Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

В первый же год пуска станции к плотине подошла стая белуг. Встретив препятствие, рыбы стали силой пробиваться через плотину. Несколько часов огромные икряные белуги таранили своими мордами бетон. Окровавленные, выбившиеся из сил, они перевернулись кверху пузом и тут легко стали добычей счастливых охотников.

Почему рыбы так настойчиво хотели пробиться через плотину? Ответ простой. Стая белуг шла на нерест по своему извечному пути, а на этом пути стояла плотина.

Неожиданное препятствие все перевернуло в жизни Дона и породило сложнейшие проблемы, и первую из них — проблему миграции рыб, и следующую за ней не менее важную проблему — обогащения Азовского моря солями и различными так называемыми «взвешенными частицами», ранее в больших количествах поставлявшимися очень старательной фирмой «Дон и сыновья».

Сии проблемы не маленькие, и над разрешением их трудится немало ученых. Дон — одна из величайших рек Европейской части СССР после Волги, Камы и Днепра.

Вот почему, поразмыслив, я решил отложить плавание в гирла Дона. Дело это очень увлекательное, но к нему нужно подготовиться основательно.

Как только Данилыч приведет в боевую готовность мотор, мы отправимся в Ветрянск. Я ему пока ничего об этом не говорю: зачем расстраивать верного друга, готового ради моего дела на все? К тому же и собранный материал не мог лежать без движения. Мы исследовали ряд кос и расположенные на них лиманы; сделали несколько, выражаясь ученым языком, «разрезов» в устье Кубани, в Талгирском гирле, в Протоке; много материала дали и дни, проведенные на рыбозаводах. Особенно удачными оказались «станции» в бухтах на кубанской стороне. Проведенные нами работы показали то, что и до нас было хорошо известно. Если бы за Азовским морем последить, то есть произвести мелиорацию нерестилищ, почистить дельты рек, протравить надводные и подводные заросли, дать удобрение в местах откорма рыб и, наконец, опираясь на опыт капитана Белова, произвести перемещение в границах бассейна ряда морских организмов, запустить новые объекты из других бассейнов, — Азовское море можно было бы снова сделать самым богатым. И это нужно сделать!

Вот поэтому я и решил более широко ознакомиться с жизнью моря, а не сосредоточиваться только на изучении морских цветковых растений.

Конечно, в Москве без скандалов не обойтись из–за того, что я самовольно меняю тему диссертации. Но что же делать? Лучше скандал за настоящую работу, чем благодарность за… я не решаюсь сказать… ерунду. Нет. Не могу я так говорить. Тема о морских цветковых растениях очень важная, но, мне кажется, в данный момент не первостепенная. Я уверен, что профессор Сергейчук меня поддержит. Поддержит потому, что проблема всего моря — проблема общенародная. Не я меняю направление моей работы, а Данилыч, капитан Белов, Стеценко…

Словом, все складывалось так, что не я сам должен был решать, что мне делать в первую очередь и что во вторую, а жизнь подсказывала мне ближнюю цель.

65

Данилыч был недоволен моим решением: он ходил мрачный и собирался в поход нехотя. Наконец Пал Палыч сготовил нам прощальную юшку, да такую, что мы с трудом вылезли из–за стола.

Мы не пошли к Белосарайской косе, где я предполагал еще раз посмотреть район «трех крестов». Материал, которым я располагал, показался мне достаточным для того, чтобы написать диссертацию о неотложных проблемах Азовского бассейна. Теперь, когда я ознакомился с морем, самое время побывать в Керчи, в Азово—Черноморском научно–исследовательском институте морского рыбного хозяйства и океанографии, научные сотрудники которого уже много лет изучают жизнь этого моря. Там я рассчитывал получить необходимые консультации и некоторые данные.

Мы взяли курс на Ветрянск.

Только у Ветрянской косы, когда в сизой дымке жаркого дня показались крыши Слободки, Данилыч оживился и замурлыкал песенку.

— Вот мы и дома, — сказал он. — Между прочим, Лексаныч, хотел я тебя спросить… Вот ты скоро в Москву возвернешься, человек ты ученый, доклад представишь обо всем, так?

— Так, — сказал я.

— А шо ж будет с нашим морем? Будет ли какой порядок здесь? Вот у нас зараз до моря касается столько хозяев, а порядка, сам видел, нет! Тут и Крым, и Запорожье, и Ростов, и Краснодар — у каждого свои планы: побольше бы рыбки добыть. А шо, ежели б, Лексаныч, центр, ну, Москва взяла б да сделала над морем одного хозяина? А? Ну, скажем, начальника моря… А при нем ученые, наблюдатели всякие, рабочие по уходу за морем. Дали б этому начальнику моря парочку вертолетов, катера, а главное — права. Вот недавно, помнишь, рыбозавод не принял рибу, в море вылили бичка, а начальник моря не допустил бы, он приказал бы продать эту рибу населению.

Еще скажу тебе: нынче министр дает приказ ловить иль не ловить рибу, так? Да ведь он далеко! А начальник тут будет жить, он все руками, как говорится, пощупает, пока даст приказ ловить иль не ловить. Вот, скажем, у нас на море сейчас планы выполнять нечем, кроме бичка… Чебака такого, шо был раньше, нет, да и судак тоже… Он, конечно, есть, но опять же не тот, как говорится, маленький. И с красной рибой беда. Вот начальник моря и сказал бы: мол, бичка может дать, а за остальное не ручаемся. Ежели спросят, отчего это, он объяснил бы, шо, мол, два раза в одночасье корову не доят… Уж очень здорово тут раньше хозяиновали! Надо подождать тревожить море, пусть рибка маленькая в покое поживет, подрастет. А тем временем мы с учеными море почистим, удобрение дадим, потравим паразитов. Море, оно ить тоже, как сад, уход любит! Вот как, Лексаныч, надо!

В позапрошлом году к нам приезжал один деятель, весь в коже, скрипит на нем все, руку подымет — скрипит; в карман за платком полезет — скрипит; за спичками или там порсигаром — тоже скрипит… В то время ловить даже бичка нельзя было — нерест начался. А он: «Давай, давай, план должен быть выполнен! Народ требует. Страна ждет!..»

В общем, все про народ и народом клянется. А мы для него уже не народ, потому что мы видим, шо нельзя брать вместе с тюлькой сеголетку осетра. Тюлька, хрен с ней! Она не вырастет, а из сеголетки осетра размером со спичку вырастет риба самое меньшее с полено! А он готов море через сито процедить… Вот оно как дело обстоит, Лексаныч!

И ты, ежели хочешь, шоб тебя народ наш уважал, доложи там в министерстве.

Я обещал. Данилыч был доволен. Он «дал газку», и наша моторка лихо подлетела к причалу.

66

Лодка вытащена на песок, мотор водворен в склад, вещи унесены домой. Экспедиция закончилась. Я отправился на почту, где и получил кипу писем и две телеграммы. Из множества слов, присланных в мой адрес по почте и телеграфу, деловыми были слова о выезде в Москву. Стало быть, любая экспедиция, кроме поездки в Керчь, отпадала.

Тут же с почты я позвонил в порт. На мое счастье, пароход в сторону Керчи отходил на рассвете. Мне нужно было побриться, собрать кое–какие материалы — времени было не так уж много. Но я всегда любил плотное время: оно ограждает от расхлябанности.

Когда я кончил бриться и занялся подбором записей, нужных для предстоящего в АЗЧЕРНИРО разговора, мне пришла на ум мысль: уехать в Москву через Керчь. Ну что я буду мотаться, как говорит Данилыч, «взад–назад»: сейчас в Керчь, потом из Керчи обратно в Ветрянск? Ради чего? До порта километра четыре и там, в Керчи, от порта до института, вероятно, не меньше. Чего проще проститься с Данилычем и в путь–дороженьку. Хорошо? Хорошо! Но тут же рождается другая мысль: «А как же с капитаном Беловым? Он на промысле. Уехать, не поговорив с ним? Нет! Мне обязательно нужно возвратиться из Керчи. Капитан Белов может рассказать много интересного! Да и в горком партии к Маркушенко нужно зайти. Итак, сейчас в Керчь — там быстро закончить дела и обратно. А уж из Ветрянска домой!»

…Через час я вышел из хаты. День был жаркий и ясный. Небо безоблачное. Только далеко–далеко на горизонте бежали небольшие стайки облаков, и море стояло гладкое, без единой рябинки, словно неживое. Мне бы, конечно, не стоило выходить, а лечь да выспаться как следует: к пароходу потребуется вставать в четыре утра. Но что ж скрывать от самого себя: я вышел из дома с тайной надеждой встретить Галинку, а причину, что мне нужно съездить в порт и проверить, действительно ли пароход на Керчь отходит на рассвете, я придумал. Да, придумал! И притом хорошо понимал, что придумал. Но вот взял и обманул себя, и мне как–то стало легче, я верил в счастливый случай. Да. И потом, мне казалось, что если я не выйду из дома и на заре уеду в Керчь, не пройдясь по Слободке, — потеряю что–то очень большое, невозвратимое.