Те, кого мы любим - живут

Екатерина Алексеевна, желая рассеять мою хандру, в первом антракте отослала меня в буфет сразу же по­сле закрытия занавеса — занять столик и заказать бутылку шампанского и пирожные. Я отправился испол­нить ее просьбу. Но когда вое было сделано, родствен­ники точно в воду канули. Я вышел из буфета, чтобы поторопить их. Они беседовали с каким-то незнакомцем в форме капитана. На руку капитана опиралась строй­ная молодая женщина. Меня поразила необыкновенная, строгая ее красота. Темно-серое со вкусом сшитое платье, отделанное у ворота и на рукавах мягких тонов бархатом, облегало ее стройную фигуру. Густые светло-русые волосы гладко причесаны. В овале ее смугловато­го лица, в очертании прямого носа, в рисунке чистого лба, изогнутых бровей, губ, в линиях открытой шеи бы­ло столько прелести, что я ничего подобного не видел и не мог себе представить. Она, казалось, безучастно слу­шала разговор мужчин, незаметно окинула взглядом тетку и повернула голову в мою сторону. Глаза наши встретились. Мгновение она смотрела на меня безраз­лично, как смотрят на прохожих, потом глаза ее вспых­нули и зажглись, в них отразились испуг и удивление. Но эта вспышка продолжалась лишь долю секунды. Уже равнодушным взглядом она еще раз окинула меня с ног до головы и отвернулась.

Было в этой женщине что-то слишком знакомое мне. «Я где-то видел ее»,—оказал я себе, но тотчас вынуж­ден был отказаться от этой мысли: слишком ограничен был круг моих знакомств и слишком мало я ездил еще по свету, чтобы, встретив такую женщину, не запомнить ее на всю жизнь. Но вдруг... улыбка, которой она отве­тила на какое-то замечание дяди, сказала мне все. Сом­неваться я больше не мог. И если я еще не верил, то не верил не в то, что это была Маша, а в то, что я мог ее встретить здесь.

Спустя минуту я подошел к ним, слегка поклонился и обратился к дяде:

— Все готово.

— Отлично, мой друг. Кстати, познакомьтесь. Мой племянник, — представил он меня своим знакомым.

Я поклонился Маше.

— Николай.

— Марина, — подала она тонкую узкую руку.

— Очень приятно, — торопливо произнес я обычную в таких случаях фразу, сдерживая в себе каждую жилку.

— Семенов, —щелкнул каблуками капитан, и я по­нял, что это тот самый Семенов, о котором мне говорил дядя, что он отдыхает в одном с ним санатории, что он тоже с Дальнего Востока. Я, обменявшись с ним рукопожатием, назвал себя:

— Славин.

От меня не ускользнуло, как при моем имени Мари­на едва приметно вздрогнула. «Маша! — хотел крикнуть я, но пересилил себя, повернулся к Екатерине Алек­сеевне. Дядя пригласил всех в буфет. — Неужели она не узнает? Семенова... Мне лучше уйти, бежать», — ду­мал я.

В буфете, едва мы уселись за стол, Марина спросила у меня, живу ли я в Кисловодске. С напускной холод­ностью я ответил отрицательно и опять повернулся к Екатерине Алексеевне, заметив: «Посмотрите, какая оригинальная шляпка вон на той даме. Вы, кажется, хотели приобрести себе такую». Все посмотрели в ука­занную сторону и рассмеялись: причудливое трехэтажное сооружение делало голову женщины похожей на китай­скую пагоду.

— Чудеса! — сказал капитан.

— Вкусы, как и привычки, — наша, слабость, — отве­тил я ему. Он согласно кивнул головой. И я тут же пой­мал себя на мысли, что хочу всем навязать свое мнение, заставить слушать себя и как-то выделиться перед Ма­риной. Язык у меня развязался, хандра исчезла, я шу­тил, вызывая одобрительный смех. Марина с насторо­женностью следила за мной, и у меня было такое ощу­щение, что она изучает меня, хотя я старался не показы­вать, что замечаю это. Подогреваемый тщеславием, я попытался сострить насчет мужей. Но шутка не вызва­ла отклика. Наступило неловкое молчание. Чтобы как-то выйти из положения, я стал против своего желания на­говаривать на самого себя.

Дядя откупорил бутылку, разлил вино в бокалы. Ни с кем не чокнувшись, я выпил, сделав это преднаме­ренно.

— Вы, однако, не очень внимательны, молодой чело­век, — без улыбки заметила Марина.

—Я скверно усвоил этику, — сказал я, чтобы ска­зать что-нибудь.

— Молодой человек! — покосился на меня дядя.

Капитан Семенов, чьей защиты я желал бы меньше

всего, неожиданно вступился за меня. Мне, мол, по мо­лодости можно простить. Снисходительность его, свое­го рода похлопывание по плечу взвинтили мое самолю­бие. Я видел — капитан неискренен в своей поддержке: он хотя и поддерживал мои шутки, но был все вре­мя настороже, чем-то я ему, как и он мне, не нра­вился.

— Бывают люди, — заметил я, — которые говорят одно, делают другое, а думают третье.

Семенов повернулся ко мне:

— Вы что хотите этим сказать?

— Я не имею в виду присутствующих, — начал было я, но меня прервала Марина:

— А вы к какой категории относитесь?

— Когда как, — пожал я плечами. — Во всяком слу­чае, не тороплюсь подлатать, как иногда выражается мой дядя, авторитет молодости.

По лицу капитана скользнула пренебрежительная улыбка.

Тут как раз в буфете стали тушить свет, и мы на­правились в зрительный зал.

— Какая тебя муха сегодня укусила? — спросил дя­дя, когда мы остались одни.

— Давно ли ваш капитан вышел из того возраста, когда под стол пешком ходят? — ответил я.

— Нехорошо так, Николай! — воскликнул дядя. — А знаешь ли ты, что Семенов в двадцать шесть лет уже отличился в боях на озере Хасан я имеет ордена?

— Меня бы удивило, если бы он не отличился. Храб­рость и героизм у нас — в порядке вещей, когда дело касается чести и защиты Родины. Гак я понимаю. Да и не мне вам об этом говорить.

Дядя насупился. Он был недоволен мною. Я и сам определенно еще не знал, зачем затеял всю эту канитель и чего собственно хочу. Знал только одно, что вел себя непристойно.

Второго действия оперы я не слушал. В голове рои­лись обрывочные мысли о Маше, капитане, дяде, о са­мом себе. У Екатерины Алексеевны я спросил, как дав­но она знакома с Семеновыми. Оказалось, что познако­мились они еще на Дальнем Востоке, хотя особой друж­бы не водили. Здесь, на Кавказе, они тоже редко встре­чаются, так как Марина живет в Пятигорске у своей двоюродной сестры, а Семенов вообще не очень-то об­щительный человек.

«Марина живет в Пятигорске!» — сердце мое болез­ненно сжалось: я могу ее встретить там, я хотел этого, хотел сильно, но с горечью вынужден был напомнить се­бе, что, кроме моего желания, есть еще капитан, суще­ствуют укоренившиеся в обществе нравственные законы и убеждения.

В антракте родственники мои опять направились к Семеновым. Я не стал сопровождать их. Мне не хоте­лось встречаться с капитаном. О нем я не думал ниче­го дурного и не мог судить, каков он человек, но мы, еще не успев как следует познакомиться, уже испыты­вали друг к другу скрытую неприязнь. И я обрадовал­ся случаю, когда в зрительном зале заметил своего то­варища по институту. Он тоже увидел меня, помахал мне рукою. Мы вышли в фойе, разговорились.

— Знаешь, Николай, — сказал он, — а жаль, что институт остался позади. Будто вышел я из комнаты, захлопнул дверь и оставил за ней свою молодость. Бросился назад, а дверь — заперта.

Я усмехнулся.

— Мне почему-то сегодня особенно жаль прошло­го, — продолжал он. — Ведь если и будет что-нибудь новое, такое же хорошее и славное, как в институте, то все равно это будет по-новому. Жизнь идет, и мы изме­няемся, вообще... — и он махнул рукой, помлчал, затем с грустью произнес: — Вообще, не знаешь, что у тебя на всю жизнь останется в памяти, а что мелькнет и забу­дется.

— С чего это потянуло тебя к психологизмам?

— Да нет, просто хочется душу излить.

— Если в ней много воды...

— Ты все остришь. А небось, и у тебя бы кошки за­скребли на сердце, если бы ты проводил любимую де­вушку. Галя-то ведь третьего дня уехала. Любить — не так-то просто, как кое-кому кажется. Это значит все­гда чувствовать самого себя, свое «я» и делать это «я» лучшим. Знал бы ты, какая гордость, какой свет полнит душу... Э, да что говорить!

— С этого бы и начинал, — рассмеялся я, но чувст­вовал, что смеюсь неискренне.