Белая тишина

— А Митропан где? — спросил Пиапон.

— Митрофан только к полдню доберется туда, тяжелый у него кунгас, — ответил партизан.

— Павел, а как отобрали баржу? — спросил Пиапон.

— Нам сообщили, что в Малмыж привезут муку. А нам на зиму нужны припасы, вот мы и решили отвоевать эту баржу с мукой. Пулеметы поставили на удобных местах, партизаны спрятались в пещере, здесь на утесе. Подошел пароход, баржу причалил к берегу, белогвардейцы и несколько японцев столпились на палубе буксира. Тут мы открыли огонь. Белогвардейцы попадали, спрятались, открыли ответный огонь. А наш пулемет сверху их крошит да крошит. Капитан дал задний ход, а баржа уткнулась в песок и ни туда, ни сюда. Тогда капитан сам побежал на корму и топором перерубил трос. Так баржа с мукой досталась нам.

— Ты думаешь, белые вернутся за мукой?

— Обязательно. Ты скажи всем своим, чтобы муку, которую получат, подальше спрятали. Пусть все отвечают, если будут спрашивать: «Ничего не знаю, ничего не видел».

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Богдано гостил в Нярги еще два дня и только на третий день выехал домой в Хулусэн. Его отвезли молодые охотники, среди них был и Богдан.

В этот же день после полудня к Нярги подошла канонерская лодка с расчехленными орудиями. На палубе толпились каратели. С лодки сбросили якорь, и сарая громадина неподвижно застыла напротив большого дома. Орудия лодки зашевелились, и к ужасу охотников повернулись жерлами на их дома.

Из лодки отделилась шлюпка, пристала к берегу, из нее вышел белогвардеец и, волоча шашку, направился к большому дому. Охотники наблюдали за ним через дверные щели, они боялись подойти к окну.

Пиапон тоже наблюдал за белогвардейцем, и ему вдруг показалось, что он знаком с этим человеком, встречался где-то, но где и когда, Пиапон не мог припомнить. Но он был совершенно уверен, что видел этого человека. Сгорбленная спина, походка какая-то приплясывающая, усы. Да, Пиапон где-то встречался с ним.

Белогвардеец вошел в большой дом и немного погодя вышел, огляделся и направился в дом Пиапона. Когда он подходил к крыльцу, Пиапон вышел ему навстречу. Белогвардеец окинул его взглядом, улыбнулся и сказал:

— Здравствуй, добрый охотник! Я очень рад, что встретил тебя. Ты помнишь меня?

— Нет, не помню, — признался Пиапон.

— Ну, как же так? Правда, времени прошло много. Помнишь? Ты мне соболя подарил?

Пиапон вспомнил. Да, он подарил тогда ему соболя. Он тогда был полицейским. Приезжал с малмыжским бачика. В Нярги он был как раз в то время, когда отец выехал разыскивать сбежавших Поту и Идари.

— Вспомнил? Мы тогда беседовали тут, на песке. С нами был еще один маленький, другой худой и высокий.

«Да, так и было. С ним вместе были Холгитон и Ганга».

— Поп еще кричал на высокого, худого.

«Это тоже верно. Поп кричал на Холгитона, а Холгитон по-нанайски ругал его».

— Живы они?

— Один умер, другой живой, — ответил Пиапон.

— Мы все под богом живем, — сказал белогвардеец и сделал скорбное лицо. — Надо бы с тем, живым, встретиться, поговорить, вспомнить.

Пиапон повел его в дом Холгитона.

— Этот пароход зачем тут? — спросил он по дороге.

— Без дела он не ходит, — ответил белогвардеец.

Холгитон после касана захворал, жаловался на боль в желудке, но тоже не отстал от других охотников, вместе с ними прятал партизанскую муку. Холгитон сразу узнал в белогвардейце бывшего полицейского, поднялся с постели, поздоровался за руку.

— Болеешь? Нехорошо болеть, нехорошо, — говорил белогвардеец. — Время летнее, рыбу надо ловить, рыбий жир готовить. А почему вы все в стойбище находитесь, не выезжаете на дальние озера? Наверно, какая работа тут нашлась, да?

— Нету работа, болеем, — ответил Холгитон.

— А может, какие русские что заставили делать?

— Нету, заставляй нету, наша маленько праздник делал.

— Праздник? Касан, наверно?

— Да, да, касан. Твоя знает касан?

— А как же не знать? Я ведь почти всю жизнь на Амуре, всегда среди ваших бываю, все обычаи знаю. О, на касане всегда весело! Я бывал на касане, в стойбище Бельго был однажды, в Бичи был. Угощали меня шибко. У вас тоже, наверно, угощали?

— Угощали, угощали, касан — праздник, кушать много нада.

— Много, наверно, пампушек было? Тех пампушек, которых на пару изготовляют. Люблю я эти пампушки.

Пиапон, как только увидел канонерскую лодку, понял, зачем она явилась, и не ждал ничего хорошего. Знал он, зачем явился этот белогвардеец. Давно Пиапон приготовился к встрече с белогвардейцами, еще там, на барже, на берегу Малмыжа, он решил прикинуться не понимающим русский язык. Но этот бывший полицейский нарушил все его планы, он знал, что Пиапон говорит по-русски, и перед ним нельзя было прикидываться не знающим русский язык. Теперь Пиапону придется только отрицать свою причастность к партизанской муке.

— Пампушек не было, — сказал он. — Мука дорого стоит, за нее много пушнины требуют. Пушнины теперь нет, соболя нет.

— Да, соболя не стало в тайге. А муку кто продает?

— В Малмыже, в лавке Саньки Салова.

— Салов теперь богач, большой человек.

Супчуки поставила перед гостем столик, подала чай, летнюю юколу из сазана. Белогвардеец взял кружку и сделал несколько глотков.

— Говорят, вам партизаны муку раздавали, это верно? — спросил он, решив, наконец, закончить игру в прятки.

— Какую муку? — спросил Пиапон.

— Ту, которую они отбили в Малмыже.

— Наша даже слухай нет, — ответил Холгитон.

— Мы все знаем, — белогвардеец отодвинул кружку, — вам лучше сразу все рассказать, указать, где партизаны спрятали муку. Вы вдвоем знаете, где эта мука.

— Ничего наша не знает, — сказал Холгитон. — Моя совсем больной человек, дома сиди, ничего не знай. Его тоже все время дома сиди.

Белогвардеец уже не улыбался.

— Если укажете место, где спрятана мука, получите вознаграждение по тридцать мешков муки. Если будете упираться, завтра вас обоих не будет в живых. А теперь отдайте мне всю пушнину!

Белогвардеец стоял, широко расставив ноги, и ждал.

— Пушнина нету, моя болей…

Белогвардеец прыгнул на нары, прошел грязными сапогами по постели Холгитона, отшвырнул сложенные кучей одеяла, подушки и вытащил кожаный мешок.

«Он даже знает, где хранят добро», — подумал Пиапон.

Белогвардеец забрал из мешка шкурку чернобурки, которую уже три года хранил Холгитон на черный день, высыпал в карман царские серебряные монеты и спрыгнул на пол.

— Не хотите мне сказать, где спрятана мука, другим скажете, — сказал он и вышел из фанзы.

На канонерской лодке толпились вооруженные солдаты, жерла пушек глядели прямо на Пиапона.

«Что нас ждет?» — подумал Пиапон.

Дома его встретили женщины с опухшими от слез глазами, маленький Ванятка подошел к деду. Пиапон взял его на руки и сел у окна.

— Что бы не случилось, вы должны молчать, — сказал Пиапон. — Только так мы можем спастись. Спрячьте подальше мешок, хоть там немного добра, а все же жалко. Особенно соболей Богдана спрячьте подальше.

Пиапон видел, как отчалили от корабля две шлюпки, полные солдат. Солдаты вышли на берег.

«Неужели убивать станут? — подумал Пиапон. — Или сжигать дома будут?» Он прижал к груди внука.

Из канонерской лодки отчалила еще одна шлюпка с солдатами. Вскоре они застучали в дверь, ворвались и начали обыск. Они разворошили весь дом, заглядывали в котлы и кастрюли, в берестяные короба. Потом поднялись в амбар и там разворошили все вещи, но нигде не нашли ни щепотки муки.

Закончив обыск, солдаты погнали няргинцев на берег реки. Охотники шли, опустив головы, женщины несли грудных детей на руках и плакали. Пиапон все еще держал на руках Ванятку, прижимал к груди.

— Это все из-за тебя, — прошептал Полокто, пробравшись к брату.

— Если кто скажет, где мука, все погибнем, — вполголоса ответил Пиапон. — Передай всем, чтобы молчали.

— Убивать, наверно, станут, — прошептал Полокто. — Все солдаты с ружьями.