Случайные обстоятельства

— Мне, значит, не надо, а тебе — надо? — спросил он с шутливой интонацией, несколько задетый, однако.

— И мне, наверное, не надо, — Ирина грустно улыбнулась. — Но это — если рассуждать. А если чувствуешь...

— Хорошо, что напомнила! — поспешно сказал Каретников. Ему показалось, что Ирина может расплакаться. — Я ужасный голод чувствую!

Он остался доволен, что так удачно разрядил обстановку, и они отправились на кухню, где Андрей Михайлович настоял, чтобы Ирина пока на стол накрывала, а ужин он сам приготовит. Ирина удивилась — ничем подобным, как она хорошо знала, он дома никогда не занимался, — но уступила ему.

Он ловко зажарил яичницу с колбасой, предусмотрительно купленной им в гастрономе, и тут же утвердился во мнении, что ничего трудного в домашней работе вообще нет — всего-то пять минут потратил, а уже все готово! — и что сетования женщин на вечную их занятость, на все эти кухонные заботы все же немного преувеличены. Между делом он еще успел рассказать, что какой-то парень сделал Женьке предложение. Ирина всполошилась: почему какой-то? вы его даже не знаете? — но Каретников успокоил сестру, что приедет сейчас домой и во всем разберется. Он не думает, чтобы сама Женька к этому серьезно относилась, так что зря Лена уже вся в этом — взвинтила себя, захлопотала... Словно упустить боится.

Ирина, как всегда, сразу взяла сторону золовки, ему это приятно бывало — как лишнее подтверждение правильности его выбора, — но сейчас, когда сестра сказала, что ему именно такая, как Лена, только и нужна, Андрею Михайловичу почудилось в этом некое умаление его собственных качеств.

— Что значит — «именно такая»?

А такая, объяснила Ирина, чтобы на себя все взваливать, все заботы. Чтоб ты не думал, где что достать, кого найти ремонт делать в квартире, кран починить... Чтоб напоминать тебе, кого когда с днем рождения поздравить — меня, например, — улыбнулась Ирина, — и еще самой же вовремя о подарках позаботиться, которые ты подаришь. А в шкафу тебя всегда дожидаются чистые выглаженные рубашки со всеми пуговичками, да и то — ты даже и тогда их не найдешь сам. Пока Лена не подаст.

— Это ужасно, — улыбнулся Каретников.

— Это просто несправедливо, — спокойно объяснила Ирина. — Я сейчас не столько про Лену... Ты не обижайся, Андрюша, но... отец все это заслужил совсем не в меньшей степени, а всю его жизнь за его рубашками и бельем сначала я следила, потом Лена... Всегда только я или Лена.

— Но это, между прочим, тоже не совсем справедливо, — возразил Каретников. — Ты же знаешь, как мама всегда занята была...

— Собой, — сказала Ирина. — Ну, хорошо-хорошо — пусть работой. Но до пенсии, верно? А что потом изменилось? Что же ей в последний год мешало?

— Не год, а несколько месяцев, — поправил он сестру. — И... давай оставим это. Ей сейчас все же труднее, чем нам с тобой... Ну, помянем отца?

Городские интеллигентные люди, они не знали, что еще нужно сказать в таком случае — кажется, пусть земля ему будет пухом? еще что-нибудь? или иначе? — и оба почувствовали себя от этого как-то стесненно.

— Значит, вы едете... — Каретников помолчал. — А что же твой Павел дома скажет?

Не хотелось, но само собой так вышло, что вопрос его прозвучал иронически по отношению к Павлу Петровичу.

— Ты думаешь, что только мне тяжело? — тихо спросила Ирина. — Поверь, ему не легче. Ты даже не представляешь, как ему плохо, что надо все время...

Можно было возразить, что никто ведь не заставляет Павла Петровича изворачиваться, лгать и что другие на его месте уже давно на что-то бы решились в конце концов... Он-то, между прочим, от тебя потом в семью возвращается. А ты в этих четырех стенах остаешься. До следующего раза, когда он снова забежит к тебе по дороге домой.

— Почему же, я понимаю... — сказал Каретников, не желая расстраивать Ирину. — Но, видишь ли... Надо же все-таки что-то решать, наверно...

— Ничего ты не понимаешь, Андрюша, — вздохнула она. — Ну что решать? Что? Отказаться от того, кого любишь? А зачем? Ради чего?

— Да хотя бы... чтоб жить как-то. Чтоб спокойнее жить — вот зачем!

— Ты... ты действительно так считаешь? — Она недоверчиво посмотрела на брата. — Или ты специально для меня так думаешь?

— А как можно иначе считать?! — удивился Каретников.

Ирина как-то странно смотрела на него. И не странно даже, а... вроде бы она его жалела. Она — его — жалела?!

Он растерянно молчал, потом возмутился: это в ее-то положении — и еще его жалеть?!

— Но если у вас это так... так серьезно, — начал Каретников, — то почему же тогда...

— Я уверена, что и папа, случись у него когда-нибудь... Он тоже не ушел бы, — сказала она убежденно, однако с той торопливостью, словно спешила опередить вопрос, не дать его произнести вслух. — Папа не сумел бы перешагнуть через нас с тобой.

Андрей Михайлович понимающе усмехнулся про себя: ну разумеется! мол, раз отец точно бы так поступил, то, значит, и Павел ее прав, нельзя ни в чем его упрекать.

— А как же тогда мысль, что оставаться с женой, когда полюбил другую, это безнравственно, это двойное дно в человеке, двойная жизнь, двойная душа? Пишем, в кино показываем, на уроках литературы говорим...

— Даже слишком легко и бодро говорим, — подтвердила Ирина. — Как когда-то так же уверенно и иному учили: семья, дети, долг, нужно побороть свое чувство, а уходить, бросать семью — это аморально...

— Так как же все-таки правильно? — поинтересовался он послушным голосом.

— Тебе кажется, что ты иронизируешь, да? — спросила Ирина.

Он пожал плечами:

— Просто хотелось бы понять, где тут истина.

— А если ее нет? — сказала Ирина. — С истиной-то, конечно, было бы спокойнее. Но ее нет. Никто не знает, как надо. И никто и не может знать. Вот это-то, по-моему, и безнравственно: точно знать. Вообще, наверное, в подобных случаях нужно разгадывать не силу воли — есть она или нет, — даже не глубину любви, а — у какого человека эта любовь. Один и тот же поступок может быть для кого-то единственно нравственным выходом, а для другого...

— Интересно, — улыбнулся Каретников, — я бы смог уйти? Как по-твоему?

— Вряд ли, — сказала Ирина. — Но не потому... — Она замолчала, словно бы смутилась чего-то.

— «Не потому»?.. — переспросил он, ожидающе глядя на сестру.

— Только не обижайся, Андрюша... — Она просительно, как бы заранее извиняясь и вместе успокаивая, ласково положила ладонь на его рукав, а он — тоже заранее — тут же чуть уже обиделся. — Ты не потому бы не ушел, что отец. Ты тоже любишь своих детей, но тебя бы еще и другое остановило: столько ведь перемен, неудобств... Хлопотно, канительно очень...

— Ясно... — снова улыбнувшись и пряча обиду, протянул Каретников. — А твой Павел, значит...

— Я бы себе потом все равно не простила, — спокойно проговорила Ирина как о чем-то давно продуманном и решенном. — Я знаю, что все-таки могу подтолкнуть его, и он уйдет ко мне. Но ты бы посмотрел, с какими глазами он о своих ребятишках рассказывает! Он бы потом всю жизнь мучился...

— А так — ты всю жизнь мучиться будешь!

— Но то ведь — я, — снисходительно объяснила она Каретникову. — Неужели ты никогда не чувствовал, что другого человека можно жалеть больше, чем себя?

— А он тебя — жалеет?

— Жалеет. Но теряет-то детей он, а не я! И потом... я сильнее, чем он. Характером сильнее. Поэтому я и беру на себя больше. Что тут непонятного?!

— Ну, не знаю, не знаю, — раздраженно сказал Каретников. — Возможно, я что-то и не могу понять... Но в последнее время приходится так часто слышать обо всех этих пресловутых «треугольниках», что иногда, прости, это уже и банальным кажется.

Сказав все это, он спохватился: как же тогда о себе рассказать? Почему в ста случаях подобная история и в самом деле кажется вполне банальной, а в одном случае — нет?

— Может, все дело в том, — мягко сказала Ирина, — что надо не только понимать. Не всегда, наверно, достаточно одного ума... Что толку, что я все понимаю, если я не чувствую?..