Киносценарии и повести

ду осыпал лепестками роз, обрывая их с огромной красно-белой охапки!

По дороге с рынка стояла древняя церковь.

- Византийцы построили! - пояснил Тамаз. - Еще в одиннадцатом веке. Абхазы были тогда совсем дикими!

- А сегодня? - зачем-то пошутила Ирина.

- И у меня есть гипотеза, - подчеркнуто не расслышал Тамаз иринин вопрос, - что по древнему обычаю они пролили в фундамент человеческую кровь. Убили кого-то, чтоб храм стоял тверже.

- А может, они правы? - вдруг погрустнела, посерьезнела Ирина. - Гляди: ведь стоит!

14.11.90

Ирине воображалось, что, рассмотрев его с брезгливым вниманием, Реваз Ираклиевич бросил свидетельство о браке на скатерть.

- Ты - князь! - провозгласил. - Единственный наследник рода Авхледиани.

- Тебя не поймешь, папа, - ответил Тамаз. - То ты член ЦК, то снова князь!

- Молчать! - стукнул Реваз Ираклиевич ладонью по столу.

Тамаз притих. Вошла прислуга с десертом. Возникла пауза.

Натэла Серапионовна, с некоторой опаскою поглядывая на супруга, потянулась через грязные тарелки за свидетельством, принялась изучать.

- Была б хоть из Москвы, из хорошего дома, - сказала.

Реваз Ираклиевич выразительно посмотрел в сторону прислуги, которая как-то специально замешкалась в дверях и которую этим взглядом сдуло как ветром.

- И вдобавок ты - трус!

- Трус? - переспросил Тамаз.

- Конечно: сбегал, зарегистрировался, чтобы поставить нас перед фактом. Исподтишка!

Неимоверный вид на сказочный Тбилиси из окна-фонаря высоко стоящего ателье, да высокая информационная насыщенность, вообще свойственная мастерским скульпторов, художников, архитекторов ли, а тут усугубленная тем, что хозяин - малознакомый возлюбленный, - на первых порах защитили Ирину от ощущения унизительного одиночества, в котором оставил ее Тамаз, уехав разговаривать с родителями.

Душою той мастерской были церкви: рисунки, макеты, проекты!

Налюбовавшись вдоволь и ими, и заоконной панорамою, Ирина завернула в спаленку, окинула хозяйским взглядом, пошла в прихожую, распаковала чемодан, и, отыскав на кухне ящичек с домашним инструментом, принялась прибивать-прилаживать над тахтой гобелен с каретою!

- Зачем?! - рвал с шеи Тамаз золотой крестик, - зачем вы навесили его на меня?! Ей! ей жить год осталось, полтора! Потерпте, в конце концов! Вид сделайте!

- А если ребенок? - спросил отец. - Кому нужен внук с дурной наследственностью?

- Да не будет у нас детей! - выкрикнул едва не сквозь слезы Тамаз. Не будет! Она обещала!

- Она! - передразнил отец. - Кто из вас мужчина, что-то не разберу. Она?

- Вы сами! сами не даете мне стать мужчиной! Вы доведете меня, доведете!.. - и Тамаз побежал через всю квартиру, заперся в своей комнате.

Мать припустила следом.

- Натэла! - безуспешно попытался остановить ее отец, потом встал, прошелся, повертел свидетельство о браке, направился к тамазовой двери.

- Тамаз, мальчик, - подвывала под нею Натэла Серапионовна.

Отец отстранил ее, постучал сухо и требовательно:

- Открой. Поговорим как мужчина с мужчиною.

Тамаз, видать, услышал в тоне отца капитулянтские нотки, щелкнул ключиком. Реваз Ираклиевич вошел, сел к столу, показал сыну на стул рядом. Натэла Серапионовна стояла на пороге.

- Уйди, мать! - прикрикнул Реваз Ираклиевич. - Значит, говоришь: больна неизлечимо? - переспросил, когда они остались одни.

- Конечно, папа!

- И дольше двух лет не протянет? врачи обещали?

- Даже меньше! Скорее всего - меньше!

- И детей, клянешься, не будет?

Натэла Серапионовна стояла у дверей, подслушивала, а сквозь щель другой двери подсматривала за Натэлой Серапионовною прислуга.

- Клянусь!

- Хочешь испытать себя, да, сынок? - Реваз Ираклиевич внимательно вгляделся в глаза Тамаза. - Хочешь сделать добрый поступок? Хочешь, чтоб она умирала не в одиночестве?

- Н-ну да, папа, - замялся Тамаз. - Но дело не только в этом. Мне! Мне, знаешь, очень хорошо с нею! - и Тамаз покраснел. - Ну, ты понимаешь!

- Понимаю-понимаю, - подтвердил Реваз Ираклиевич. - Есть женщины, на которых у мужчины почему-то особенно стот.

Тамаз смутился.

- Чаще всего именно такие женщины нас и губят. Только не сболтни матери!

- Что ты, папа!

Повисла пауза: несколько более интимная, чем хотелось бы Тамазу.

- Н-ну! коль два года, - прервал ее, наконец, Реваз Ираклиевич. Ладно, сынок! Ты, в конце концов, достаточно молод. Испытай!

- Спасибо, - пролепетал Тамаз.

- Но уж если взялся, - добавил отец строго, - не вздумай бросить, когда она станет беспомощной и некрасивой! Такого малодушия я тебе не прощу!

- Нет, папа. Не брошу! - отозвался Тамаз торжественно.

Натэла Серапионовна едва успела отскочить, чтобы не получить дверью по лбу.

!Сказочный Тбилиси за окнами глубоко посинел, украсился огоньками. Ирина сидела в кресле, напряженная и недвижная. Потом резко поднялась, зажгла электричество, стала сдвигать, сносить в одну линию холсты и планшеты, чистые и заполненные: проектами, рисунками, живописью. Церкви, портреты, пейзажи! Выдавила на палитру целый тюбик первой попавшейся краски. Взяла кисть. И метровыми буквами, по всем планшетам и холстам, написала: Я ХОЧУ ЕСТЬ. Поставила жирный восклицательный знак. Оделась. Взяла сумочку. Вышла из мастерской, хлопнув дверью с автоматической защелкою.

Хоть и по-грузински было написано, Ирина поняла, что небольшая, консолью над улицей вывеска обозначает кафе, скорее всего - кооперативное, и вошла внутрь. Лестница, которая несколькими ступенями вела вниз, освещалась едва-едва: таинственно.

Миновав прорезь тяжелых бордовых портьер, словно на авансцену попав из-за занавеса, Ирина оказалась в еще более скупо и загадочно освещенном подвальном зальчике, стойка-бар которого под сравнительно ярко мигающим аргон-неоном тянула к себе автоматически, композиционно.

Ирина с ходу умостилась на высокий насест:

- Не покрмите?

Бармен сделал круглые глаза и повел ими в сторону и назад. Ирина отследила взгляд и наткнулась на крутого мэна, двумя руками держащего огромную пушку. Пушка - Ирина поинтересовалась - сторожила шестерых, стоящих, опершись на нее полуподнятыми руками, у задней стены.