Люди на болоте. Дыхание грозы

носилками: скорее вынести на сухое, скорее перевернуть, чтоб досыхало;

скорее сложить в копны, в стога.

До самого вечера, пока не надвигалась плотная темень, болото было в

движении, в беспокойной, непрерывной гонке:

мужчины и женщины, старики и подростки хлопотали над рядами, над

копнами, над стогами...

2

На другой день к полудню начало сильно парить. Когда собрались под

дубком у воза полудновать, старый Глушак заметил беспокойно:

- Ко сну клонит что-то... Как бы дождя не пригнало...

До Ганны голос его дошел будто издали. Недослышала всего: усталость,

сон навалились на нее сразу - мгновенно стерли все звуки, все мысли. Но

когда старик разбудил всех, беспокойство снова привело Ганну к люльке.

Невеселая, слабая была сегодня Верочка.

Еще задолго да вечера потемнело вокруг; загромыхал в отдалении гром.

Глушак торопил всех: убрать скорей подсохшее сено, скопнить Среди

суматошной спешки Ганна отбежала от других, кинулась к дубку - сердце

заныло в тревоге: Верочка была в жару. Личико, тельце пылали. Дышала чаще,

тяжелее, обессиленно.

Ганна сказала о своем беспокойстве Евхиму. Тот вытер почерневшие,

запекшиеся губы, устало успокоил:

- Духота. Вот и дышит так. Тут сам чуть не задохнешься...

Правда, душно было очень. Все вокруг изнывало от духоты. В руках, в

ногах, во всем теле чувствовалась истома.

С великим усилием подымала носилки с сеном, через силу тащилась к копне.

Однако дочурке не стало легче и тогда, когда по всему болоту, сгибая

лозы и гоня клочья сена, пошел свежий, широкий ветер. Стало легче,

здоровее, а Верочка все млела, часто дышала. Не полегчало ей, не упал жар

и вечером: лобик стал еще горячее, грудка, ножки горели.

- Простудилась, что ли? - В голосе старого Глушака Ганне послышался

упрек: не уберегла!

Дали попить маленькой чабрецового настоя, и вскоре во всем Глушаковом

таборе слышались сопенье да храп.

Дольше других не ложился, ходил около Ганны, гнувшейся над люлькой,

Степан, но усталость наконец свалила и его.

Только Ганне не спалось. Склонялась над люлькой, вслушивалась, как

маленькая дышит, осторожно дотрагивалась до лобика, все хотела

почувствовать, что жар у Верочки падает.

Укрывала, заслоняла собою от ветра. Ветер был беспокойный, холодный,

словно криничной водой обдавал шею:

пришлось накинуть на себя постилку. Почти не переставая, беспокойно

шумел дуб. Пахло грозой.

Ожидание грозы томило душу. Но вспыхивало и гремело все в отдалении,

будто грозе хотелось помучить подольше издали. Не скоро приближались

молнии, медленно рос, усиливался гром, а все ж наступал, грозил. Вот уже

начало погромыхивать с боков, как бы окружая. Ветер тоже словно бы тешился

людским беспокойством: то утихал на минуту, то снова налетал осатанело,

бил сыростью и холодом. Старики давно не спали, горбились рядом с Ганной,

крестились на каждый сполох, каждый раскат.

В отблесках молний Верочкино личико казалось бледным-бледным, без

кровиночки. Малышка тоже не спала, но глаза, чуть приоткрытые, смотрели

как-то безучастно, будто полные своей заботы.

- Не бойся... Ето Илья катается... Илья-пророк... - прижимала

маленькую, ласково и тревожно шептала ей Ганна. - Он - добрый... Он малых

не трогает... Он только кажется такой - страшный... А взаправду он -

добрый... Добрый...

Сквозь громыхание слышала, как тяжело, часто дышит Верочка, - хоть

словом, хоть чем-нибудь хотела помочь маленькой!

Уже близко к рассвету прорвался, загудел вокруг дождь - частый, но

короткий. Когда он унялся, блестело и погромыхивало уже далеко.

Утром парило. Все болото было как в дыму, просвеченном солнечной

ясностью. Блестела звездочками вода на траве, на дубах, на кустах лозы.

Все, кажется, сияло, обещало радость

День наступал погожий. В солнечной веселости Глушаки скоро словно

забыли про беду: косы Степана и Евхима с азартом впивались в мокрую траву,

Глушачиха и Халимон, будто помолодевшие, раскидывали копны, переворачивали

ряды. Старик, сухонький, суетливый, торопился сам и подгонял других: все

боялся упустить время, молил бога, чтоб продержалась погода.

У Ганны грабли валились из рук. То и дело бросала их, измученная,

отяжелевшая от бессонницы и тревоги, спешила к дубку, к люльке: все ждала,

что Верочке полегчает. А дочурке было хуже и хуже. Дышала все тяжелей, все

чаще, почти задыхалась.

За Ганной подошел, помолчал с состраданием около люльки Степан. Не

сказал ничего, только вздохнул, побрел к возу, поднял баклагу - напиться.

Подбежала, погоревала старуха, но через минуту кинулась к граблям, боясь

вызвать 1нев старика. Подошел было на минуту и Евхим. Ганна ждала, что

поддержит как-то, посоветует что-либо: ей так нужны были теперь доброе

слово, поддержка, но Евхим только промолвил:

- Переболеет - здоровей будет...

Полная одиночества и неразделенной тревоги, Ганна кинулась к своим.

Когда отец, в рубашке, взмокшей на груди и под мышками, воткнув косье в

кочку, стал рядом, она почувствовала себя маленькой, беспомощной, чуть

удержалась, чтоб не заплакать. Но не заплакала С детской надеждой и

доверием повела мачеху и его к Верочке.

- Лишь бы горловой не было, - сказала мачеха, присмотревшись к девочке,

которая раскрытым ротиком хватала воздух. Она как бы пожалела Ганну: - Но,

кажется, не должно быть...

В эту минуту Ганна чувствовала в ней свою добрую, участливую мать. В

горе они вдруг стали близкими и родными...

Отец посоветовал Ганне:

- Если не полегчает, надо по знахарку...

- В Юровичи надо, - отозвался Андрей Рудой, знающе заглядывая под

полог. Никто не заметил, когда он подошел, и никто не знал, как он сумел

догадаться, что здесь может понадобиться его совет, но никто и не удивился

тому, что он здесь, что он советует. Много ли было в Куренях дел без

Андреевых советов. - В Юровичи, - повторил он поучительно. - Дохтор

Янушкевич там есть. Та-скать, светило на весь свет! В Мозыре знают...

. - Можно и к дохтору, - согласился отец. - Кони у Евхима добрые, в

момент донесут до Юрович.

- Донесут-то донесут, - загадочно покачала головой мачеха, - а только к

добру ли... Знахарка - дело верное...

Всякий знает...

- Темнота наша! Выдумываем черт знает что! - Андрей начал злиться.

Горячо сказал Ганне: - Езжай, не сомневайся! От любой хворобы враз

вылечит. Только, следовательно, чтобы не поздно приехала!

Старый Глушак, который тоже подошел и слушал, отозвался строго:

- Не опоздаем, если надо будет!

Чувствовалось, старик с трудом скрывал злость на Рудого: приперся,

наставник голопузый, сует свой нос! И на Чернушек смотрел не очень

приветливо, и Ганной был недоволен: сама работать не работает, да еще

всяких подсказчиков водит!

И Чернушки и Рудой, чувствуя эту Глушакову неприязнь, быстро начали в

неловком молчании расходиться.

Только Ганна не повиновалась старику, как бы даже и не считала его

недовольство стоящим внимания: жила только своей тревогой, которая была

выше всего, одна повелевала ею.

Попробовала накормить маленькую, но та грудь не взяла. Запахнув полог,

очень обеспокоенная, решительная, Ганна направилась к Евхиму, который с

жадным рвением вымахивал перед собой косой. Остановилась перед ним, глядя

колючими, сухими, недобрыми глазами, требовательно сказала:

- Горлянка, может, у нее!

Евхим устало развернул плечи, откинулся немного назад - хотел размять

одеревенелую спину.

- Еще что выдумаешь!..

- Посмотрел бы, какая она!..

- Смотрел уже... Нет у нее никакой горлянки... Застудилась, потная -