неестественной дневной тьме ее охватил страх.

— Что же это, Жанчип? А?

Воздух свистел, стонал, зловещие шорохи нарастали — вот и оказалась она наедине с метелью, с бедой, в которую однажды так захотела — в момент страшного рассказа Марии о блокадном Ленинграде. «Все на фронт стремилась. Вот и фронт тебе!» — неожиданная эта мысль заставила Дулму улыбнуться. И теперь не ветер свистит в ушах, а пули, и то, что пронзительный холод сковал ее — пусть! Так часто на фронте бывает, Жанчип писал ей. Ощущение, что Жанчип где-то рядом, но, как часто бывает на войне, просто выполняет другое задание, возникло в ней, и Дулма почувствовала себя сильной — страх растаял, будто его и не было.

Снова установилась тишина. Место Дулме не нравилось — насквозь продувает! Она кинулась в одну сторону, в другую и увидела небольшое ущелье. В него не могли спрятаться все овцы, но искать другое укрытие было некогда. Самых слабых овец и ягнят пристроила к себе поближе. Теперь, тесно окруженная овцами, чутко прислушивалась: когда обрушится на нее настоящий буран? Пусть уж скорее!

Ей было холодно. Вспомнились слова Марии о бездомных детях-сиротах. Не овец — голодных детей, несчастных стариков, женщин должна она спасти!

Где-то рядом, совсем близко Жанчип.

Наконец она услышала гул, нарастающий с каждым мигом, стремительно приближающийся к ней, — кажется, само чрево земли разверзнется сейчас. Ни просвета теперь не было — черная низкая сплошная туча вместо неба, возле лица, вот-вот накроет ее и более шестисот овец! С незнакомой до сих пор нежностью Дулма разглядывала их — уткнулись глупыми мордами в прошлогоднюю жухлую траву, торчащую из снега. К ней стремились, а не едят! А ягнята, наоборот, подняли к ней мордашки, как дети. Ягнят уже народилось больше двухсот! Шутка ли, восемьсот живых существ — под ее защитой. Дулма на какое-то мгновение снова испугалась, но мысль, что она не должна, не имеет права бояться, вернула ей покой. Она должна их спасти — они кормят и одевают солдат. И Жанчипа!

Гул все приближался. Голые верхушки деревьев медленно, жалостливо, будто тоже прося ее защиты, покачивались. Неожиданно повалил снег. Как она любила снег! А теперь испугалась его. Он был густой и липкий. Ей показалось, что он, как и небо, черный! Засыплет ее, и она из-под него не выберется.

И вдруг внезапно с ужасающей силой ударил резкий ветер. Дулма покачнулась, одежда ее мгновенно промокла насквозь. А ветер усиливался. Теперь лес шумел, качался, стонал, словно огромный многоголовый, многорукий зверь. И качалась под небывалым этим ветром Дулма.

«Ты здесь. Ты видишь меня, — шептала она немеющими губами. И все клонилась то в одну сторону, то в другую, — Погибнут овцы, тогда и мне не жить!» Снова в нее вползал неодолимый страх. А вслух она успокаивала овец:

— Потерпите, не упадите, не погибнете! Подождите.

Бессмысленный лепет, срывающийся с ее все более немеющих губ, видимо, держал овец — они жалобно блеяли, будто плакали, и смотрели на нее с надеждой, все плотнее и плотнее сбиваясь вокруг нее.