Кологривский волок

Подваливала жара, быстро набирал силу июльский день. Павлик скинул с себя все одежки, стал носиться, поднимая брызги и взвизгивая, по самому краю отмели.

— Здорово как! И-и-и!

— Ах ты, козленок! Ты мне всю реку взбаламутишь! — без строгости говорил Сергей. — Не холодно?

— Нисколько! Папа, а пескари ноги щекочут — так смешно!

— Это они играют с тобой.

У сынишки нет сверстников, но детство есть детство: он развлекает сам себя как может. Вот носится вдоль запеска, поднимая радужные брызги, и вполне доволен. Не переехать ли и в самом деле в Ильинское? Там полно ребятишек и школа рядом.

Клев прекратился. Сытые плотвицы с каким-то пренебрежительным безразличием проплывали мимо наживки. Сергей с надеждой посматривал на жерлицы, заставленные в омуте, но все рогатки висели неподвижно. В пору было купаться вместе с Павликом. Он уже начал сматывать удочки, как вдруг леска на одной из жерлиц молниеносно размоталась и вытянулась в струну; пока подбегал, рыбина увела в сторону под лопушник, запуталась в нем.

— Павлик, держи удилище! Удержишь? Леску все время натягивай, — скомандовал сыну, а сам разделся и, цепляясь за кусты, полез в воду.

Павлик с замиранием сердца следил за ним, как будто щука могла утащить его в омут. Удилище было тяжеленным, руки немели, но нужно было держать его крепко-накрепко, чтобы не упустить добычу.

Сергей добрался по леске до рыбины, взял ее под жабры и выбросил на берег. Это был всего щуренок не более полукилограмма, из-за которого не стоило лезть в воду, но и такие стали редкостью в Песоме.

— Папа, боюсь! Он кусается?

— Еще бы! Палец в рот не клади.

— А пескаря он проглотил?

— Наверно.

— Ну, так ему и надо, — заключил Павлик. Попробовал приподнять за леску. — Эх, тяжеленный!

— Не зря ты пескарей ловил.

Павлик не мог сдержать ликования, прискакивал как на пружинах, ему хотелось выкинуть что-нибудь совсем необычное, например, перекувырнуться через голову.

— Э-э-эй! — качнулся над рекой крик, сорвавшийся с сосновой кручи. Это был голос матери! И сама она торопливо спускалась по тропинке, помахивая сорванным с головы платком.

— Ма-ма-а! — Павлик вскрикнул так, будто ждал ее вечность. Не чуя под собой земли, помчался ей навстречу, налетел, задохнулся, сбивчиво заговорил, спеша поделиться с ней сразу всеми впечатлениями дня: — Мы щуку поймали во какую! Мама, мам, на моего пескаря поймали! Папа в воду за ней прыгал. И плотвы наловили…

— Вот какие вы у меня рыболовы! А чего голышом — то носишься? Комары всего искусали. — Ласково потрогала его взъерошенные волосы, напеченное солнцем тело, покрывшееся красными пятнами от комариных укусов.

Павлик нетерпеливо потянул ее за руку к берегу. Сергей тоже обрадовался ее появлению.

— Как это ты здесь очутилась?

— Взяло беспокойство за него, — показала на сынишку, — и побежала. Тут ведь недалеко. Телята гуляют в своем загоне, привезла им воз травы.

— Попривыкла к новой работе?

— А чего привыкать-то? Помнишь, еще в войну у нас на дворе стояли колхозные телушки. С ними занятно, они ведь, как дети, забавные. Главное, я целый день на воздухе.

Лицо ее с белесой испаринкой над губами было тронуто загаром, тонкие крылья носа подрагивали от неунявшегося дыхания, в узких глазах таилось озорство.

— Показывайте вашу щуку. О-о! Славная будет уха! — Игриво чмокнула Сергея в щеку, потормошила, приподняв на руки, сынишку.

— Давайте искупаемся, — предложил Сергей и первый вошел в воду, поплыл, широко разгоняя волну, к середине омута.

Редко выпадают минуты отдыха; на реке живет, а купаться довелось лишь второй раз за лето. Завтра опять на трактор: сенокос, уборочная, некогда будет сбросить с себя пыльную спецовку. И не хочется уходить от речной благодати, лежал бы и лежал на спине, подгоняемый течением, чувствуя себя свободным и видя перед собой только голубой разлив неба в белых мазках облачков.

Татьяна с Павликом купались на отмели. Когда она старалась затащить его поглубже, он визжал на всю реку, а потом освоился и ни за что не хотел выходить из воды. Сергей издали любовался женой. Несмотря на то, что она была уже матерью двоих детей, в ней сохранилось девчоночье проворство. Иногда, как сегодня, случалось отрешиться от каждодневных забот, и они замечали, что празднично преображаются сами, и обновляются их чувства.

После купания валялись на песке, все трое дудели на дудках, которые Сергей вырезал для Павлика.

— У тебя шея черная, как голенище, а все тело белое, хоть позагорай, — говорила Татьяна Сергею, тоже разглядывая его как бы впервые.

— Не нравлюсь, что ли? — шутя ответил он.

— Дурачок! — сказала она с нежностью.

Обратно ехали на мотоцикле втроем. Павлик сидел впереди отца, держался за руль и представляв, что сам ведет мотоцикл. Тело чесалось от комариных укусов, но нельзя было освободить руки. Это пройдет, забудется, а первая рыбалка останется в памяти навсегда как самый солнечный день в его жизни.

Видно, так не бывает, чтобы только одно хорошее человеку — даже в течение одного дня. На радостях ворвались на мотоцикле в деревню, а там переполох: отравились и свои коровы, и колхозные телята. Федор Тарантил поспешил прирезать теленка, чтобы мясо не пропало, а куда его денешь в такую жару? Разве что в столовую сдать за бесценок. Хозяйки как могли отпаивали и отхаживали коров; послали нарочного за ветеринаром. На чем свет стоит костерили Генку Носкова, который опрыскивал гербицидами посевы льна, а ветер оказался в сторону деревни.

Прямо на мотоцикле поспешили к бывшей конюшне. Галина Коршунова бегала по огороженному выгону за телятами и не могла загнать их в помещение; втроем это удалось сделать. Некоторых отравившихся телят пришлось поднимать: лежали безразличные ко всему.

— Что делать-то? Что делать-то? — растерянно повторяла Галина. — Скоро ли хоть ветеринар-то приедет? Надо же какой отравой опрыскивают поля!

— Сережа, зови скорей мать! Может быть, она чем поможет, — сквозь слезы просила Татьяна, суетясь около телят с панической бледностью на лице.

Позабыв о мотоцикле, Сергей побежал домой. Басенка лежала на дворе, потеряв жвачку. Мать хлопотала возле нее с какой-то бутылкой, стараясь впихнуть ее горлышко в рот корове.

— Ой, Сереженька, вот так натворил делов твой напарник! Прямо руки-ноги трясутся — ну-ка, сдохнет корова-то? И вы провалились такую даль, одна-то ничего не могу поделать. Разжимай ей зубы, мне бы только язык ухватить.

Басена не понимала, что люди спасают ее, вырывалась, едва сумели задрать ей кверху морду и вытянуть на сторону язык; жидкость из бутылки самотеком пошла в горло.

— Чего ты ей вливаешь?

— Глауберову соль. Мне еще Никитин, когда был ветеринаром, дал немного, говорит, в случае чего, пользуй, хорошо помогает. Мыльную клизьму ей сделала — пусть пропоносит, — докладывала Варвара Яковлевна. — Уж покаялась, что не продала Нюрке. Так и надо старой дуре! — ругала она себя. — Одной-то бутылки мало, надо еще вливать.

Снова повторили столь неудобную процедуру, после чего мать задала Басене сухого сена.

— Может быть, принести свежей травки?

— Нет-нет, сейчас надо сено, чтобы вызвать жвачку.

Она знала, что делать, потому что всю жизнь держала коров и была для них хозяйкой и ветеринаром.

— Я бегу с пожни-то, а Прасковья кричит: бери скорей корову на двор, нахватались оне ядовитой травы. У меня так сердце и опустилось, — рассказывала Варвара Яковлевна. — Посмотри, какая трава-то сделалась, вся свернулась, как береста.

— Что же он, неужели не видел, куда ветер?

— Кто его знает? Молодо-зелено. Бабы кинулись к нему в поле, дак он бросил трактор и убежал.

Ах, Генка, Генка! Вроде сообразительный парень. Только что получил «Беларусь», стал работать самостоятельно, и вот блин комом. Не привлекли бы еще к ответственности. Сергей почувствовал себя виноватым перед односельчанами, как будто сам допустил оплошность: ведь Генка стажировался у него.