Человек находит себя

— Ну и что? — строго сказал Илья Тимофеевич. — Будет срок, подвинется.

— Это как же, друг-товаришш?

— А так вот! Как собрание общее соберут, я давно задумал дело одно внести. Пускай поручают нам образцы соорудить такие, чтоб и делать просто, и красота чтоб была, и удобство, а после по образцам мебель всей фабрикой ладить. Сначала бригадку сколотить, да чтоб считать это на фабрике самым почетным делом и рабочих самолучших выделять, кто браку да шалопайства не допускает. И чтоб остальным завидно было. Так-то вот. Я, конечно, не больно складно поясняю, но, полагаю, понятно. Красота-то она всех манит. Сделаем — оживет слава, завалим — худого не скажу — всех нас березовым батогом по хребту, так-то вот.

— Правильно, Тимофеич!

— Добро будет!

— Что дело, то дело!

— В точности рассудил! — Вразнобой и горячо заговорили столяры.

— А меня возьмете в бригаду? — робко спросил Саша Лебедь, незаметно оказавшийся возле самого верстака Ильи Тимофеевича.

— Ишь ты! — усмехнулся Илья Тимофеевич. — Еще и печь не затоплена, а пирожку уж в масле шипеть охота? Куда ж я тебя возьму?

— Ну, а если будет бригада?

— Будет — не будет!.. А может, не я бригадиром стану?

— Нет, а если вы? А? Илья Тимофеич? — настаивал Саша.

— Коли начальство с головой, так на все это дело при всем при том наплюет, — с улыбочкой съязвил Ярыгин. — Вот и именно да! Не согласен я, Тимофеич! На молодежь надежи нету. Деньгу ей нонче надо, а не художество наше с тобой, друг-товаришш. Им такой рупь подавай, чтобы длиннее стружки фуганочной, а все искусство-то для них, что щепотка перхоти… — Ярыгин поднес к подбородку ладонь и, выпятив губы дудкой, подул на нее: — Ф-ф-фук! — и всему почету конец. Так-то, друг-товаришш, хе-хе!.. — Ярыгин подвинулся к Илье Тимофеевичу и дохнул ему в лицо приторным перегарцем политуры.

Илья Тимофеевич посторонился, а Саша Лебедь даже вспыхнул весь. По лицу его заходили красные пятна,

— Вы, Павел Афанасьич, про молодежь не врите! — сказал он дрогнувшим голосом. — На себя лучше посмотрели бы… — Как и многие на фабрике, Саша не любил Ярыгина. — Вам бы только политуру потягивать, — неожиданно добавил он. — И не стыдно?

— А ты, друг-товаришш, мне сольцы в политурку подсыпал при всем при том? — не повышая голоса и молитвенно закатывая глаза, огрызнулся Ярыгин.

Но его никто не слушал.

— Ладно, Александр, — хлопнув Сашу по плечу, сказал Илья Тимофеевич, — договорились: будет бригада — возьмем к себе. Идет?

6

В просторной комнате красного уголка шло партийное собрание. Доклад делал Токарев.

Ничего особенного, казалось, он не говорил. Все об обыкновенном, о том, что люди делали ежедневно и что давным-давно всем представлялось порядком, нормой, законом. Но сейчас… сейчас все это открывалось с совершенно неожиданной стороны.

— Ну вы сами судите, товарищи, — говорил Токарев, — вникните в то, что сказала нам в цехе рядовая работница: бракеры-то на что? А мне, работнице, — Токарев развел руками, — выходит, наплевать. Вот и вижу, дескать, а пропущу, потому как заработать надо. Так скажите: за что мы работнице этой деньги заплатили?.. Вот мы ахаем: ах! Новиков Бокову глаз подбил! Ах, такой-сякой! Драка, конечно, дело скверное и недопустимое, слов нет, но подумали мы, за что дрался, и в буквальном смысле, Новиков? Да за чистоту отношения человека к своему делу, против сделки с совестью и еще… И еще против «системы нейтрального контроля», которой так ревностно до сих пор поклоняется наш главный инженер,

Токарев сделал паузу и показал рукой на Гречаника. Тот сидел в первом ряду и что-то быстро писал в блокноте.

— А система эта умирает, — продолжал Токарев, — и умереть ей мы с вами должны помочь, всеми силами помочь, да, да!.. За что ежегодно фабрика платит десятки тысяч рублей — зарплату бракерам? Да за наше неверие в совесть рабочего, за наше неумение или… нежелание научить его делать хорошо!

Токарев еще не успел сесть, а председатель собрания подняться со своего места, как слова попросил Гречаник.

— Мастеров мы из организаторов производства превратим в бракеров, — говорил он, — но брака не станет меньше. Один не управится за шестерых! Четкая, простая, строгая технология — вот что надо! И обязательно — нейтральный контроль.

— Нейтральный контроль, нейтральный контроль! — прервал Грсчаника Токарев. — Эта ваша старая кляча давно свалилась в канаву, давно ноги переломала, а вы все еще не вылезаете из седла, да еще плеточкой ее подбадриваете! Разгоню я всех ваших контролеров, запомните это!

— А я не допущу! — Гречаник словно рванул что-то в воздухе стиснутым кулаком, — Не позволю ломать порядок!

— Да у вас из-под развалин этого «порядка» еле голова торчит, а вы все еще руками машете! — крикнул Токарев.

— Бросьте вы этот петушиный бой, наконец, — сказал Ярцев. — Мы для совета собрались, а не для драки. — И обратился к председателю собрания:-Веди собрание, Шадрин!

Строгальщик Шадрин поднялся над столом, высокий и нескладный, с длинными руками, которые держал всегда так, словно не знал, куда деть. Заросшее щетиной лицо его казалось суровым.

— Все у вас? — густым басом спросил он Гречаника. — Кто еще будет говорить? — И оперся о стол руками.

Гречаник подошел к столу, налил полный стакан воды и выпил ее торопливыми большими глотками, проливая воду на пиджак, на галстук… Потом сел в стороне, вытер ладонью пот со лба и едва не уронил очки.

Наступила настороженная тишина. Гречанику сделалось как-то не по себе. Где-то глубоко-глубоко в душе он вдруг засомневался: «А что если прав не я? Что если… Нет, нет! Чепуха. Настоящая чепуха!»

— Кто будет говорить? — повторил Шадрин.

— Без бракеров толку не ждать! — донеслось из задних рядов. — Неверно Токарев говорит!

— Нигде такого нету, чтоб мастера браковали!

— Лошадь два воза не везет! — поддержал кто-то из угла.

— Этак-то и в центральной газете оказаться недолго!

Гречанику сделалось еще больше не по себе. Реплики с мест принадлежали тем, за кем водились грешки по части брака. Получалось и в самом деле как-то нехорошо.

А с мест все продолжали выкрикивать:

— Немыслимо это — фабрика без бракеров!

— Не похвалят за это!..

Шадрин постучал карандашом по стакану:

— Давай по порядку! Кто слово берет?

Поднялся пожилой рабочий из смены Любченки.

— Наши руки делают, — сказал он, — и могут они по-всякому. Есть совесть — плохо делать не заставишь, нету ее — все полетит вверх ногами! Разве за меня бракер делает? Мастер? Главный инженер? Ну, а ежели совести нету да еще и умения нету, вы хоть сами над моей душой стойте неотступно — напорю браку! Вот хоть что, хоть как хотите, а напорю!

Обсуждение делалось все более оживленным. Чем дальше, тем очевиднее становилось, что большинство на стороне Токарева.

— Если головой пораскинем, — сказал мастер Любченко, — так и два воза увезти можно! Это получше, чем брак обратно возами возить! Рабочий самоконтроль надо, вот что! Нет, я не насчет легкой жизни для себя, а для пользы дела. От станка к станку, с операции на операцию, в общем, чтобы друг от друга принимали по всей строгости и чтобы тот отвечал за брак, кто его от соседа принял, под крылышком своим приятеля любезного упрятал….

Не выдержал, взял слово Сергей Сысоев. Говорил он спокойно и неторопливо, но в голосе его звучала обида:

— Почему главный инженер на одних бракеров да на технику надеется? А человек? В бою, выходит, ни геройства, ни патриотизма не требуется? Знай нажимай на спуск, благо сама машинка стреляет!.. Неверно! Нам нужно принцип в человеке воспитать, на точку его поставить: «Могу только хорошо! Обязан!» Нас же много, неужто ж нам сообща-то сознание у людей из затылка в голову не перетащить? Зря, товарищ Гречаник, сомневаетесь, ей-богу, зря!.. Вам вот лишь бы «нейтральный контроль», а у меня возле склада «дровишки» копятся да копятся! Зря! — еще раз повторил он.