Случайные обстоятельства

— Ты смотри там, — напутствовала Ирина, — если что — отказывай от дома жениху.

— Я их вообще сейчас всех разгоню, — пообещал Каретников. — И Лену, и Женьку... и этого... И завтра же начнем новую жизнь!

— Обязательно, — улыбнулась ему Ирина. — Мы почему-то всегда только завтра и собираемся ее начать. Спасибо, что приехал.

«Как сложно все в подлунном мире... — бормотал Каретников, спускаясь по темной лестнице. Сколько он ни бывал здесь, всегда почему-то на лестничных площадках кто-то выворачивал лампочки. — У человека две ноги, а не четыре...»

Абракадабра какая-то: «А у собаки — хвост. Как сложен мир...»

Уж, казалось бы, кому и чувствовать-то себя счастливым, как не человеку устроенному, благополучному, удачливому... А может, так оно и создано для равновесия, что счастливыми бывают как раз другие?

Но тогда... но сколько же, значит, он тогда недобрал в этой жизни!

Андрей Михайлович почувствовал себя так, словно он в чем-то очень долго обманывался и вот теперь вдруг понял это. И даже не так, что он сам, а что его кто-то ввел в заблуждение. Просто... да, бесстыдно и жестоко надул, подсунув ему некую видимость вместо чего-то в самом деле стоящего: на, мол, потешься мишурой. А другие тем временем...

«Ну, почему другие?..» — стал успокаивать себя Каретников.

Ему перед самим собой понадобилось утвердиться, что нет, он бывал не только удачлив и доволен жизнью, но что и у него в жизни тоже вот случалось... как это Ирина выразилась?... «остросчастливые» состояния. Не могло же так быть, чтобы они совсем у него не случались! Нужно только припомнить...

Тут, конечно, и защита докторской, и телеграмма Высшей аттестационной комиссии с поздравлением, и вручение профессорского диплома... Или не то? Ну, зачем же ханжой-то прикидываться? Действительно ведь был счастлив...

Значит, в последние свои минуты... Ему даже за себя обидно сделалось: вот только об этом и подумал бы, только это и вспомнится?!

Ну а у других — что? Тоже ведь, наверно, не бог весть... У большинства-то и этого не было!

Нет, у него все-таки было! Он отчетливо вспомнил мгновение острого счастья, которое испытал когда-то давно, лет двадцать... нет, лет пятнадцать назад. Они снимали летом дачу на малолюдной в те годы песчаной косе под Одессой. Он встал почему-то очень рано, над морем только появилось солнце, в домике еще спали, а он поднялся по наружной лесенке на почти плоскую крышу, растянулся там на раскладушке, и такая нежная тишина была вокруг, такое умиротворенное спокойствие внутри самого себя, и еще такая долгая-долгая жизнь ему предстояла — интересная, умная, удачливая, сулившая столько достижений и радостей впереди, — что он почувствовал себя бесконечно счастливым.

Но... но и все? А это... а женщины?.. Он начал старательно вспоминать бывшие свои увлечения, но ни на одном не мог остановиться: все не то, не то было, чтобы думать об этом и вспоминать не вообще, а именно в отпущенные ему последние минуты. Неужели — всё?!

Он забеспокоился, спеша отыскать в памяти еще что-нибудь, что хоть как-то было бы сравнимо с пронзительностью того давнего ощущения у моря ранним утром. Он неожиданно вспомнил цветной детский мяч, кривобокий и полуспущенный, и как они с Верой в один и тот же миг пожалели его — такой одинокий на вечернем опустевшем пляже — и от этого удивительного совпадения своего чувства с чужим, такой степени родства... Но смешно же подумать: это — тоже счастье?

Ну, где же тут логика-то?! В чем вообще логика или нелогичность нашего настроения, чувств, счастья, несчастливости?..

Потом у Каретникова мелькнула было мысль, что, когда очень плохо вот здесь, в груди, нельзя, наверно, к логике взывать, но тут как раз его троллейбус показался из-за поворота, и недосуг уже стало додумывать, к чему бы такая мысль пришла ему в голову, в связи с чем. Это-то все он еще успеет когда-нибудь, а вот троллейбус уйдет — жди потом полчаса...

Надо было пробежать сотню метров, чтобы успеть к остановке.

16

Домой он вернулся не поздно, молчаливый и раздосадованный своей бессмысленной поездкой к сестре. Сын, как обычно, сидел на кухне перед телевизором и, отсмотрев «Спокойной ночи, малыши», принялся теперь за программу «Время».

Надежда Викентьевна уехала на несколько дней за город, в гости к подруге, Женька была в театре.

— С кем? — поинтересовался Каретников, переобуваясь в прихожей.

— Как с кем?! — удивилась его вопросу Елена Васильевна. — С ним, конечно!

Каретников усмехнулся про себя: как будто это давно уже так было, что дочь, если пошла куда-то, значит, обязательно «с ним».

— Витя, тебе пора спать! — строго сказала Елена Васильевна. — Сколько можно говорить?!

Заметив умоляющий, обращенный на него взгляд сына, Каретников миролюбиво сказал:

— Пусть уж досмотрит...

— Да? А утром мне его от подушки не оторвать! — возмутилась Елена Васильевна. — Немедленно иди спать! Слышишь?!

Витька сделал вид, что из-за телевизора он не все смог разобрать, о чем ему говорилось. Отца-то он еще услышал, а что потом мама сказала — это совершенно уже непонятно было. Однако со стороны — по тому, как он перестал болтать ножками в воздухе, как напряженно, с явно преувеличенным вниманием стал всматриваться в телеэкран, — понятно было, что все он прекрасно слышит, но, замерев, притаившись, ждет, как там родители договорятся между собой.

И Каретников, и Елена Васильевна, как люди образованные, понимали, разумеется, что не должны при сыне обнаруживать свои разногласия, но понималось это ими вообще, в принципе, а не так конкретно, что всякий раз это именно и есть тот случай, когда воспитывать нужно вместе, сообща, единым, так сказать, фронтом, объединившись двум взрослым (а то и трем, когда дома была Надежда Викентьевна), чтобы справиться с одним ребенком, то есть одолеть, суметь заставить его, удержать в повиновении, сладить, совладать с ним.

Витька по житейскому своему опыту уже наперед знал, как будет дальше: отец настоит на своем, мама тогда окончательно обидится и на папу, и на него, по лицу ее будет видно, как ей самой от этого плохо сейчас, и Витьке, стоило лишь представить себе это, стало очень жаль маму и совсем расхотелось смотреть телевизор. Ну что ему еще каких-нибудь десять минут или сколько?! Ведь потом они все равно не разрешат фильм смотреть, а сейчас и так уже неинтересное началось — про футбол и шахматы.

Как бы примиряя своих родителей доступными ему средствами, оберегая их от еще большей ссоры, Витька слез со стула и успокаивающе сказал:

— Ну все, все. Я спать пошел. Спокойной ночи.

Елена Васильевна умилилась тут же послушанию сына, растроганно поцеловала его, а Каретников, хоть и не одобрил в душе такую Витькину мягкотелость, тем не менее тоже почувствовал благодарность к нему и облегчение оттого, что никакой ссоры и выяснений с женой теперь, после Витькиного поступка, уже не последует.

Пока жена укладывала сына спать, Каретников в ожидании чая уселся за стол на кухне, поубавил громкость телевизора и достал из портфеля последний номер «Вестника хирургии». Журнал никем еще не читался до него на кафедре, Андрей Михайлович тщательно и с удовольствием придавил, разгладил ребром ладони раскрытую обложку, просмотрел содержание и наткнулся на статью, которая сразу же заинтересовала и чуть насторожила его. Быстро, как бы по диагонали, он стал ее просматривать, чтобы с первых же минут уловить в ней не только смысл, но и понять, что коллега ничего особенно нового не сказал и, следовательно, можно пока не беспокоиться, что кто-то тебя опережает.

— А он, представь, робеет перед тобой, — с улыбкой проговорила Елена Васильевна, входя на кухню.

Каретников с недоумением взглянул на жену. Хотя он давно вроде бы привык, что она часто произносила вслух лишь часть из того, что одолевало ее в мыслях, ему все же понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что она, разумеется, не их сына имеет в виду, а этого самого Женькиного Сергея.