Амурские ребята

— Цусима?

Не дожидаясь ответа, он сказал:

— О, храбрая матроса, храбрая русская матроса. До свиданья, пожалуйста.

Он пошел дальше. Проходя мимо запертой на замок парикмахерской, капитан хитро улыбнулся.

Затем он вынул из кармана блокнот, заглянул в него и зашагал к матросским домикам.

Капитан Судзуки недаром считался самым веселым офицером во всем оккупационном японском отряде. Он был большим шутником, этот маленький капитан Судзуки. Все офицеры отряда вспоминали веселый фейерверк, который устроил им капитан Судзуки в глухой таежной деревне. Он приказал своим солдатам окружить деревню со всех сторон и поджечь ее. Сгорело около ста пятидесяти изб. Капитан и тут улыбался, глядя на пламя, вздымавшееся к ночному небу. Деревня сгорела со всеми жителями и со скотом.

Капитан еще раз заглянул в блокнот и подошел к одной из халуп. На пороге стояла молодая женщина в черном бушлате.

Капитан подошел к женщине вплотную, поднял руку к козырьку фуражки и вежливо спросил:

— Пожалуйста, здравствуйте. Где ваша мужа?

Женщина не ответила.

Продолжая улыбаться, Судзуки поправил левой рукой шашку и сказал почти нежно:

— Ваша мужа — бурсука. Большевика. Она уходи туда, — он показал рукой на реку, — она дум-дум наша ниппона.

— Что вам надо? — спросила женщина.

— Чито моя надо? Моя надо: твоя уходи-уходи. Наша бурсука не надо, — сказал Судзуки.

Ему было весело: если он захочет, он может арестовать эту русскую женщину со злыми глазами; захочет — может сжечь жилище; захочет — может выполнить в точности приказ командования — выселить из квартир все семьи матросов, ушедших на кораблях по реке или сбежавших в тайгу, в партизанские отряды.

— Никуда я не уйду, — ответила женщина, загораживая вход своим телом, широко расставляя руки. — Куда я пойду?

— Куда? — приятно улыбаясь, спросил капитан. — Ваша мужа знала, куда уходи. И вы, пожалуйста, уходи-уходи.

Он отошел назад и сказал солдатам:

— Выбросите немножечко имущество и заколотите двери.

Солдаты отправились выполнять приказание. Они схватили женщину за руки, оттянули ее от двери и вошли в дом. Один из солдат взял за руку игравшего на полу пятилетнего парнишку и подвел его к женщине. Из дверей вылетел табурет, описал дугу в воздухе и грохнулся на землю. За ним пролетела перина, за периною упали в грязь тощие разноцветные подушки.

— Нет на вас, ироды, управы, — сказала женщина, прижимая к себе мальчика. Мальчуган смотрел на происходящее широко раскрытыми, умными, не детскими глазами.

Солдаты вышли, вынося с собой ходики, кастрюли, корыто. Все это они сложили на землю. Они вынули из карманов молотки и гвозди и деловито забили двери и окна. Капитан Судзуки смотрел на все это и улыбался.

Когда все было кончено, он снова поглядел в блокнот и пошел дальше. Пройдя несколько шагов, он подошел к другой халупе и постучал. Никто не откликнулся на стук. Тогда солдаты, по знаку капитана, взломали дверь. Они выкинули в грязь тюфяки, керосинку, подушку, несколько женских платьев и полушубок.

Они забили дверь и окна досками. Потом все пошли дальше. По знаку капитана Судзуки, солдаты снова остановились.

Капитан постучал в окно.

— Ваша брата — бурсука, большевика, — сказал капитан Судзуки Павке, так же вежливо улыбаясь, как если бы говорил со взрослым. — Ваша уходи-уходи, фанза закрывай.

— Это куда же уходить? — спросил Павка.

Солдат, оттолкнув его, вошел в халупу. Павка юркнул за ним. За Павкой вошли еще два солдата. Один из них выкинул табурет и стол. Другой взял с печурки горячий котелок с кипевшей ухой и, обжигаясь, понес его к двери. Третий подошел к Глаше, сидевшей на койке, и, словно не замечая девочку, выдернул из-под нее тюфяк. Глаша свалилась на пол, ушиблась, но сейчас же вскочила с горящими глазами. Она готова была кинуться на солдата. Павка стал перед нею и сказал солдату:

— Не тронь ее. Это сестра моя, понимаешь? Сестра. Мы сами уйдем. Идем, Глашка.

Он собрал свои четырнадцать драгоценных пиратских выпусков и передал Глаше. Он снял со стены гитару, взял Глашу за руку, и они вышли на улицу. Судзуки стоял против них, опираясь на шашку. Он курил папиросу и улыбался. Солдаты стали забивать досками окна.

«Словно гроб заколачивают, — подумал Павка. — Ну, чего, дурак, улыбаешься? — мысленно сказал он офицеру. — Чего ж тут смешного? Тебя бы так с квартиры выгоняли, небось бы не улыбался».

Он взял аккорд на гитаре. Взял другой аккорд и гордо прошел мимо офицера. Он не оборачивался, и Глаша не оборачивалась, но оба они чувствовали, что офицер с удивлением смотрит им вслед.

— Куда же мы пойдем теперь, Павка? — спросила Глаша. Она крепко прижалась к его руке.

— В город, к Анне и к Варе, — сказал Павка.

Прощай спокойная жизнь, прощай веселые игры с друзьями, прощай! Он почувствовал себя настоящим мужчиной, совсем взрослым, хозяином семьи. Теперь Глашка целиком от него зависит, она больше не посмеет дразниться.

Они прошли последние флигели казарм, старую флотскую церковь и вышли на дорогу. Дорога вилась сопками в большой город.

В осеннем тумане вдали синела река. По дороге строем шли белогвардейские солдаты. Они пели:

Песня была явно неподходящая: ведь белогвардейские солдаты воевали не за Россию, а за японцев.

Но «за Японию святую» нельзя было петь: никак не укладывалось в размер стиха.

Павка прибавил шагу. Глаша с трудом поспевала за ним. Далеко впереди зачернели городские постройки.

«Часа три пройдем », подумал Павка.

Солдаты засмеялись и что-то крикнули им вслед. Но ребята даже не обернулись.

Глава третья

В ГОРОДЕ

Город встретил ребят неприветливо. Улицы города были пустынны. Собаки лаяли из подворотен на проходящих белогвардейских и японских солдат. Ребята прошли мимо большой белой тюрьмы, мимо поселка розовых, зеленых, голубых и оранжевых домиков, спускавшихся к самому Амуру, и очутились на широком бесконечном проспекте, то сбегавшем вниз, то снова поднимавшемся высоко на сопку.

Сколько раз Павка ходил в город с братом. Они гуляли по широким городским улицам, и все прохожие оборачивались на бравого матроса. Павка этим очень гордился. Брат покупал ему леденцов и семечек. Вечером они заходили в кинематограф и оба с одинаковым восторгом смотрели, как на экране на протяжении десяти частей люди прыгали на полном ходу с поездов, стреляли из револьверов и дрались не иначе, как боксом.

Дорого бы дал Павка, чтобы брат был сейчас здесь, с ними! Но Петр был далеко, и Павка не знал даже, жив он или нет.

— Куда ж мы пойдем? — спросила Глаша. Она в первый раз была в большом городе.

— Куда пойдем? — переспросил Павка. — К Анне и к Варе.

— А как же мы их найдем? У тебя адрес есть?

— Адреса нету. Да ведь Анна у фельдшера живет. Скажите, пожалуйста, — обратился он к робкому прохожему, пробиравшемуся сторонкой. — Где тут живет фельдшер?

— Да вот на этой улице, в доме номер пятнадцать.

И прохожий заковылял дальше.

Ребята стояли у дома номер двадцать три. Павка поддернул гитару и взял Глашу за руку.

— Вот видишь? Идем.

Он смотрел на номерные фонари двухэтажных деревянных домов. Двадцать один, девятнадцать, семнадцать. А вот и пятнадцатый номер.

Павка храбро поднялся на крыльцо и постучал. Кто-то подошел к двери и спросил:

— Кого надо?

— Фельдшера! — ответил Павка.

— Фельдшера? Фельдшер помер месяц назад, — сказал тот же голос.

— Послушайте! — воскликнул Павка. — А вы не знаете, где еще живет какой-нибудь фельдшер?

— Владивостокская, восемнадцать.

— Владивостокская, восемнадцать, — повторил Павка. — Не забыть бы: Владивостокская, восемнадцать.

У какого-то кучера, спавшего на козлах, Павка спросил, где Владивостокская улица. Кучер спросонья не сразу понял мальчика, долго кряхтел, потом еще дольше что-то рассказывал пьяным голосом и тыкал кнутом то в одну, то в другую сторону. Павка старался понять, но понимал очень мало. Наконец кучер захрапел.