Лоцман кембрийского моря

Но — жить в былине! — после первой пятилетки, когда началась вторая!

Мне с ними смертельно скучно.

С.  Т.

Уважаемый Василий Игнатьевич!

Срочно необходимо с Вами посоветоваться… Необходимо сделать полное научное описание Русского жила — а я не знаю, на что обратить внимание, что важно. Например: в озере вода кипяченая, а как считать в реке, которая вытекает из озера? Кипяченая или сырая река?

У русских жильцов чересчур белое тело, из-за отсутствия солнца, особенно женщины белолицы, которые не выходят за Ворота. Мужчины возвратятся с рыбной ловли или из тайги, банятся вечером на берегу озера, дети весь день ласкаются теплым песочком. Но загорать, увы, можно только за Воротами — на Наледи.

Скоро и я стану как Иванушка после купанья в горячем молоке!

Особенно меня удивляет, что здесь никогда не бывает дождя, но вечно капает на голову. Я еще не привык и все поднимаю голову, поглядываю на облако и жду дождя. А его никогда не будет! Вот чудо.

Речка Теплая прорывается через порог в Воротах, не оставляя обхода. Выйти из Русского жила возможно только по реке. Вернуться через порог против течения еще трудней. Но рыбаки это делают каждый день, так как самая вкусная рыба водится именно за Воротами, в реке.

За Воротами же Теплая течет глубока и крутоберега под горою влево, с краю Наледи, так что левый берег — отвесная скала, а правый — отвесный лед.

Во льду вырублены небольшие пристаньки, причалы. Неводят на небольшом участке и не допускают, чтоб лодки снесло, потому что где-то недалеко («в одно днишше пешепутья») река будто бы проваливается и течет подо льдом. Это, я думаю, верно, потому что видел с самолета: из-под ледника вытекает речка.

Русские жильцы очень боятся свалиться с реки и выпасть из Русского жила.

С. Т а р у т и н.

30 июня 1934 г.

Целую неделю бродил по тайге сквозь: искал чернокорую березу. Не нашел, конечно.

Да я не особенно и старался найти непременно березу. Хотя было бы неплохо сделать попутно и такое открытие. Но я искал дерево с черной корой, вроде бересты. Не обязательно березу.

Должно же существовать какое-то дерево, которое эти люди окрестили чернокорой березой? Они не могли же ее выдумать!

Летописец мог изготовить цветные чернила и писать в крайнем случае на черных берестах. Он мог и без чернил нацарапать свою летопись железным острием.

Я нашел сколько угодно черной, прелой коры с любых деревьев, но я не нашел подходящей коры для письма.

Конечно, Вы понимаете, что я из осторожности не спросил самих русских жильцов о Берестяной летописи. А вдруг они не захотят отдавать ее государству? Может быть, она у них вроде святыни? Тогда они запрячут ее от меня и от истории еще на четыреста лет.

Я обошел все избы в первые три дня по прибытии, с 14 по 16 июня.

Они живут в обыкновенных рубленых избах, и полы деревянные, белые, чисто вымытые, как везде в Сибири. Они не скоблят, за неимением ножей, а шлифуют особым камнем. А вот стены и потолки черные от сырости, бревна потемнели не только снаружи, но даже и внутри домов.

Избы стоят незапертые, только заходить в отсутствие хозяев считают невежливым, но не очень. Я заходил один раз вежливо, при хозяевах, другой раз не очень вежливо.

Хозяева охотно раскрыли сундуки по моей просьбе, показали свое нестоящее добро. Там шубы меховые — дундуки по-ихнему, кожаные рубахи — камлеи называются; между прочим, они в сундуках покрываются плесенью, от сырости.

Сундуки тоже незапертые. Другой раз, когда я заходил в отсутствие хозяев, я специально интересовался, нет ли припрятанных сундуков, но таковых не оказалось. Все у них на виду, и подполов нет.

Во время гощения по русским жильцам и еще два дня после я болел благодаря угощению. Но во имя науки я геройски угощался и гордо болел самой негордой болезнью. Может быть, угощение надо научно описать? Моего блокнота не хватит для таких подробностей.

Уважаемый Василий Игнатьевич!

Я не окончил прошлое письмо и даже не подписал, как-то опустились руки. Подумал, что все равно не удастся отправить. Полежат мои письма вроде Берестяной Сказки лет триста… и погниют в этом банно-прачечном климате. И дерзкий потомок услышит легенду о какой-то Блокнотной Сказке и, не найдя в здешнем бредовом лесу ни блокнотного, ни сказочного дерева, назовет это выдумкой.

Блокнотная Сказка еще не написана, но я обрываю последние листки с единственного блокнота в Русском жиле — и почти чувствую, как обращаюсь я сам вместе с ними в легенду… через каких-нибудь четыреста — триста лет… если блокнот не сгниет. Я-то сгнию даже меньше, чем в триста лет, но тут уж ничего не поделаешь. Или я, или легенда обо мне.

Я не удержался — потратил довольно много на записи песен.

Но, Василий Игнатьевич, выход из Русского жила существует, я в этом уверен. Не только по реке. Во-первых — потому что по реке нельзя вернуться, а нам с Вами известен человек, который отсюда выскочил и сюда возвращался! Благодаря его идиотским пророчествам меня чуть не «стрелили», потому что Николай Иванович предсказал мое прибытие на самолете. Как его, громобитный враг, угораздило, сатану, громобитный враг? (Насчет ругательств совсем плохо, нечем пользоваться.)

Папаша Плехан до сих пор посматривает на меня очима грозооко: не перенял ли по дороге Николая Ивановича, не сварил ли в гееннской смоле?.. С самого начала очень даже хотел убить меня, прежде всего. Выясняется, что русские жильцы не знали, как это сделать, ввиду отсутствия опыта. В основном это меня спасло.

Они стреляли в железную птицу. Но в живого человека стрелять?.. «Это какая страсть!»

Люди не умеют убить человека! Дикари и те умеют.

Спрыгнув с самолета, я неторопливо зашагал к поселку и разглядывал его бескрышие домики. Дети окружили меня, но, конечно, они не закрыли меня от стрел — если бы в меня стреляли. Все дело в том, что не стреляли.

В эту минуту вдруг начался грохот, и дети стали прятаться за мной и закричали. Все горное помещение затряслось, и под ногами загудело. Отовсюду загремело и раскатывало презлющим рычанием. А это самолет взлетел. Весь шум наделало эхо с боков, снизу и сверху, от облачной пробки, я думаю.

Какие же храбрецы эти русские жильцы, подумал я сразу: выступили в бой против летящего Змея Горыныча, когда от одного его рыканья началось у них светопреставление, едва мы влетели в их уютный мирок.

Самолет сделал круг и устремился в горные ворота. Чуть он исчез — и все население окружило меня. В этот момент и началось необыкновенное.

— Братцы, — сказал внушительный бас, но чей?

Все стояли с разинутыми ртами, таращились на меня, но никто не говорил. А все-таки кто-то откуда-то сказал басом:

— Не глядите на антихриста.

Ближайшие скалы подхватили его призыв: «…на антихриста!» Горы за тайгой изволили отозваться в том же духе, затрубили, залютовали.

И я увидел над головами людей в воздухе крошечного человечка… А он стоял в поселке на угоре, в двухстах метрах, и вовсе не маленького роста. Оттуда он говорил:

— Сокрушайте антихриста крестом и копьем.

И со всех сторон его чертовы подголоски нажимали на последнее средство:

— …и копьем! Копьем!

— Крылья его не ангельские, не мягкие, а железные, — доказывал зловредный бородач ясно и внятно, без крика.

Ведь это был тот голос и толковал опять об антихристе, как в 1932 году на станции возле Байкала!

Но я знаю свою силу тоже, и люблю при случае дать, и у Вани кое-чего перенял из бокса.

— Подойдем к нему поближе, — я сказал. — Пускай ощупает мои крылья.

Все пошли за мной, а бородач наверху стоял и ждал. Оказался могучий старик с могучей черной бородой и плешивый! И я сам не сообразил, как у меня сказалось:

— Папаша Плехан, будь здоров!

Тут многие захохотали, и все заговорили: