Кологривский волок

Юрий Бородкин родился в 1937 году в Горьком, но и детство и юность его прошли в костромской деревне под Кологривом, на реке Унже. Это были суровые годы войны, когда одни женщины-солдатки, старики и дети своим трудом на нещедрой северной земле растили хлеб, годы послевоенного трудного возрождения деревни. Но удивительна природа человеческой памяти! Муки нужды, даже голода, тяжесть труда, чаще всего все-таки безмашинного, скудость нарядов у деревенской детворы, горечь утрат, особенно военных лет, — все не забылось, не ушло из сердца…

Деревня Юрия Бородкина, то же Шумилино, поля и леса вокруг нее, — это удивительный край, где еще кричат журавли на болотах, где на воротах, карнизах домов нередко встретишь серию искусно вырезанных фигурок диковинных зверей, а на крыши здесь и там «взлетит» резной петух…

О волшебном очаровании природы, обилии безмолвных «жестов», которыми она объясняется с героями романа, — об этом можно говорить бесконечно. В мире нет бесцветных предметов. «Цвет заключен в каждой молекуле жизни» — так говорил когда-то великий русский живописец Константин Коровин. В любой даже внешне будничной зарисовке Ю. Бородкина при вдумчивом чтении обнаруживается не только богатство цветовых оттенков, звучность хорошо взятых аккордов, но и глубоко эмоциональное отношение к внешне бесхитростному, простосердечному деревенскому миру военных и наших, переломных для судеб деревни дней.

Эти особенности писательского дарования Юрия Бородкина проявились уже на раннем этапе его творческого пути. И прежде всего в рассказах писателя, вошедших в его первые книги, появившиеся в Москве и Ярославле, где он живет и работает. Книги Ю. Бородкина «Санькино лето», «Лесной колодец», «Запретная любовь» были тепло встречены читателями. Его рассказы и лучшие среди них — «Сыновья», «Анна», «Плотина», «Свадьба», «Молчановские старики» — явились итогом поездок писателя на родину, творческого изучения перемен, свершающихся в Центральном Нечерноземье.

Рассказы, очерки — Ю. Бородкин нередко выступает как публицист — расширили круг его художнических интересов, необычайно обострили наблюдательность писательского взгляда, обогатили его реалистическую манеру письма. Многое дала ему и учеба у замечательного мастера русской прозы, его земляка В. А. Смирнова, создателя известной серии романов «Открытие мира».

Но, вероятно, богатство и содержательность зрительных впечатлений не были бы столь полными, если бы Ю. Бородкин не испытывал, как и старшие его товарищи по перу, тот же Ф. Абрамов, Е. Носов, С. Крутилин, особого нравственно-гуманистического обязательства и перед былой деревней 40–50-х лет, и перед повой, создающейся сейчас на основе индустриального преображения «русского поля».

Обязательство это удачнее всего определил создатель трилогии «Пряслины» Ф. А. Абрамов. С одной стороны, писателям надо было хоть с некоторым опозданием воздать должное будничному, но великому подвигу обезлюдевшей в годы войны деревни, ее женщинам, старикам, подросткам. С другой стороны, приветствуя и поддерживая современную индустриализацию деревенского труда, вторжение НТР в деревню, Ф. А. Абрамов, создатель замечательной повести «Деревянные кони», писал о том, что очень многое предстоит сделать именно писателям, знавшим деревню военных и послевоенных лет. Трудовые и нравственные традиции, накопленные поколениями создателей первых колхозов; ударников и ударниц 30-х годов, освоивших по примеру Паши Ангелиной технику, пришедшую в деревню с отечественных заводов, традиции бережного отношения к земле, — все это должно было обогатить нравственный опыт молодежи 70–80-х годов, умножить их силы в борьбе за новое. Молодым преобразователям Нечерноземья есть что наследовать в духовном мире отцов и дедов, и литература о деревне должна была укрепить эту неразрывную связь поколений.

Роман Юрия Бородкина — реальное выражение этих же, рожденным личным опытом раздумий о долге современников перед старшим поколением, о путях передачи деревенской молодежи лучших традиций отцов, традиций любви к земле, к делу, которому отдана вся жизнь.

Тревожные годы войны. Износившиеся тракторы ломаются и застывают грудой холодного металла среди поля. Вести с фронта — радостные и часто мучительные, бросающие в отчаяние и слезы… Сергей Карпухин, семнадцатилетний крестьянский парень из села Шумилина, вернулся в один из таких дней домой с лесосплава — действие первой книги романа происходит в 1944 году — и на следующее утро попал на пашню. В романе сразу оживает и весь чудесный уголок костромской земли — дорога на Кологрив, голубые кольца озер среди лесов, зубчатой стеной высящихся на горизонте. Оживают и речки помельче, вроде той же Песомы, огибающей Шумилино, с их застывшим течением, почти неуловимым, — присутствие течения выдает только переливчатый стрежень на быстрине. Но в тот момент ни жаворонок, сверлящий небо, ни пьянящий запах земли, не отвлекают героя. Старенький трактор сломался и стоит в борозде без действия. Совсем необычная это пахота, — тянет плуг бык Бурман, уже побывавший год назад в борозде, — но — ох как неохотно! — смирившийся со своей временной «переквалификацией»…

«— Ой, Сережа, руки-ноги дрожат. С лошадьми куда легче, а этот ломается, дергает. Бабы отказываются пахать на нем.

— Скажи спасибо, хоть как-то ходим, — вступился за Бурмана Осип.

— И то правда.

— Но-о! Взяли-и! Бороздкой, бороздкой! — понукал Репей и смешно семенил около быка.

Захрустела под ножом ржаная стерня, потекла по блестящему лемеху бурая лента. Гладкий, как будто потный, пласт поворачивается боком к солнцу, и весь вспаханный клин влажно дымился, как хлеб, только что вытащенный на капустном листе из печки. Бурман шагал медленно, вразвалку, плуг было трудно держать, он то норовил выскочить из земли, то забирал вглубь. Серега едва применился к этому.

Сделали гон, второй, третий… Руки онемели, словно срослись с плугом, рубаха прилипла к лопаткам: любит землица соленый крестьянский пот».

Эту трудную борозду военных лет, скрип изношенной упряжи на быке, бабьи невысказанные тревоги и опасения и нешуточное напряжение доподлинного мужицкого труда, выпавшего на долю шестнадцатилетних подростков, Юрий Бородкин описывает со всей точностью и достоверностью. Глаз у него развит и «воспитан», как говорят художники, отлично. Видна даже «ось зрения» его героя, замечающего и семенящего рядом с быком говоруна Осипа по кличке Репей, и перевернутый пласт, и «пляшущий», выскальзывающий порой из земли плуг. Но существенней всего в таких картинах глубокое чувство родства повествователя с людьми, пахавшими нещедрую на урожай землю, с вдовами, радовавшимися и вздрагивавшими невольно, боясь похоронок, при виде почтальона. Время будто не отдалило этих людей от нас, их труд — от наших забот. И рождается мысль о том, что одна земля, одна Родина, один общий долг у всех, — и у тех, кто живет и трудится на земле сейчас, и даже у тех, кто трудился в той деревне 1941–1945 годов.

Это чувство родства с поколением военных лет — великая созидательная сила в романе Ю. Бородкина. Именно поэтому и хрустящая стерня, «потный» пласт земли и намокшая от пота рубаха, весь вспаханный клин с его влажной дымкой и тот подовый хлебный каравай — какое сладкое, забытое тогда виденье сытых довоенных лет! — все не просто оживает, но приходит в самодвижение, приближается к читателю наших дней. Подробности в таких картинах как щепотки этой же просоленной земли! Их не искрошило, не рассыпало, не обезличило в памяти талантливого художника даже наше стремительное время.

Пытливая, по-своему напряженная мысль Ю. Бородкина в романе «Кологривский волок» постоянно опирается на подобные, доныне почти физически ощутимые впечатления. Он вообще чаще всего дает высказаться «фактам», умеет раскрыть все скрытое в них богатство человеческих переживаний, нелегких нравственных решений и скупых радостей жителей северных русских деревень. Лишь часть из них — этих картин и событий — связана в «Кологривском волоке» с главным героем Сергеем Карпухиным. Большинство же событий свершается как бы самостоятельно.