Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

— Ларин… Министр уехал, конечно? Дела в Москве? Понятно. — Аким Морев побарабанил пальцами по столу и задумчиво произнес: — Я на канал… и Кораблев. — Глядя в недоумевающие глаза Пухова, добавил: — Аннушку не воскресим: бессильны, а канал положено воскресить. Так что, Александр Павлович, вам и в горкоме быть и тут. — Он ткнул пальцем в стол.

— Два воза?

— Нет. Три: еще за второго секретаря — Николай-то Степанович отправится со мной. Он инженер-строитель, я — горный. Хорошо бы туда же вытянуть и академика: сейчас ему нужно работать и работать! Большая работа, она спасет.

В эту минуту не вошел, а как-то влетел Опарин. Еще от порога, обворожительно улыбаясь, поблескивая зубами, заговорил:

— Слыхал. Слыхал. Вот беда-то. Вот беда!

Глядя на него, Аким Морев подумал: «Пухов прав: при любом положении Маркыч умеет улыбаться. А я? Встречусь с Иваном Евдокимовичем… и вместе заревем. Картинка: секретарь обкома и академик — ревут».

— Я думаю, — продолжал Опарин, — надо организовать соболезнование на имя академика… от обкома, облисполкома, от ученых города, студентов, рабочих. А? Как вы на это?

— Да. Организуйте, Алексей Маркович… и езжайте туда, — предложил Аким Морев.

— Я? А как же тут? — перестав улыбаться, спросил Опарин.

— Ничего, облисполком не провалится… Даже без тебя, возможно, еще лучше работать будет. Ну, не надувай губы: шучу, — смеясь, сказал Пухов.

— То-то. А то ведь я, Александр Павлович, в ответ на твои колкости тоже могу уколоть.

— Экий дикобраз. Только на тебе игол нет.

— Найдутся.

— Не время, товарищи, шутковать, — прервал их Аким Морев. — Пожалуйста, езжайте в Разлом, Алексей Маркович. Прошу вас, все устройте так, как положено… И главное, сберегите нам Ивана Евдокимовича. Постарайтесь его привезти на строительство канала. Мы с Кораблевым завтра же отправляемся туда и, пока не ликвидируем прорыв, сюда не вернемся. А вы тут с Александром Павловичем орудуйте. — Аким Морев сам болезненно засмеялся, произнося слово «орудуйте».

Опарин обиделся: он первый подхватил проект Большого канала, разработанный молодым инженером Бирюковым, при помощи облисполкома создал из колхозников десятки становищ на стройке канала, сам несколько раз выезжал туда, забросив даже рыбалку… И, чего греха таить, надеялся, что правительство отметит орденом и его. А тут — все отнимают. Не высказав своей обиды, он грустно спросил:

— Ну, а Бирюков?.. Он ведь так… ничего себя чувствует. Был я сегодня у него в больнице. Ничего себе… да, ничего себе, — смешавшись под упорным взглядом Акима Морева, забормотал он.

Аким Морев, догадавшись, о чем печалится Опарин, утвердительно сказал:

— Пусть выздоравливает. А потом мы постараемся всем инициаторам выхлопотать ордена.

И Опарин понял, что его не «оттирают», а само дело заставляет секретаря обкома поступать именно так, как поступает он сейчас. Поняв, заулыбался, сказал:

— Конечно. Зачинателей нельзя забывать.

Все замерло…

Все.

Замерли мощные насосы, подававшие воду из Волги в Большой канал. Заглохла подсобная электростанция. Опустели недавно оживленные колхозные становища: отсюда вывезено все деревянное, а земляное обрушилось, как обрушились и раздавленные грузовыми машинами воротца. Всюду бегают степные лисы — мелкие, как кошки, — подбирая съедобное, да еще откуда-то появились собаки-волкодавы. Замерла и техника. В одном месте собрались тупорылые бульдозеры, в другом — экскаваторы. И те и другие, казалось, сошлись на какое-то совещание, да, как при скучном докладе, задремали. Экскаватор же, утонувший в песочной жиже, ушел еще глубже: виден только кончик иглы. Как-то застыла и вода: она уже ничего не подмывала, не обрушивала, на ее поверхности виднелась пыльца, сухие мельчайшие стебельки трав, принесенные сюда ветерком. Горделиво высилась Чапурниковская плотина-дамба, но и на ней молчало сбросное сооружение, не неслись через дамбу грузовики. И если бы не одинокий «зис», стоявший на шоссе, да не два человека, рассматривающие в бинокль что-то вдали, то и дамба казалась бы мертвой…

Это Аким Морев и Николай Кораблев смотрели на озеро Чапура. Заполненное водой и поднятое на два с половиной метра, оно казалось могущественным: разлилось, затопив дали, расхлестнулось водяными рукавами во все стороны, словно раскинуло щупальца. Всюду плавали торфяные острова, заросшие высокой травой — резучкой, переполненные гнездами дичи; у берегов суетились выводки, по выражению охотников, «ставшие на крыло», но еще не вышедшие из-под материнской опеки. А старые заросли камыша, утонувшие «по уши», помахивали сизоватыми метелками. В правой стороне, на месте поселка Чапура, из залива торчала колокольня. Колхозники охотно переселились на новое место в надежде, что будет пущена вода — источник жизни степей. Переселились, а канал заилило.

— Тут до безобразия спокойно, — произнес Аким Морев, нарушая тишину, и повернулся к югу.

Следом за ним повернулся и Николай Кораблев.

— Жуткое спокойствие, — согласился он и, не отнимая от глаз бинокля, стал смотреть на то, что лежало ниже плотины.

Бывшее русло Волги, залитое водой, тоже было спокойно. А там, где прорыли перекаты, берега обрушились, и все заилило песком. На полпути же к озеру Дундук из горловины древней реки выдавливалась разжиженная масса, похожая на тесто.

«Как все это напоминает смерть Аннушки», — подумал Аким Морев и, чтобы не поддаться гнетущей мысли, намеренно громко спросил: — Значит, цемент?

— Цемент… и еще лучше — гранит. Да, конечно, куда лучше гранит: и красиво, и прочно — на века.

Аким Морев отнял бинокль от глаз и посмотрел на Николая Кораблева, не понимая, шутит ли он, или серьезно предлагает укрепить берега гранитом. Но у Кораблева глаза закрыты биноклем, лицо — руками, видны только губы, и на них дрожит непонятная улыбка.

— Гранитом, значит? — переспросил секретарь обкома.

— Непременно. Все сооружение канала обойдется, как мне известно, в восемьсот двенадцать миллионов, а окаймление гранитом… пожалуй, в миллиард.

— И мы в дураках?

— Да еще в набитых, — согласился Николай Кораблев, все так же не отрывая глаз от бинокля. — Степи-то какие… а? Я когда-то не любил их: плоско. А вот поработал в Приволжске, насмотрелся и вижу — есть своя красота в степях.

— Вы лирику-то пока бросьте. О канале, Николай Степанович, — проговорил Аким Морев. — Иван Евдокимович — за маты. Навозить сюда ивняку, сплести маты и матами закрепить берега.

— Что ж, он ведь инженер растительный.

— То есть?

— Вы — горный, я — строитель, а он — растительный. Как что — хватается за матушку-природу. Дескать, ивняк прорастет, корнями укрепит пески. Но, во-первых, когда еще он прорастет, во-вторых, сколько на сваи понадобится лесу? А лес, как вам известно, у нас тут, в степях, равноценен цементу.

— А гранит? — спросил Аким Морев, уже недоверчиво посматривая на Николая Кораблева.

— Гранит — такая же нелепая выдумка, как и цемент. Я за эти дни много думал — как пособить народному горю? Ведь это народное бедствие.

— И что же придумали? Гранит?

— Нет, Аким Петрович. Вчера я был на строительстве городков. Здорово там дело идет: из красного камня выпиливают целые стены для домиков… Материала в Черемшан-горе хватит еще на полсотни таких городков. Я присмотрелся и пришел к выводу… Ведь пески здесь залегают не больше, как на метр в глубину, дальше идет твердая красная глина… А что если мы из Черемшан-горы начнем выпиливать такие пластины — метров пятнадцать длиною, полтора метра шириною? И там, где берега канала размыла вода, обложим такими плитами. А? Каково? — отняв от глаз бинокль, весь светясь улыбкой, проговорил Николай Кораблев.

Аким Морев молчал, сбитый таким неожиданным предложением. Он уверовал в мысль академика — укрепить размытые берега матами. Там, где прорвалась старая, древняя река, конечно, крепить бетоном. А тут — новое.

— Сомневаетесь: трудно подвезти сюда плиты? Тракторы от Черемшан-горы доставят их до пристани, тут подъемные краны уложат их на баржу, баржу подцепит буксир и…