Орлица Кавказа (Книга 2)

Опять же, жизненный опыт подсказывал почтмейстеру, что любое начальство обожает сплетни и наушничанье. Это и развлекает высокую персону, и дает пищу для размышлений, и позволяет правильно обдумать очередной ход перед тем, как превратить очередную пешку в ферзя.

Закончить свое сообщение почтмейстер решил откровенной лестью. Тут правило простое: чем лесть грубей, тем точнее она достигает цели. Надо сказать что-нибудь вроде:

- Ваше превосходительство! Мы ждем вашего слова, чтобы броситься в бой! Мы уверены, что вы уже приняли простые и мудрые решения, и операция по поимке разбойников спланирована вами так, что от первого же удара их силы рассыпятся, словно глиняный кувшин под ударом нагайки! Скоро от них останутся только песни... Которые, как мы все знаем, не поют о побежденных. Так что и песни скоро забудутся. И никем не вспомнятся ненавистные нам имена - ни уважаемыми людьми, которые носят папахи, ни забитыми сельчанами в грязных чарыках, ни русскими поселенцами, молча бредущими за плугом по нашим черноземным степям. Мы ждем вашего слова, дорогой наш господин губернатор!

Ах, если бы при этих словах губернатор улыбнулся! Тогда почтмейстер с благоговением испросил бы у него разрешения, чтобы его, ничтожного, долговязая супруга пришла в губернаторский дом и собственноручно настряпала яств, которыми они, недостойные, мечтали бы угостить губернаторскую чету у себя - но не рискуют даже вымолвить вслух это приглашение столь высоким особам. А дальше - будет видно...

Разработав надежный план, почтмейстер облачился в вицмундир и отправился в путь, прижав' к впалой груди золотом тисненную черную папку. Он так нежно обнимал ее, словно хотел сообщить ей хоть частицу нежности и благоговения к тому, перед кем эта папка должна была лечь на стол.

- Хорошо бы,- мечтал он вслух,- чтобы в тот момент, когда я приближусь к губернаторским покоям, небо явило милость и господин генерал-губернатор оказался на балконе... Конечно, он издалека различит своим зорким оком, что к нему направляется верный слуга с важнейшим делом - и, сразу это разобрав, он отдаст распоряжение челяди:

- Пропустите, пропустите почту! Препроводите этого господина прямо ко мне... Может, он несет новые указания от самого государя императора! И как я мог столько дней не вспоминать о том, что ко мне могут поступить важные и даже необходимые известия? Конечно, это лишь потому, что я был крайне удручен смертью моего храброго офицера, и все остальное просто выпало из моего круга внимания. Ну, да самое тяжелое в этой грустной истории позади, обратимся к сегодняшнему дню!

Рассуждая так, почтмейстер мелкой рысцой добрался до губернаторского дома и поднял глаза лишь в последний момент, у дверей, уверенный, что господин генерал уже давно его заприметил и ждет. Однако на балконе никого не было.

"Наверно, его превосходительство спит,- подумал тогда начальник почты,- а что ему делать, как не спать? Дело его такое, он не то, что наш брат уездный чиновник. Он - захотел, поехал, куда глаза глядят, захотел - спать лег посреди дня. На то он сам себе головам.

Да и то сказать - нелегкий путь проделал господин губернатор. Бросил свои роскошные апартаменты в Гяндже и вот уже который день мучается здесь, в провинциальном Гёрусе. Его ли это дело, скажите на милость? Да... А кто виноват?

Тут ответ один - виноват Сережа, то бишь его благородие уездный начальник полковник Белобородое Сергей Иванович. Лично. И никто больше.

Разве дело уездного начальника рассуждать о величии декабристов, вместо того, чтобы ловить государственных преступников? Будь он попроворнее, пооборотистей - не пришлось бы самому генерал-губернатору брать на свои плечи чужие труды и болеть в дороге...

Собственно, надо сказать, хитрый почтмейстер был во многих делах куда осведомленней, чем он хотел бы это показать. И даже сам с собой он несколько хитрил, произнося такие сладкие и высокопарные монологи. Дело в том, что почтмейстер был неописуемо любопытен, и когда желание одолевало его со страшной силой, он, приговаривая: "Прости, господи, согрешил!" - открывал весьма искусно приглянувшееся ему послание. Так что...

Очнулся чиновник от своих раздумий на самом пороге дома, уже в парадном, куда он сунулся, не спросясь. Но тут его грубо остановил казак, заслонивший карабином вход:

- Куда? Не велено...

- Як его превосходительству!

- Бумага есть?

- Какая?

- Пропуск!

- Да у кого взять?

- Там,- мотнул головой казак на дверь, в которую ввалился почтмейстер.Идите отсюда, господин хороший, я на посту, мне с вами гутарить не положено.

Чиновник вывалился за дверь, обескураженный более чем холодным приемом и пустился на поиски адъютанта. Не прошло и получаса, как он отыскал его во флигеле, стоявшем особняком в заднем дворе.

- Ничем не могу вам помочь,- ответил тот почтмейстеру сухо, невнимательно выслушав его сбивчивую речь.- Нет указаний принимать кого бы то ни было.

- Но у меня почта для господина губернатора! В том числе из Петербурга!

Адъютант задумался.

- А от кого?

- Ну, вам-то, господин штабс-капитан, наверняка прекрасно известно, из каких высоких инстанций пишут его высокопревосходительству! - ответил чиновник с угодливой улыбкой.

Это подействовало. После долгих раздумий офицер произнес:

- Хорошо-с. Оставьте бумаги, я передам губернатору.

- Невозможно, сударь! Я должен те письма, что собраны в этой папке, вручить лично. Такова инструкция.

Конечно, никакой такой инструкции не было, но очень уж почтмейстеру хотелось предстать перед высоким начальством. Он не ошибся в своих расчетах. Услышав магическое слово, адъютант спасовал.

Недовольно сморщившись, он все же отправился в губернаторские покои, чтобы получить указания. Но, передумав, свернул в комнаты Клавдии Петровны, которая в эти дни сама, по сути дела, правила всеми делами губернии. Княгиня соизволила дать согласие чтобы почтового чиновника допустили в губернаторский кабинет.

Адъютант вернулся:

- Прошу вас следовать за мной!

И отправился по высокой лестнице на второй этаж. Еле поспевая за молодцеватым капитаном, почтмейстер, тем не менее, успел спросить, подавляя одышку:

- Говорят, господин генерал-губернатор хворает?

- Кто говорит? - через плечо поинтересовался офицер.

- Да вот, верноподданные чиновники сокрушаются...

- Глупости! - оборвал адъютант.- Нечего вам сплетни собирать, милостивый государь.

Но назойливый посетитель не унимался, полагая выслужиться своей озабоченностью о губернаторском здоровье:

- Немудрено здесь и заболеть! Дороги у нас известно какие, ухаб на ухабе. Кого угодно измотают.

- Наше дело военное, нам ли ухабов бояться.

- А, может, он из-за этого ужасного убийства слег?

- Вы мне надоели, сударь! - рявкнул штабс-капитан, и чиновник, наконец, примолк.

На верхней площадке лестницы было две двери. Одна из них оказалась отворена, и в проеме, словно картина в раме, застыла прекрасная княгиня Клавдия Петровна. Почтмейстер склонился перед ней.

- Что за нетерпение, сударь? Что за срочность?

- Депеши из Петербурга, ваше превосходительство! С пометкой: "весьма срочно!"

Клавдия Петровна молча наблюдала, как адъютант препроводил посетителя в кабинет мужа. И, проводив его взглядом, осталась стоять в дверях, покусывая алую губку.

Губернатор сидел за широким столом и не поднял глаз на вошедших. Потом сказал нервно:

- Ну?

Не так представлял себе почтмейстер встречу! Но выбирать не приходилось, и он с низким поклоном положил перед начальством черную папку и развязал шнурки, затянутые хитрым узлом.

Губернатор неторопливо и без признаков заинтересованности перебрал письма, мельком взглядывая на адреса отправителей. Потом спросил неожиданно бесцветным голосом:

- Что, небось половину писем вскрывал?

- Как можно, ваше превосходительство! - пролепетал тот, потея от ужаса.